V. Вестники метаисторического процесса

 

 ОГЛАВЛЕНИЕ

1. «Земной ангел и небесный человек»

2. Одна из седмицы

3. Великий император

4. Посланец Обители Учителей

Н.К.Рерих

 

Агни Йога, 167

 

Метаисторический процесс сложен и многообразен. Он пронизан Высшим знанием в его различных формах. Знание может иметь форму информации или форму действия. Его форма зависит от качеств человека, через которого это знание идет. Но есть вестники метаисторического процесса, которые сочетают в себе обе формы – информацию и действие. История человечества их хорошо знает. Каждый раз возникает вопрос: а кто эти самые вестники? И как соотносится их запрограммированная судьба с их миссией? Безусловно, эти судьбы и миссии разные. Их же выбор – сложнейший процесс космической эволюции. И чтобы сам метаисторический процесс был представлен в определенном многообразии, для этого раздела были выбраны четыре великие личности: церковный деятель России Преподобный Сергий Радонежский, французская крестьянка Жанна д’Арк, император средневековой Индии Акбар и Космический Иерарх, воплощенный на планете Земля под именем граф Сен-Жермен. Все четверо, творя метаисторический процесс, оказали значительное влияние на земную историю.

1. «Земной ангел и небесный человек»

ИЛЛЮСТРАЦИИ К ГЛАВЕ

Так удивительно глубоко с точки зрения космической эволюции Елена Ивановна Рерих указала на самую суть Преподобного Сергия Радонежского [1]. Такое определение самым тесным образом связано с эволюционным взаимодействием Высшей космической материи с плотной материей земного мира, которое показывает земную и небесную двойственность человека как такового.

Жизнь Преподобного Сергия прошла устремленно, плодотворно, и путь ее был удивительно прям и походил на несущуюся во Времени стрелу, пущенную чьей-то невидимой, но мудрой рукой. Прямой путь – не значит путь легкий. На этом пути было столько предвиденных и непредвиденных трудностей и тяжелого труда, что хватило бы на целую братию не одного монастыря. Влияние этого человека на многие стороны русской жизни было длительным и прочным.

Культурная, духовная и политическая его деятельность отличалась качествами устойчивости и составила целую неповторимую эпоху в истории России. Позже он был канонизирован Церковью как святой. Основанный им монастырь играл на протяжении ряда веков крупную историческую роль. Дмитрий Донской перед Куликовской битвой получил в нем наставления и благословение самого Преподобного. Позже монастырь встал на пути поляков к Москве. А потом его стены спасли жизнь русского царя-строителя Петра I, царя, заложившего Город, который сначала изменил судьбу России, а несколько веков спустя преградил дорогу нашествию нацистской тьмы.

Трудясь на благо России, Сергий Радонежский прозревал будущее. Поэтому то, что он строил и создавал, не только имело долговременный характер, но и влияло на ход событий последующей истории. В 1919 году выдающийся русский философ П.А.Флоренский писал: «Вглядываясь в русскую историю, в самую ткань русской культуры, мы не найдем ни одной нити, которая не приводила бы к этому перво-узлу: нравственная идея, государственность, живопись, зодчество, литература, русская школа, русская наука – все эти линии русской культуры сходятся к Преподобному» [2].

...Ростов Великий горел, не выдержав натиска татар. На узких улицах, среди пылающих домов, плавали в лужах крови тела порубленных защитников. Воины на низкорослых вертких лошадях, пронзительно крича, вместе с огнем ворвались в город. Их изогнутые мечи, не знающие устали, как смертоносные молнии, разили все живое вокруг.

Кричали женщины, которых спешившиеся уже тащили за волосы, надрывно и безутешно плакали брошенные дети. Судорожно крестились старики, выбегая из горящих домов. Их тоже не щадили. Они падали, разметав седые бороды, на окровавленные тела погибших воинов. Черный густой дым заволакивал безмятежно-лазоревое небо. Вековые деревья трещали и корежились в пламени. Выли обезумевшие собаки, надрывно мычали в горящих хлевах коровы. Бестолково и отчаянно метались кудахчущие куры, бессильно взмахивая обожженными крыльями. К концу дня все было кончено, и вместо города, затейливо разбросанного по берегу синего озера Неро, осталась груда дымящихся и тлеющих развалин.

Глухими заповедными лесами уходил боярин Кирилл с семьей от страшного пепелища в Радонеж на новое поселение. Почти все имущество боярина погибло в огне или было разграблено татарскими всадниками.

У Кирилла было три сына. Средний, Варфоломей, резко отличался от братьев. Не по годам сильный и сообразительный, он тем не менее с трудом усваивал грамоту. Был склонен к одиночеству и к глубокой, недетской задумчивости. Но был добросердечен и услужлив. И еще его отличало какое-то зрелое внимание к людям. Он зорко всматривался в них и, казалось, многое в них замечал и понимал. Однажды в поле он увидел сидящего под дубом старца-схимника. У старца была седая борода, ниспадающая на грудь, светлые глаза смотрели строго и проницательно. Что-то неудержимо потянуло Варфоломея к этому неизвестному человеку. Он привел его в дом, и старец долго разговаривал с боярином и боярыней. Речи его были не всегда ясны, а порой загадочны. Как будто старец о чем-то их предупреждал или пророчествовал. И тогда же он предрек Варфоломею жизнь необычную и плодотворную. Старец исчез, как и появился, будто пришел ниоткуда и ушел в никуда. Потом, много лет спустя, когда о жизни Варфоломея будут складываться легенды, одна из них поведает еще об одном обстоятельстве, связанном со старцем. Будто передал старец Варфоломею чудесный Камень и велел зарыть его в определенном месте.

Старец оказался прав, предрекая Варфоломею жизнь необычную. С годами Варфоломея все более влекло уйти в «пустынь» и посвятить себя суровой монашеской жизни. Он как будто был создан для нее. На мирскую жизнь взирал без осуждения, но и ничего заманчивого для себя в ней не находил. Он ушел из дому, когда умерли его родители, так и не оправившиеся после страшного татарского погрома и бегства в чужие края. Варфоломей был молод и полон сил. Эта полнота сил физических и духовных сохранялась у него всю жизнь.

Неподалеку от Москвы, в глухом лесу, покрывающем гору Маковец, он срубил себе келью. Выбор «пустыни» был с первого взгляда странным и ничем не мотивированным. И только спустя годы, когда на этом месте вырастут крепостные стены монастыря, прикрывающие Москву от вражеских нашествий, многое станет понятным в действиях Варфоломея. Долгое время он жил один в своей лесной келье. К этому времени он был уже пострижен в иноки и принял новое имя – Сергий. В одиночестве прошли целые годы. Редкий человек забредал сюда, в глухой лес. Здесь Сергий приручил медведя и добывал пропитание собственными руками. Только очень обносился одеждой и был похож на нищего в ветхом рубище. Всегда находил себе работу, которую охотно и с интересом выполнял. Кто знает, может быть, именно тогда он стал резать те деревянные забавные игрушки, полные юмора и теплоты, которые века спустя прославят на весь мир московский кустарный промысел. Физически трудился много и тяжело. Как и каждый монах, много молился и размышлял о Вышнем.

