Рериховская библиотека
УБИЙЦА
Есть племена, у которых убийство не является чем-то экстраординарным. В таких племенах кровная месть с ее неизбежными жертвами – дело обычное. У тода нет кровной мести. Для тода поднять руку на человека так же трудно, как забыть своих родственников или уйти из племени.
И то, что случилось в Керордманде, вряд ли можно рассматривать как преднамеренное убийство. Человек, совершивший его, поплатился за это собственной жизнью…
Хижины Керордманда прилепились к склону горы. Снизу, из узкой лощины, заросшей кустарником, к манду идет крутая тропа. За лощиной зеленеют полоски картофельных полей. Земля под полями принадлежит тода, но всем известно, какие они земледельцы. Как и большинство их соплеменников, жители Керордманда меньше всего заботятся о картофеле. На полях работают бадага – арендаторы. Все знают, какая это аренда. Мешок картошки в год в качестве арендной платы, а то и просто обещание уплатить в следующем году. Самым хитрым среди арендаторов был бадага, работавший на поле Малороджа. Поле небольшое, всего три акра, но в тот год рыночная цена на картофель поднялась и арендатор получил весомую прибыль. Малороджу он сказал, что когда-нибудь сразу заплатит ему за землю. Малородж, может быть, и не обратил бы на это внимания, если бы не лавочник с утакамандского рынка. Во вторник тода принес ему гхи и молоко, лавочник не дал ему за это ни пайсы.
– Мне надо купить сегодня рису, – спокойно объяснил лавочнику Малородж. – У нас ничего не осталось.
– Ты и так мне много задолжал – оборвал его тот. – Я не намерен содержать твою семью.
– Но ведь я приношу тебе каждую неделю гхи и молоко, – попробовал возразить тода.
– Всего молока твоих буйволиц не хватит, чтобы расплатиться со мной. – Лавочник достал толстую тетрадь и стал водить по ней пальцем.
– Вот видишь, тут все твои долги.
Малородж видел, но ничего не понимал в этих крючочках и палочках.
– Сколько я тебе должен? – спросил он упавшим голосом.
Лавочник прищурился и посмотрел на замызганную стену лавки.
– Тысячу рупий, – раздумывая ответил он.
– Где я возьму такие деньги? – Малородж почувствовал, как ослабели его ноги.
– А мне какое дело? – усмехнулся лавочник. – Раз должен, отдавай.
Никакие уговоры не помогли. Совершенно убитый Малородж вернулся в свой манд. За всю его жизнь у него не было такой суммы. Да и во всем племени вряд ли найдется сразу столько денег. На тропинке у лощины его ждал сын. Мавияркутену недавно исполнилось восемнадцать лет. Это был тихий, застенчивый юноша, проводивший дни на дальнем пастбище с буйволами. Когда Малородж сообщил сыну новость, Мавияркутен растерялся.
– Что же нам теперь делать? – спросил он отца. Малородж опустил голову. Он ничего не мог ответить сыну. Через несколько дней они отправились за советом к Пеликену. Тот тоже ничем не мог помочь. У него самого не было денег.
– Если продашь буйволов, может быть и расплатишься с лавочником, – сказал ему Пеликен.
– Как – продать буйволов? – не понял Мавияркутен. – Что же я буду делать без них?
Пеликен задумался и вдруг вспомнил.
– Послушай, Малородж, у тебя же есть земля. На ней, кажется, работает бадага?
– Да, – подтвердил Малородж.
– Он тебе платит?
– Иногда дает картошку и все обещает заплатить. Пеликен был опытным человеком, не зря он возглавлял Прогрессивный союз тода Нилгири. Он прикинул что-то на бумаге и сказал Малороджу, что бадага должен ему по крайней мере триста рупий.
В свой манд отец с сыном вернулись повеселевшими. Малородж пошел к арендатору поговорить насчет уплаты долга. Бадага только рассмеялся.
– Какие триста рупий? – спросил он. – Ты что, Малородж? Я работаю на твоей земле, я платил тебе исправно.
– Но Пеликен сказал, – возразил Малородж, – что ты мне должен триста рупий.
– При чем тут Пеликен? – наигранно возмутился бадага. – Если он тебе сказал, пусть сам и платит.
Малородж ушел ни с чем. Несколько раз после этого он приходил на поле к бадага, но результат был такой же.
В тот день Мавияркутен пригнал буйволиц с пастбища засветло. Он как будто чувствовал, что дома неспокойно. Мать плакала, а отец сидел на суфе, вперив невидящий взгляд в противоположную стену хижины. Лавочник сказал, что посадит Малороджа в тюрьму, если тот не заплатит хотя бы часть долга.
