Пролог

Р.Роллан. Жизнь Рамакришны

 

В год Огненного зайца

– Вперед! Не останавливаться! Не останавливаться! Осторожно, не оступитесь! Вперед! Впере-е-е-д!

Под ногами верблюдов и коней проседала и хрустела тонкая ненадежная корка узкой тропы. В сумеречном, странно мерцающем свете, как призраки, возникали глыбы застывшей древней соли. И когда копыта коней гулко стучали по тропе, было ясно, что где-то рядом темный провал. Провал, наполненный мертвой соленой водой и тиной. Солнце давно уже село там, где тянулись уходящие к горизонту пески, но беспросветной темноты не наступило, а в этой призрачности стало надвигаться тяжело ощутимое молчание, которое таило в себе угрозу неведомого. Молчание великих соляных болот Цайдама. Оно давило на людей, заставляло понижать голоса, а потом и вовсе замолкнуть. Слышались только глухие удары копыт по тропе да тревожное похрапывание лошадей...

Под тонким слоем наносной почвы явственно и неодолимо ощущалась бездна древних болот, и казалось, что тропа – это ненадежный, хрупкий мостик над бездной, уходящий в бесконечную сумеречную даль, туда, где нет ни конца, ни начала и где время, как и эти болота, бездонно и призрачно. Взошел нездешний ущербный месяц, и свет его, похожий на раскаленные угли шаманского костра, то вспыхивал, то снова затухал, погружаясь в туман испарений и плывущих из-за горизонта мерцающих теней. И от этого неспокойного и пляшущего света на черной поверхности болот вспыхивали оранжевые и красные огоньки. Они множились, меняли цвет, двигались и складывались в магический узор, закономерность которого была известна только кому-то неведомому и скрытому. Что-то было неуловимо знакомое в этих светящихся узорах. Они манили, тянули с тропы, туда, где из бездонных древних болот возникал этот чудовищный и непостижимый мираж ушедших в небытие времен.

Путь казался бесконечным, как и эта странная ночь с блуждающими огнями и красным нездешним месяцем. Караван шел не останавливаясь много часов, а ночь все не кончалась.

– Вперед! Не останавливаться! Не останавливаться! Вперед! Впе-ре-е-ед!

Под остановившимися проседала тропа, а черная бездна могла увлечь караван туда, где в холодной глубине лежал в развалинах Город Священного Быка. Легендарный город безвременья и забвения. Предрассветная тьма постепенно сгущалась. Там, где-то впереди, за этим гибельным местом лежали розовые пески, а за ними начинались горы со снежными сверкающими вершинами, самые высокие в мире горы – Гималаи.

Седобородый всадник, покачиваясь в седле, казалось, уже не ощущал ни времени, ни этого страшного заболоченного пространства. Он думал о снежных горах, чьи пики в вечной торжественности устремлены в бездонность синего неба. Он не видел их, но чувствовал их неизбежное приближение тем тайным подсознательным чутьем, которое время от времени так сильно им овладевало. «Лучшие ушли в горы и исчезли в пещере», – вспомнил он. Где же это было? На границе царства? Граница царства... Не ее ли он изобразил на той картине в далеком 1916 году? Бесконечные снежные хребты, идущие до самого горизонта. Он написал их так, как будто сам стоял на том высоком месте. Тайный и необъяснимый поток, который он часто ощущал в себе, вынес откуда-то из глубины этот образ чужих и еще незнакомых гор. И он их нарисовал так, как они возникли в этом образе-видении. Картина осталась там, в далеком северном Городе, где он родился и стал Художником. И, пробиваясь сквозь соляные болота Цайдама, он еще не знал, что через несколько дней, поднявшись на тибетское плато Чантанг, увидит хребты и пики своей «Границы царства».

Монгол-проводник в остроконечной желтой шапке осторожно поравнял с ним свою лошадь.

– Скоро будет светать, – сказал он. – Потом мы выйдем к священной границе.

Проводник как будто угадал то, о чем думал человек.

– Границу священной страны нельзя перейти, – зашептал монгол. – Каждый, кто приближается к ней, чувствует во всем теле дрожание. Та пещера с каменной дверью недалеко от нее. Дверь ведет в священную страну, тайную страну.

Слушавший улыбнулся в темноте. Ему рассказывали такие легенды не раз. Они кочевали по всей Азии. Но почему-то здесь, на этих древних болотах, хранивших мираж Города Быка, в преддверии таинственной границы горного Царства легенда обретала какую-то убедительность.

– А ты сам был около священной границы? – спросил он проводника.

– Нет. Я еще не бывал в тех местах, – и проводник пустил лошадь вперед.

Звук копыт становился все глуше. Под ногами чувствовалась теперь надежная почва. Бездонные черные провалы у тропы почти исчезли. Последняя ночь перехода через Цайдамские болота подходила к концу. Впереди была граница Тибета. Люди и лошади устали. Позади осталось сто двадцать миль безостановочного, невероятного перехода.

За несколько дней до выхода их предупредили о новой опасности, поджидающей после Цайдамских болот. Всадник появился из пустыни, из розовых песков. На нем был невиданный в этих местах шитый золотом кафтан и мягкие сапоги с загнутыми носами. Пройдя легкой и стремительной походкой к первой попавшейся ему палатке, он уверенно откинул полог и шагнул внутрь.

– На тибетской границе на вас нападут.

– Кто вы? – спросили его.

– Друг, – улыбнулся незнакомец. И, молча поклонившись, вышел из шатра, вскочил в седло и растворился в нагретом мареве розовых песков. Как будто не человек, а мираж. Откуда скачут эти вестники через пустыни и горы, чтобы принести доброе предупреждение? Кто их посылает?

Мало-помалу темнота стала редеть, и уже были видны силуэты всадников, растянувшихся цепочкой по тропе, и шагающие за ними верблюды. На востоке полоска неба постепенно стала наливаться алым пламенем, как будто там разгорался пожар. Предутренний туман, насыщенный кристаллами соли, стоявший над болотами, стал медленно розоветь. И его красно-розовые полосы, обретя подвижность, плыли, меняли очертания соляных скал, и казалось, что в этом странном нездешнем мире нет ничего устойчивого и постоянного. Потом розовый цвет начал затухать, появились синие тона, и сам туман уходил туда, назад, и за ним в мираже безвременья возникали неподвижные зеркала ушедших когда-то в землю призрачных озер. А затем по всему обозримому пространству разлилось расплавленное золото, которое как-то неожиданно вспыхнуло лучами солнца. Первые лошади уже выходили на тропу, петляющую среди песков, за которыми стеной встала синяя в утреннем солнце гряда гор. Там был Тибет. У выхода из ущелья, по которому пролегал путь к заповедной границе, покачивались длинные пики и всхрапывали тревожно лошади. Караван ждала засада. Был год Огненного зайца по тибетскому календарю и 1927-й – по григорианскому...

 

Печать E-mail