Однако не был похож на обычных монахов. Не занимался истязанием своей плоти, стараясь заглушить ее живой голос. Не бил лоб в исступленных поклонах перед иконами, прося защиты от плоти. Не изнурял свое тело веригами и преднамеренным голодом. Не иссушал свое нутро напряженной суровостью и холодной строгостью. И позже он никогда не обрекал на это своих послушников. Все в нем складывалось естественно, без надрыва, хотя и на это требовались и время, и немалый труд.

С годами в нем росла и укреплялась та высокая нравственная сила, которая отличала Сергия от многих его современников и которую он пытался привить монастырской братии. Несмотря на глухое место, где стояла его келья, слух о нем все-таки достиг людских ушей, и к нему стали стекаться те, кто искал в это смутное и тревожное время умиротворения и сопричастности к духовному. Сергий принимал всех. Он не требовал от приходящих денег или иных подношений. Это придет в монастырскую жизнь позже, когда Преподобного Сергия уже не станет, а нравственные основы монашества, с таким трудом им установленные, порушатся.

В монастырях начнут «мягко спать и сладко есть». И это будет так не похоже на то, за что ратовал и боролся Сергий. Один из будущих настоятелей монастыря, Иосиф, писал: «Между ними господствовала такая нищета, такое отсутствие любостяжания, что в обители св. Сергия и самые книги писали не на пергаменте, а на берестах; сам же св. Сергий носил такое бедное платье, что приходящие часто не узнавали его и думали, что это один из просителей» [3].

Приходящим к нему людям Сергий говорил прямо и открыто: «Хотите ли и можете ли терпеть труды места сего, голод и жажду и недостатки? <...> Знайте, что вам предстоит здесь, будьте готовы терпеть скорби, беды, печали, всякую тугу и нужду, приготовьтесь не к покою и беспечалию, но к трудам, посту, всяким искушениям и подвигам духовным» [4]. Одни к этому не были готовы и уходили, другие оставались. То, о чем говорил Сергий, в значительной степени относилось к нему самому. Скорби, беды, печали и труды терпел сам он больше всех остальных.

В лесу стояли бедные кельи, огороженные тыном. Некоторые из них срубил Сергий для вновь пришедших. Он «сам носил дрова из лесу и колол их, носил воду из колодезя и ставил ведра у каждой кельи, сам готовил кушанье на всю братию, шил платье и сапоги, одним словом, служил всем, как раб купленный» [5]. В этом подвижническом служении была заложена одна высокая идея – научить людей бескорыстно служить другим, научить их жить сообща. И до Сергия, и в первые годы Сергиевой обители монахи селились вместе, но сообща не жили. Каждый из них имел свое хозяйство, каждый сам заботился о пропитании. У одного это пропитание было, у другого нет. Сергий был первым, кто выдвинул идею общежития, общины. И реализовал ее в своей обители. Имущество было объединено, пропитание стало общим и одинаковым для всех. Были введены общие должности повара, казначея и т.д. Труд стал мерилом в отношениях между людьми. Стараниями Сергия монашеская община его обители сохраняла ту изначальную чистоту, которая была заложена им в самой идее.

Эта удивительная община стала как бы прообразом будущего лучшего устройства мира, где равных людей объединяет труд и где духовные культурные ценности занимают одно из важнейших мест. В этом отношении Сергий намного опередил свое время. Община была небольшая, ограниченная рамками социальных и исторических условий. В то время, в тех обстоятельствах она была обречена. Но тем не менее в ней какое-то время жила и билась прекрасная и высокая мысль ее создателя. Мысль о всеобщем благе. Устав иноческого общежития был введен в 1355 году и в других монастырях. Но надо ли писать о том, чем все это кончилось...

Росла обитель, и росла ее слава. «Преп[одобный] Сергий, – писал крупнейший русский историк В.О.Ключевский, – был великим устроителем монастырей: своим смирением, терпеливым вниманием к людским нуждам и слабостям и неослабным трудолюбием он умел не только установить в своей обители образцовый порядок иноческого общежития, но и воспитать в своей братии дух самоотвержения и энергии подвижничества» [6].

Еще в первых лесных кельях Сергиевой обители монахи по его настоянию занялись перепиской книг на бересте и на досках. Потом, когда обитель окрепла и появилась возможность приобрести краски, книги стали расцвечивать узорами и заставками. Алая киноварь и золото составляли их основу. Потом стали писать иконы. И самый великий из иконописцев, Андрей Рублев, был причастен к этой же обители. Именно он сумел в искусстве иконописи воплотить идеи Сергия. Рублев возвысил земного человека до подвижника, святого. В своей всемирно известной «Троице» выразил взгляды Сергия о мире и согласии.

Троица, ее смысл человеческий и небесный занимали очень важное место во взглядах самого Сергия. Византийская Церковь, откуда пошло русское христианство, не знала ни храмов Троицы, ни праздника Троицы, ни икон Троицы. Именно Сергий воплотил эту идею в русском православии. И поэтому монастырь, им основанный, называется Троице-Сергиева лавра. Лавра стала и средоточием культуры Московской Руси и ее распространителем.

В конце XIV – начале XV века в русской культуре наступила эпоха подлинного расцвета. И Сергий был ее вдохновителем. «Русская иконопись, – писал П.А.Флоренский, – нить своего предания ведет к иконописной лаврской школе. Русская архитектура на протяжении всех веков делает сюда, в Лавру, лучшие свои вклады, так что Лавра – подлинный исторический Музей русской архитектуры. Русская книга, русская литература, вообще русское просвещение основное свое питание получали всегда от просветительской деятельности, сгущавшейся в Лавре и около Лавры» [7].

Удивительно много работал этот необычный человек. С его легкой руки началась монастырская колонизация глухих уголков Московского княжества, освоение огромных земель. Монастыри и обители, оторвавшись от городских стен, смело шагнули в дремучие леса, ненаселенные пространства, к неведомым еще рекам и озерам. В глухих, заповедных лесах стучал топор и крестьянская соха поднимала девственные пласты земли. Под стены этих обителей и монастырей, к Сергиевым ученикам и продолжателям, стекались беглые крестьяне, уходившие из мест, разоренных беспощадным татарским мечом и истощенных произволом бояр.

Из междуречья Оки и Волги монастыри наступали на глухие, далекие земли, захватывая огромную территорию между реками Костромой и Вычегдой, с одной стороны, и Шексной и Белоозером – с другой. Монастыри, связанные с Троице-Сергиевой лаврой, как бы цементировали слабые места княжества и подпирали уже устоявшиеся.