Мавияркутен вышел из хижины, пересек лощину и на дальнем поле заметил синий тюрбан арендатора. Он подошел и вежливо поздоровался. Бадага не ответил на приветствие.
– Почему ты не хочешь заплатить отцу за землю? – спокойно спросил юноша.
Бадага распрямился и смерил Мавпяркутена взглядом. Они стояли друг против друга: сорокалетний упитанный бадага и восемнадцатилетний тода.
– Ты кто такой? – грубо спросил арендатор.
– Мавияркутен.
– Ты щенок! – закричал бадага. – Какое твое дело? Почему ты суешь сюда свой паршивый нос? Сидел бы с вонючими буйволицами и не лез не в свои дела! Убирайся вон отсюда!
– Это наша земля! – неожиданно для себя закричал Мавияркутен.
– Убирайся отсюда, грязная собака, и не заставляй тратить на тебя время.
В какой-то момент перед глазами юноши все поплыло: и лощина, и картофельное поле, и кричащий бадага в синем тюрбане. Никто никогда так не разговаривал с Мавияркутеном. Никто никогда не называл его грязной собакой, а священных буйволиц вонючими. Не давая себе отчета в том, что он делает, Мавияркутен бросился на обидчика и ударил его. В ответ последовал сильный удар, и юноша упал на картофельные кусты. В голове шумело, и ломило челюсть, куда пришелся удар. Он с трудом поднялся и снова бросился на бадага. Он не помнил, сколько времени они дрались, и пришел в себя, когда ощутил странно обмякшее тело противника. Бадага лежал, уткнувшись в смятый картофельный куст, и на его синем тюрбане расползалось и росло зловещее красное пятно. У Мавияркутена не хватало сил даже приподнять лежавшего. Шатаясь, с трудом переводя дыхание, придерживая разорванное путукхули, юноша поднялся по тропинке. Когда отец увидел его, он понял, что стряслась беда. Малородж стоял, опустив бессильно руки, не смея ни о чем спросить.
Мавпяркутен заговорил сам:
– Там, бадага…
И тут земля поплыла из-под его ног, горы завертелись в бешеной пляске и небо закрыла черная пелена. Он потерял сознание.
Те несколько дней, которые Мавияркутен прожил после этого, утратили свою реальность и были похожи на страшный сон. Мертвый бадага в окровавленном тюрбане неотступно стоял перед его взором. Он не исчез даже тогда, когда собрался совет племени обсудить чрезвычайное происшествие. На совет пришли родственники и соседи убитого. Малородж плакал и отворачивался от сына. Бадага вели себя вежливо и спокойно.
– При чем тут полиция? – говорили они. – Никто из нас туда не пойдет. Всем известно, что покойный был грубым и жадным человеком. Оп обманывал не только Малороджа, но и многих из нас. У него были деньги, и он давал нам их под большие проценты. Тода никогда с нами так не обходились, как обошелся с нами этот бадага. Терпение когда-то должно было кончиться. Пусть Малородж заплатит вдове, сколько может. Мы не пойдем в полицию.
Так решили люди, собравшиеся на совет. Бадага не обвиняли убийцу. Они простили его. Но не простило ему этого собственное племя. И сам он не нашел себе оправдания.
Малородж поседел и сгорбился за эти несколько дней. Мать отворачивалась и не хотела смотреть на сына. Несколько раз Мавияркутен слышал за своей спиной:
– Это тот тода, который убил человека.
«Который убил человека» – каждый раз погребальным колоколом отзывалось у него в ушах. Девушки избегали его, и родственники перестали навещать Керордманд. «Я убил человека», – повторял Мавияркутен и видел бадага в окровавленном тюрбане лежащим на картофельном поле так же ясно, как в тот день. Он больше не гнал буйволиц на пастбище, а уходил в лес и блуждал по горам. Он боялся людей, ибо каждый из них был вправе ему сказать: «Ты убил человека».
Широкая ласковая река Аваланче течет через страну тода. Ее голубые воды манят своей прохладой и спокойствием. На третий день скитаний измученный бессонницей и страшными видениями Мавияркутен остановился у ее берегов. Он склонился над тихой заводью и вскрикнул, увидев свое отражение. На него смотрело чужое лицо с беспокойными глазами и воспаленными веками. Лицо тода, убившего человека…
Его тело нашли через несколько дней в нижнем течении реки. Далеко от того места, где Мавияркутен увидел в последний раз собственное отражение.
Кремационный костер – это все, на что мог рассчитывать тода, убивший другого и себя. Погребальной церемонии ие было. Никто не положил на его путукхули узелочек с вареным рисом на долгую дорогу. Никто не просил принести в жертву буйволов. Жрец не звонил в погребальный колокол. И родственники в Аманодре так и не узнали, что Мавияркутен, восемнадцати лет от роду, добровольно ушел из «этого мира»…