В монастырях не только писали книги на бересте и пергаменте, не только расписывали иконы. В них вершилась политика. И политика эта при Сергии была направлена на одно: собрать воедино земли русские, сплотить ссорящихся меж собой князей и, наконец, освободить эти земли от постылого чужеземного татарского ига. Эта цель для Сергия была самой важной. Ради нее он направлял братию на суровое подвижничество в трудные земли – создавать новые обители. Ради нее выполнял тяжелые поручения – замирить удельных князей. Ласково уговаривал капризного Олега Рязанского, повышал голос на строптивого князя Нижегородского. Вел келейные разговоры с великим князем Дмитрием, настраивая его на решительность. Осознанно и целенаправленно готовился к чему-то самому главному в своей жизни. Готовился сам и готовил других. И наступил год 1380-й, когда должно было свершиться это главное. Инок, он провидел его ярче и точнее, чем кто-либо из правящих князей. И это его ясное провидение будущей победы было тем, что подвигнуло князя Дмитрия вкупе с другими русскими князьями выступить в поход против Мамаевых полчищ.

Поход зачинался у стен Троице-Сергиевой лавры, где Сергий благословил коленопреклоненного князя на ратный подвиг. С этого подвига открывалась уже иная страница истории Русской земли... Там, за туманным рассветом на Непрядве, у донских степей решалась ее судьба. В день субботний на Куликовом поле «посекли христиане полки татарские». Сам Сергий на том поле не был, но послал туда двух своих иноков, Ослябю и Пересвета, чьи имена навсегда вошли в историю этой победной, но и трагической битвы. Удивительно вовремя подоспели и его посланцы с грамотой, указующей идти вперед, в один из критических моментов похода...

Русские войска подошли к Дону и заколебались – переходить его или нет? Радио и телефона в то время не было. И Сергий мог и не знать, и не предвидеть этого колебания. Но он знал и предвидел. Как и многое другое в тот «день субботний на Рождество Богородицы». Еще до возвращения Дмитрия с войском он отслужил поименный заупокойный молебен по убитым. До появления гонцов объявил о победе русских воинов.

В последние годы жизни он был бессменным игуменом своей обители. Пост этот он принял неохотно, с большими раздумьями. «Желание игуменства, – сказал он, – есть начало и корень властолюбия» [8]. Он уступил только настояниям митрополита Афанасия. Но это ничего не изменило ни в его обращении с братией, ни в положении его самого. По-прежнему ветха была его одежда, по-прежнему он рубил дрова и таскал воду, по-прежнему приветлив и ровен был с иноками и послушниками. Велика была нравственная сила этого человека, выдержавшего самое страшное – искушение властью.

Шли годы, лоб его покрывался глубокими морщинами, слабели некогда сильные руки. Печалью и болью наливались глаза. Ибо они прозревали многое. Он видел тщету своих усилий повернуть людей к добру, не верил хитрым и жадным боярам, занимавшимся поборами и стяжательством. Он ничем не мог помочь крестьянину, нищему и убогому, гнущему спину на поле от зари до зари. Замечал, как изворачивается и ловчит монастырская братия, и понимал, к чему это приведет. И как будто знал, что суровые трудовые обители превратятся в богатых землевладельцев и станут обирать народ, как и бояре.

Он предвидел, что созданные его тяжкими трудами оплоты духовной культуры и нравственности утратят свой изначальный смысл. И это тяжкое знание заставляло его страдать остро и глубоко. За полгода до смерти он предсказал ее приход с точностью до одного дня. Это, пожалуй, было последнее, что услышали от него. Потом он замолчал. Принял обет молчания. Так он и ушел из жизни, не проронив ни одного слова больше. Это случилось в 1392 году.

Его похоронили здесь же, в монастыре, а над могилой воздвигли Троицкий собор. Потом могила превратилась в раку, богато украшенную накладным серебром. За всю его жизнь у него не было столько серебра, сколько на ней. Не было его и в обители, которую он срубил вместе с братией в глухом лесу на горе Маковец, где самым большим богатством считался человеческий труд и высокий дух.

Многие годы спустя появятся его изображения на иконах. Церковные иконописцы осторожно и расчетливо будут писать его с неземной, святой отрешенностью в глазах. Однако история донесет до нас другого Сергия Радонежского. Философа и мыслителя, воина и политика. Человека – строителя русской культуры и русской государственности. Земного неутомимого подвижника и труженика. Резкие черты, глаза провидца и сильные руки, привыкшие к тяжелому физическому труду. Таким мы видим Сергия на полотнах Николая Константиновича Рериха.

Из них два представляют главные события в жизни Сергия. Одно – «Сергий Строитель» (1925) из серии «Знамена Востока», а другое – «Святой Сергий Радонежский» (1932). На одной картине изображен зимний лес в сиреневых сумерках и на переднем плане Сергий, работающий топором. Этот строительный момент имеет символическое значение в делах подвижника. На другой на переднем плане Преподобный Сергий во весь рост, за ним видны купола Троице-Сергиевой лавры, у стен которой развеваются знамена войска, отправляющегося на Куликово поле на битву с полчищами Мамая. Невидимая таинственная нить связывала инока Сергия и великого русского художника. Оба они действовали в метаисторическом процессе России, оба имели важные миссии в этой стране.

Деятельность Сергия пришлась на очень тяжелый и противоречивый период Руси. XIV век, когда жил и работал Преподобный, был исторически неустроенным, беспокойным и нес в себе немало бед и народных трагедий. Страна была раздроблена на отдельные княжества, князья враждовали друг с другом. Временами стычки доходили до вооруженных действий и захватов земель противников. Историческая ситуация усугублялась игом золотоордынских ханов, которые натравливали русских князей друг на друга, их набеги на русские города наносили непоправимый ущерб. Гибли люди, разрушались дома, разграблялось материальное достояние. Дороги были небезопасны, на них орудовали разбойничьи шайки и воровские сообщества. Обнищавший и ограбленный народ, не имея никакой защиты, утратил свои прежние достижения и прозябал в нужде, бессилии и нравственном невежестве. Исторический процесс средневековой Руси дошел до самой критической точки и терял свое будущее. Церковные иерархи, подобно князьям, враждовали друг с другом, борясь за теплые места и жирные куски собственности. Монастыри слабли и теряли свое значение. Монашеская братия опустилась до попрошайничества и забывала о духовных накоплениях. Случайно ли было именно в такое время появление Преподобного Сергия Радонежского? Смотря с какой точки зрения взглянуть на это событие. Если с земной позиции, то случайностей окажется огромное количество, а их корни будут уходить в туман плотноматериальных иллюзий. В этих случайностях не будет ни закономерностей, ни смысла, ни результатов. Но есть и другая точка зрения – с позиции космической эволюции и метаисторического процесса. Тогда становится все ясным. Высшее в эволюции ведет низшее, метаисторический процесс есть духовная и необходимая часть земного исторического процесса. Высшее сопряжено с метаисторией и творит в пространстве последней. Появление на Руси в ее самый критический и гибельный момент такой высокодуховной личности, как Преподобный Сергий, свидетельствует о том, что Космическая Иерархия Света очень точно рассчитала его необходимость для метаисторического творчества на Руси XIV века нашей эры. Миссия Сергия заключалась в творении в этом пространстве метаисторического процесса. Именно такое высшее и духовное творчество могло спасти исторический процесс Руси. И безусловная связь творца метаисторического процесса Сергия Радонежского с Высшим была главным условием его эволюционного творчества. То, что созидал подвижник и вестник Высшего, отвечало каждой своей пядью, если можно так сказать, направлениям космической эволюции. Эти направления мы находим в Живой Этике – философии космической реальности.

В творчестве же Сергия эти направления, составлявшие метаисторический процесс, нашли ярчайшее выражение во всем их разнообразии и богатстве. В своей речи в 1892 году, посвященной Сергию Радонежскому, историк В.О.Ключевский сказал, что деятельность Сергия «текла своим особым руслом <...> направляемая таинственными историческими силами, в видимой работе которых верующий ум прозревает миродержавную десницу Провидения» [9].

«Участник и политики, и малых дел житейских, исцелитель, чудотворец, – писал Б.К.Зайцев, – <...> неутомимый труженик и духовидец, друг легкого небесного огня и радонежского медведя, Преподобный Сергий вышел, во влиянии своем на мир, из рамок исторического» [10].

Эти характеристики Сергия, наиболее глубокие из всего, что мы имеем, свидетельствуют о Сергии как творце метаисторического процесса, созидателя духовной части земного исторического процесса. Авторы цитат, тонко ощутив метаисторию, назвали ее по-разному. Но это не меняет смысла важнейшего явления в космической эволюции. В.О.Ключевский называет ее «таинственными историческими силами», Б.К.Зайцев считает подобное явление за «рамками истории».

И В.О.Ключевский, и Б.К.Зайцев в силу своих тонких способностей сумели вскрыть реальный смысл космической миссии Сергия Радонежского, который всей своей жизнью доказал верность подобных характеристик. Можно сказать, что за всю историю России не было в ее пространстве такого мощного Высокого духа, облеченного метаисторической миссией, каким был Сергий Радонежский. Его связь с огнем Высшего мира, его видения, его пророческие способности, его высочайший нравственный и этический уровень, его способность к бескорыстному и истинному самопожертвованию, его великое мужество и неугасимая любовь к людям – все это качества вестника Космической Иерархии Света. Только обладая подобными качествами, Сергий смог сделать в нашем низком и плотноматериальном мире так много и заложил фундамент не только метаистории, но и космической эволюции целой огромной страны. Как воспользовалась этим страна – это уже другой вопрос. Вряд ли мы сможем найти пример, подобный тому, сколько за свою жизнь сумел сделать в одиночку этот великий человек. «.Своим появлением среди соотечественников, сидевших во тьме и сени смертной, – отмечал В.О.Ключевский, – он открыл им глаза на самих себя, помог им заглянуть в свой собственный внутренний мрак и разглядеть там еще тлевшие искры того же огня, которым горел озаривший их светоч. Русские люди XIV века признали это действие чудом, потому что оживить и привести в движение нравственное чувство народа, поднять его дух выше его привычного уровня – такое проявление духовного влияния всегда признавалось чудесным, творческим актом, таково оно и есть по своему существу и происхождению, потому что его источник вера» [11].

В этом удивительном фрагменте мы имеем дело с одним из важных явлений в метаисторическом процессе – изменением сознания народа в целях овладения новым знанием, предоставленным ему метаисторией. Именно такое изменение и заключает в себе метаисторический процесс. Если мы проследим деятельность Сергия Радонежского, мы убедимся в том, что каждый его шаг был метаисторичен и соответствовал космической эволюции и ее законам. Без личного творческого примера никакого влияния нельзя оказать на людей ни XIV, ни XX, ни XXI веков. Необходимость такого примера нередко завершалась драмой в судьбе самого творца, но иного варианта в метаисторическом творчестве на планете третьего измерения, каковой является Земля, не было. Именно такой творец должен показать людям, что то, что он может делать, доступно и им. Именно такой момент дает возможность понять происходящее, подняться выше и суметь соотнести «тлеющие искры» своего духа с огнем пылающего духа творца метаистории. То нравственное чувство, которое трепещет в пространстве метаистории, является важнейшим ее качеством. Анализируя исторический процесс и ощущая в нем необходимость «таинственных исторических сил», В.О.Ключевский писал: «...политическая крепость прочна только тогда, когда держится на силе нравственной» [12]. Именно на этой основе действовал в своем творчестве Сергий Радонежский.

Он точно бы сам был символом этого чувства, неся его в каждом слове своем, в каждом действии и в каждом шаге. И обширность его влияния на Русь, успешность его творчества в самых разных областях заключалась в его личном нравственном чувстве. В какой степени воспринималось такое творчество, зависело от тех, кто населял эту землю. Скажут, что Сергий потерпел неудачу в этом своем творчестве. Но в нашем плотном мире подобное совершается веками. Веками идет борьба с Тьмой. Но Сергий совершил главное – создал фундамент для дальнейшего развития этого нравственного чувства. То, что по этому чувству временами Тьма и невежество наносят удары, еще не есть поражение нравственной основы нашего народа. «.Смысл всей деятельности Преподобного, – отмечала Е.И.Рерих в одном из своих писем, – не во внешней церковности, но в его высоконравственно-воспитательном влиянии на его современников. Устанавливая суровые уставы, внося дисциплину в дикие нравы того времени, он творил характер народа, создавая тем мощь государства. <...> Велик магнит духа, заложенный им в душу русского народа. История развития духовности в русской душе и начало собирательства и строительства Земли Русской неразрывными нитями связаны с этим великим Подвижником» [13].

И опять Елена Ивановна точно определила метаисторическую суть обширной деятельности Сергия Радонежского. Собирательство и строительство – важные моменты в многообразном творчестве Преподобного. Они связаны с созиданием государственности раздробленной политически в то время русской земли. Он собирал эту землю, можно сказать, по кусочкам. С этого собирательства начиналась и его миротворческая деятельность, т.к. собрать разрозненных русских князей и укрепить Московское государство можно было только миром, ибо война порождала войну, что и происходило время от времени между князьями. Он шел пешком по дорогам и тропам, от княжества к княжеству, от дворца к дворцу. На нем была самая простая одежда и посох странника в руке. Шел в любое время года, если возникала необходимость. Он месил грязь осенней и весенней распутицы, преодолевал снежные заносы зимой и изнывал от жары на пыльных летних дорогах. И никто из встреченных им на трудных путях не догадывался, что перед ними не обычный странник, а Высокий дух, выполняющий свою миссию, определенную «таинственными историческими силами». В образе Сергия по дорогам Руси шла сама метаистория, облеченная высшими заданиями и целями. Больше всего выпало опасностей на его пути в Нижний Новгород, где была чума. Он видел полчища крыс, трупы людей и полностью вымершие деревни. По лесам ходили разбойники, грабившие одиноких путников.

В Нижнем Новгороде Сергий беседовал с князем Борисом, противостоящим московскому князю Дмитрию. Сергий не смог уговорить Бориса и потерпел поражение. Однако и князь Борис, «проведя полную горестей и тревог жизнь, в конце ее до дна выпьет чашу унижения. [Преданный своими боярами, он] будет схвачен московскими воеводами, разлучен с семьей и сослан в заточение в самый отдаленный угол своих бывших владений. Вскоре он умрет там в темнице, и мертвое тело его удостоится княжеских почестей» [14]. Это только один из эпизодов миротворческой и объединительной деятельности Сергия. Несмотря ни на что, ему удалось собрать воедино значительную часть русских князей и договориться с ними о союзе с московским князем Дмитрием. И поддержка Дмитрия Сергием, и этот союз обеспечили русским победу над Мамаем в Куликовской битве.

Но и после этого проблемы с князьями не кончились. И снова Сергий, покинув свою обитель, пошел по дорогам Руси. Зная, что новой беды не избежать, он вновь занялся собиранием князей. Наступил 1382 год, и вновь татары двинулись на Русь, стремясь взять реванш за поражение в Куликовской битве. Их вел Тохтамыш. Русские князья повели себя по-разному. Суздальский князь заверил Тохтамыша в своей преданности. Олег Рязанский послал к татарам своих гонцов, которые указали им кратчайшую дорогу на Москву. Тохтамыш взял Москву, а заодно и разорил Рязанскую землю. Перед этим Сергий увел своих иноков в Тверь. Для многих это было неожиданным. Но правильность решения Сергия подтвердилась позже. Тохтамыш не дошел до Твери.

Шли годы. Время от времени татары совершали набеги на Русь. Но миротворчество и собирание Сергием князей давало себя знать. Между ними и Москвой заключались мирные договоры. Дмитрий Московский действовал вместе с Сергием, укрепляя растущую государственность на Руси. Московское княжество становилось ядром этого процесса, уникального по своей сути. В самые тяжелые времена русской истории Сергию удалось установить реальное взаимодействие между метаисторическим и земным историческим процессами на Руси. Два человека представляли это необходимое взаимодействие: Преподобный Сергий Радонежский – со стороны метаистории, и князь Дмитрий Московский – со стороны противоречивого исторического процесса. В этом взаимодействии господствовало метаисторическое начало со всеми своими особенностями высшего порядка. Развитие этой ситуации позже привело к действительному объединению русских земель под началом Московского государства. В этом случае мы имеем убедительный пример необходимости взаимодействия двух процессов – метаисторического и исторического – как важнейшей части в пространстве космической эволюции человечества. Только подобным взаимодействием можно повысить духовное содержание самого исторического процесса и ликвидацию в нем тех негативных явлений, которые испокон веков искажали и отемняли земной исторический процесс. Сергий Радонежский в своем метаисторическом творчестве показал истинный пример такого взаимодействия. Надо к этому еще добавить, что Сергий, представляя метаисторию, был сам блестящим историком, в творчестве которого прошлое, настоящее и будущее составляло единое целое.

Это обстоятельство обусловило в его деятельности точные исторические прогнозы, которые вели его во времени. Прогнозы эти были долговременными и, как правило, сбывались. Сергий не однажды удивлял современников неожиданными и странными, с их точки зрения, действиями. Известно, что когда Сергий заложил свою обитель на горе Маковец, недалеко от Москвы, некоторые свидетели посчитали это неправильным. Но Сергий строил и рассчитывал на века. Так получилось и на этот раз. Со временем обитель превратилась в укрепленный монастырь, через три века в него бежал и укрылся от стрелецкого бунта молодой царь Петр I. Крепкие стены Троице-Сергиевой лавры спасли ему жизнь.

Проводя в России различные реформы, Петр заложил в устье Невы новый город – Санкт-Петербург. А когда в XX веке началась Вторая мировая война и Германия напала на Россию, этот город задержал с севера немецкие войска, которые стремились и с этой стороны подойти к Москве. Блокада и стойкость Ленинграда внесли свою полновесную долю в защиту Москвы. Так действовала метаистория, начавшаяся в подмосковных лесах, так проявлялись «таинственные исторические силы», по определению В.О.Ключевского. Если мы проанализируем с этой точки зрения и другие шаги Преподобного, то увидим ту же долговременность его действий и их пророческую метаисторическую точность. В Сергии мы видим не только метаисторическое начало, но синтез этого начала и земного исторического процесса в его лучшей потенциальной части. Без такого синтеза было невозможно наладить взаимодействие двух процессов – метаисторического и земного исторического, материального и духовного, небесного и земного.

Все метаисторическое и историческое творчество Сергия Радонежского было связано с Россией, и много из того, что он сделал, обусловило ее будущее или могло обусловить. Это «или» связано, прежде всего, с уровнем сознания самого народа и его способностью оценить и принять сотворенное Великим Учителем Сергием Радонежским.

Известно, что Троице-Сергиева лавра была центром монастырской жизни. Но эта жизнь не была похожа на ту, с которой Русь была знакома до Сергия Радонежского, и также не была похожа на монастырский быт после Сергия. Монастыри, которые создавал Преподобный в самых глухих уголках страны, не были, как прежде, уходом от реальности и от самого народа. Они были направлены к этому народу и в своей духовной жизни, и в своей нравственности, и в своем творческом начале. Через эти монастыри шло просвещение народа, укрепление его нравственных основ, согласно идеям Сергия. Монастыри, созданные Преподобным, вели широкую культурную деятельность и сыграли важнейшую роль в формировании культуры как таковой. Они вместе с Сергием строили эту культуру. Монастыри вносили в темную крестьянскую массу грамотность, учили способных крестьян ремеслу, приближали их к искусству и пониманию красоты и, самое главное, служили для народа образцом нравственности. Многое в жизни монастырской братии приближало ее к простому народу и облегчало монастырю взаимодействие с последним. Простая одежда, простая еда, сердечное общение с самыми несчастными прихожанами. Сергиевы монастыри оказывали помощь бедным и увечным, не способным к крестьянскому труду. Монахам этих монастырей не были известны накопительские стремления, алчность и попытки обзавестись землями или целыми деревнями, которые создавали бы для них комфортные условия. Сергий, который прошел длительную школу тяжелого физического труда, служил для самих монахов бессменным образцом в их послушнической жизни. Новый устав, который ввел Сергий в созданных им монастырях, включал одну очень важную структуру. Ею была община, общинное житье, несшее в своей основе опыт общего блага и необходимого сотрудничества. Община была явным нововведением и не сразу была воспринята монахами. Однако пример самого Сергия сыграл решающую роль. Надо отметить – такое явление, как община, проходит через всю историю человеческого жизнеустройства и тесно связано с одним из направлений в космической эволюции. Общине в ее космическом смысле посвящена целая книга в Живой Этике. И то, что Сергий считал одним из важнейших моментов духовной жизни реализацию этой общины, свидетельствует о метаисторической ее сути. В конце концов, космическая эволюция касается не только сознания и духовного развития человека, но и его жизнеустройства.

И Сергий постепенно, в разных направлениях создавал новый мир на Руси, согласно космической эволюции и метаисторическому процессу. Сергий сам выработал главные принципы существования общины: равенство, послушание, четкое распределение обязанностей [15]. К этому можно еще добавить строгую дисциплину, отсутствие личной собственности и запрет принимать собственность от тех, кто вступал в общину. Естественно, что образцом монашеской общины служил Сергиев монастырь на Маковце, а Сергий был примером общинника для собственной общины. Но надо сказать, что уровень сознания и самих монахов, и некоторые церковные установки, противоречащие общинному житию, привели к разрушению ряда созданных им структур и, конечно, самой общины. Еще при последних годах жизни Преподобного в общинах начались противоречия и несогласие с рядом принципов, которые Сергий вводил в монашескую общину.

Одним из важнейших моментов космической эволюции и метаисторического процесса является тесный контакт Великого духа с высшей космической материей. У Сергия Радонежского этот контакт проявлялся в видениях, у которых были и свидетели, подтверждавшие реальность виденного. Надо сказать, что многие сведения о таких видениях Сергия оказались утерянными или забытыми теми, кто их мог подтвердить. Жизнеописания Сергия сохранили лишь незначительную часть его видений. Одно из ранних видений Преподобного мы находим в житии Сергия.

«Однажды поздно вечером, когда он (Сергий. – Л.Ш.), уединившись в келье, молился о благополучии монастыря, кто-то позвал его: “Сергие!” Игумен отворил оконце своей кельи и увидел в небе чудесное сияние. И вновь прозвучал голос: “Сергие! Молишься о своих чадех, и Господь моление твое прият”. И тут он увидел множество “птиц зело красных, прилетевших не токмо в монастырь, но и округ монастыря”. Неведомый голос пояснил видение: множество птиц – это множество учеников и последователей, которые будут у Сергия на этом месте. Потрясенный видением, Сергий стал звать жившего в соседней келье Симона. Прибежавший на крик игумена Симон увидел только лишь “часть некую света оного”» [16].

В 1379-м или в начале 1380 года произошло самое важное и самое высокое видение. Так оно описывается в «Житии Сергия»: «Однажды... монастырь уже спал, и только сам Сергий совершал свою ночную келейную молитву. Внезапно он почувствовал, как его охватило необычайное волнение.

Он воодушевленно пел акафист, обращаясь к своей любимой иконе Богоматери Одигитрии и через нее – к самой Царице Небесной.

Закончив пение, Сергий присел на скамью, закрыл глаза – и вдруг воскликнул, обращаясь к своему келейнику Михею, дремавшему на лежанке в углу: “Чадо! Трезвися и бодрствуй, понеже посещение чюдно хощет нам быти и ужасно в сий час”.

И тут в ушах Сергия зазвучал неведомый голос: “Се Пречистая грядет!”

Он вскочил с лавки и выбежал в сени. В глаза ему ударил свет, “паче солнца сияюща”. Перед ним стояла сама Богородица, а рядом с ней апостолы Петр и Иоанн. Увидев их, Сергий пал ниц, “не могый тръпети нестръпимую ону зарю”.

Богородица прикоснулась руками к игумену, ободрила его: “Не ужасайся, избранниче мой! Приидох бо посетити тебе. Се услышане бысть молитва твоя”. Она пообещала Сергию заботиться о его обители, защищать ее от всех опасностей.

“И сиа рекши, невидима бысть”.

Сергий пришел в себя, поднялся на ноги. От волнения он едва мог говорить. На вопрос перепуганного Михея – “что бысть чюдное се видение?” – он ответил лишь одно: “Потръпи, чадо, понеже и в мне дух мой трепещет от чюднаго видениа”.

Наконец Сергий немного успокоился. Он велел Михею позвать двух других “духовидцев”, Исаака и Симона, и рассказал им о своем видении. Они вместе радовались случившемуся, до глубокой ночи возносили благодарственные молитвы Богоматери. Сам игумен “пребысть всю нощь без сна, внимаа умом, неизъреченном видении”. Так состоялось знаменитое в русской церковной истории “явление Богоматери Сергию”» [17].

Елена Ивановна Рерих, анализируя видение Сергию Высокой сущности, писала: «.следует иметь в виду, что явление или приближение высших Обликов на земном плане всегда сопровождается страшным потрясением организма. Трепет, который охватывает все существо наше, так ужасен, что сердце может не выдержать, вот почему некоторые, видевшие только свет такого Приближения, уже падали замертво. Припомните все видения великих Святых. Возьмем хотя бы видение Богоматери Преподобным Сергием, какой трепет потряс Его, какая седина волос запечатлела это Посещение и как замертво упал находившийся при этом ученик! А мы знаем, какой, почти недосягаемой, высоты был Дух приобщившегося к огню Преподобного Сергия. Но земная оболочка, при всем ее утончении, не может ассимилироваться с тончайшими энергиями без потрясений» [18]. Сама Елена Ивановна не раз проходила через такое огненное потрясение и поэтому ее описание реакции при высоком видении не вызывает сомнения, так же как и ее утверждение о приобщении Сергия Радонежского к высокой энергии Огня.

Время от времени такое приобщение давало себя знать и в земных условиях. Известен случай, когда во время службы, на которой присутствовал один из учеников, от ладоней Сергия поднялся огонь неопалимый. «В другое время, – отмечала Е.И.Рерих, – Преподобный также служил литургию, и в алтаре стоял его ученик, Симон экклесиарх, и тоже сподобился чудесного видения. Во время пения “Тебе поем” огонь спал, “как бы с неба, и ходил по престолу, объемля светом окрест весь алтарь” и окружая священнодействующего Сергия. При приобщении же им Св. Даров, свился божественный огнь и вошел внутрь потира» [19].

Все это свидетельствует о редком качестве энергетики Сергия, которое дало ему возможность соприкасаться с высокой космической энергией. Именно это обстоятельство привело к такому значительному результату его творчества в пространстве метаисторического процесса на Земле. Поэтому его творчество носило огненный характер и отличалось от деяний других высокоразвитых духовных личностей своим космическим качеством. «Сергий, – писала Е.И.Рерих, – это живая связь с Миром Огненным! Может быть, ничто так не приложимо к облику Преподобного, как определение Духотворца. Именно вся жизнь его была непрестанным духотворением» [20]. Что значит «живая связь с Миром Огненным»? Полагаю, что речь идет о личности, чья энергетика превышала обычную земную энергетику плотной материи третьего измерения. Здесь мы имеем дело с космическим феноменом значительного опережения земного времени и земного сознания. Необходимость появления таких редких творцов метаисторического процесса не оставляет сомнения. «Живая связь с Огненным Миром» давала также Сергию возможность стать, по выражению Елены Ивановны, Духотворцем и субъектом космической эволюции. Совмещая в себе два мира – земной и огненный, – он четко представлял особенности космической эволюции, и поэтому все его творчество носило не только метаисторический смысл, но и эволюционный.

Высочайшая ступень космической эволюции, на которой стоит русский инок Сергий, его тончайшая огненная энергетика обусловили еще один феномен, в который многие не верят, но который продолжает действовать и в наше время. Преподобный Сергий ушел из этого мира в сентябре 1392 года. Но его реальная связь с нашим миром не оборвалась, она так же продолжалась, как и его связь с миром Огненным, когда он трудился на плотноматериальной планете по имени Земля. Явления Сергия в самые тяжкие моменты России свидетельствуют о том, что забота об этой стране продолжает оставаться одной из его эволюционных целей. Такие явления Великих духов после их ухода с Земли происходили неоднократно. Их видения, их предупреждения и советы, их помощь имеют немало подтверждений и доказательств на протяжении истории человечества. Наука, со своей точки зрения, еще не может объяснить такой феномен. Вряд ли нужно ждать, когда это произойдет. Метаисторический процесс широко использует этот таинственный феномен, и в ходе метаистории человечества подобные знания не однажды сыграли свою эволюционную роль.

Что касается Сергия, у нас достаточно материала, который прошел через многие свидетельства и оставил по себе долговременную память, чтобы заговорить об этом феномене. Самое интересное в этих явлениях состоит в том, что он продолжил объединять метаисторический процесс с земным историческим процессом. Причем в этом объединении метаистория занимала господствующее и влиятельное место.

В 1408 году Сергий уводит монахов своей лавры из-под удара татарского набега. Особенна роль Преподобного во время Смутного времени на Руси в 1607–1613 годах, когда литовско-польские войска дошли до Москвы и лавру осадила тридцатитысячная армия. Еще до осады монастыря произошло несколько явлений Сергия архимандриту Иосифу и пономарю Иринарху. Сергий предупредил их о надвигающейся опасности и обещал свою помощь. 30 сентября 1608 года начался штурм монастыря, но его защитники одержали победу. Вражеская армия отступила с большими потерями. Через некоторое время поляки тайно по ночам стали делать подкоп. И в это время архимандриту явился Преподобный и велел защитникам монастыря быть бдительными. Подкоп был обнаружен и взорван.

Наступила зима, описывала события Е.И.Рерих, и началась цинга. Люди слабели и умирали. Из осажденного монастыря нельзя было послать за помощью в также окруженную врагами Москву, терпевшую нужду в хлебе. И снова, по преданию, Сергий явился пономарю Иринарху и сказал: «“Сегодня, в третьем часу ночи, я послал от себя в Москву, в дом Пречистой Богородицы и ко всем Московским чудотворцам трех моих учеников: Михея, Варфоломея и Наума. Враги видели посланных, спросите – почему они не схватили их?” Иринарх рассказал об этом видении. Все стали расспрашивать стражу – не видел ли кто посланных из монастыря? Выяснилось, что неприятельская стража действительно видела трех старцев и стала их преследовать, надеясь быстро настигнуть их, так как кони под старцами были очень плохи. Но преследовавшие обманулись, кони под старцами неслись, как будто крылатые. Враги не смогли нагнать их» [21]. Старцы прибыли в Москву, в Богоявленский монастырь, с возами хлеба. Больше старцев никто не видел.

Штурмы Троице-Сергиевой лавры возобновились в мае 1609 года, но были неудачны. Подошедшие из Москвы войска Шуйского сняли осаду поляков.

К 1612 году ситуация крайне обострилась. Москва была захвачена вражескими войсками. И тут на политическую сцену выходят два известных нам всем человека: Кузьма Минин и Дмитрий Пожарский. Минину Сергий явился во сне и велел ему и Пожарскому собрать войско, чтобы освободить Москву от чужеземцев. Известно, что Минин и Пожарский, следуя указанию Преподобного, с успехом выполнили указанное – таким образом завершилась Смута на Руси.

В последующие века, вплоть до XX, мы не имеем точных сведений о явлениях Сергия. И не потому, что их не было, а скорее в связи с некоторыми неизвестными нам обстоятельствами. Что касается помощи Сергия Радонежского нашей стране во время Великой Отечественной войны, об этом мы можем только догадываться. Некоторые необъяснимые события в битве под Москвой и на Курской дуге дают нам для этого определенные основания.

Несмотря на различную государственную политику по отношению к Троице-Сергиевой лавре и самому Сергию в XX веке, память о нем крепко держалась в народе, который сохранял значительную информацию о последнем.

«Во всех встречах о имени Преподобного, – писал Н.К.Рерих, – приходим к тому же понятию о непреложности знания Его, о мудрости подвига Его. В этом схождении на понятии знания, культуры мы найдем спасение общее» [22].

2. Одна из седмицы

ИЛЛЮСТРАЦИИ К ГЛАВЕ

Королевская грамота

«О передаче названной женщины нам, епископу Бовескому

Генрих, Божьей милостью король Франции и Англии, приветствует всех, кто узрит данную грамоту.

Вполне признано и общеизвестно, что с некоторых пор некая женщина, именующая себя Девицей, оставив женское платье и одеяние, вопреки божественному закону, – дело богопротивное, оскверняющее и отрицающее всякий закон, – облачилась, оделась и вооружилась по подобию и обычаю мужскому; она содеяла и совершила жестокие убийства и, как говорят, внушила простому люду, дабы прельстить его и обмануть, что, будучи послана Богом, ведает Его тайны; кроме того, она изрекала множество других весьма опасных, возмутительных и вредных для нашей святой католической веры догматических утверждений. Продолжая творить сии обманы и сражаясь против нас и нашего народа, она была схвачена в полном вооружении под Компенью некоторыми из наших верноподданных и после приведена пленницей к нам.

И поскольку, как говорят, многие считали ее подозрительной, покрывшей себя позором и уличенной в суевериях, ложных догматических утверждениях и прочих преступлениях, состоящих в оскорблении божественного величия, мы получили весьма настоятельную просьбу от преподобного отца во Боге, нашего возлюбленного и преданного советника епископа Бовеского, церковного и ординарного судьи названной Жанны, каковая была взята и схвачена в границах и пределах его диоцеза. Наша дражайшая и возлюбленная дщерь, Парижский университет, также призвала нас, чтобы мы соблаговолили передать, отдать и предоставить оную Жанну названному преподобному отцу во Боге для допроса и следствия по вышеназванным пунктам, а также учинить против нее процесс, в согласии с велениями и установлениями канонического и божественного права, вызвав всех тех, кого следует вызвать.

Итак, из благоговения к чести Божьей и во имя ее, в защиту и ради возвышения святой Церкви и католической веры, мы как истинные и кроткие сыны святой Церкви стремимся покорно повиноваться настоятельным просьбам названного преподобного отца во Боге, а также призывам докторов и магистров дщери нашей, Парижского университета. Посему мы согласны и повелеваем, чтобы столько раз, сколько покажется нужным названному преподобному отцу во Боге, сия Жанна ему в действительности и на деле передавалась и предоставлялась нашими людьми и служителями, ее охраняющими, дабы названный преподобный отец во Боге допрашивал ее, испытывал и вел процесс над ней, согласно установлениям Божьим, разуму, божественному праву и святым канонам.

Итак, мы повелеваем оным нашим людям и служителям, охраняющим сию Жанну, чтобы они отдавали и предоставляли в действительности и на деле, не отказывая и никоим образом тому не переча, названную Жанну означенному преподобному отцу во Боге столько раз, сколько он от них потребует. Мы приказываем, кроме того, всем нашим судейским, служителям или подданным, как французам, так и англичанам, не чинить на деле, ни как-либо еще никаких препятствий или беспокойств названному преподобному отцу во Боге и всем прочим, кои получили или получат назначение присутствовать и исполнять свои обязанности на сем процессе и в нем участвовать; но, если от них того потребует означенный преподобный отец во Боге, пусть они предоставят ему охрану, помощь, защиту и окажут содействие, под страхом тяжкой законной кары. Мы по-прежнему намерены увидеть пред собой и получить в свое распоряжение названную Жанну, если случится, что она не будет изобличена по вышеназванным вопросам или по одному из них, либо же по иным вопросам, касающимся нашей веры.

В освидетельствование чего мы повелели приложить к сей грамоте нашу обычную печать, в отсутствие большой печати. Дано в Руане 3 января, в год благодати 1431, а в год нашего правления – девятый.

[Подписано:] Именем короля, по представлению его большого Совета,

Ж. де Ринель» [23].

 

Этот документ свидетельствует о самом трагическом событии в истории Франции, а также о самом ярком периоде в этой истории творчества метаисторического процесса. Ко всему этому нужно добавить, что «год благодати 1431» был годом длительной войны между Англией и Францией, получившей название Столетней. Она началась в 1337 году с требования английским королем Эдуардом III французского престола. Помимо этого англичане потребовали у Франции вернуть им потерянные еще в XIII веке земли: Гиень, Нормандию, Анжу и Фландрию. «Благодатный год» был 94-м годом этой войны, впереди оставалось еще 22 года тяжелых сражений. За годы войны Франция была полностью разорена. Мародеры и многочисленные банды грабили местное население, крестьяне лишились возможности засевать свои поля. Голод и болезни косили людей. Армия французов была деморализована. Многие поражения и английские победы на долгие годы вывели французскую армию из строя. Большое и процветавшее когда-то государство умирало на глазах ее народа. Англичане хозяйничали на значительной территории Франции. Север ее, вместе с Парижем, находился в их власти. Францию губила неразумность ее королей, трусость полководцев и предательство знати. Герцог Бургундский перешел на сторону англичан и сумел с ними договориться. Предательство правило Столетней войной. Но самой страшной изменой, освященной французской Церковью и французским королем, было предательство вестника метаистории и ее творца Жанны д’Арк.

Столетняя война завершилась в 1453 году изгнанием англичан и мирным договором.

...Я иду по деревянному мосту, переброшенному через оборонительный ров к приземистым башням замка Шинон. Тогда, в Столетней войне, это был королевский замок.

И в нем Жанна д’Арк встретилась с дофином, наследником королевского престола Карлом VII. Через тяжелую замковую дверь я попадаю внутрь и поднимаюсь по узкой лестнице в приемный зал. Здесь мое воображение разыгрывается, и я вижу Жанну, высокую стройную девушку 17 лет. Она в мужском костюме проходит через толпу разодетых придворных и опускается на колени перед дофином. Ее темные волосы подстрижены в кружок, и по толпе придворных проносится ропот удивления. Потом все точно смазывается и исчезает, и я понимаю, что на дворе стоит январь 2003 года, и я начинаю идти по пути этой удивительной личности, которая повернула исторический процесс целой страны, а может быть и всей Европы, к спасительной метаистории и заплатила за это собственной жизнью, сгорев на мучительном костре на рыночной площади Руана в возрасте 19 лет.

Жанна д’Арк родилась в 1412 году в деревне Домреми, в семье крестьянина. Она в раннем возрасте не отличалась от своих подруг – пасла овец и пряла овечью шерсть. Была, как и многие крестьянские дети, не обучена грамоте. На своих письмах-обращениях до самой гибели вместо подписи ставила крест. Она родилась во время Столетней войны и выросла в этой войне. Домреми находилась на границе трех воюющих сил – французов, англичан и бургундцев. Через некоторое время семья убежала от нашествия бургундцев, а вернувшись, на месте своего дома нашла пепелище.

Когда Жанне исполнилось 13 лет, в ее жизни многое изменилось. В нее вторглось нечто необычное, что вызывало у девушки и острый интерес, и трепет. Это были видения знакомых ей по церкви святых. Они не только являлись ей, но и разговаривали с ней. Позже она назовет их Голосами, и в качестве таковых они будут упоминаться в допросах Жанны во время ее судебного процесса. По ее же свидетельству, первым перед ней предстал архангел Михаил, и на нем были воинские доспехи. Затем появились святые Екатерина и Маргарита. Екатерина вызвала у Жанны особую симпатию. Так у Жанны начался регулярный контакт с Высшей космической материей. История Жанны д’Арк дает нам ярчайшее свидетельство творчества космической эволюции в пространстве метаисторического процесса. То, что потом произошло с Жанной, было похоже на чудо. Так это воспринималось полуграмотными обывателями. Их сознание не было готово воспринять все это как действие высшей космической энергетики и участие Высшего в эволюции низшей земной материи. Но если не брать в расчет моменты космического сознания, то все выглядело просто неправдоподобно и необъяснимо. И, пожалуй, только Жанна знала тайну происходящего, ибо была уже готова к исполнению своей труднейшей миссии, которая являлась главным моментом идущего во Франции метаисторического процесса. Жанна видела то, что не видели другие, и говорила о том, что видела только она. Эта ситуация крайне осложняла выполнение ее задач.

С самого начала ей надо было попасть в королевский замок, встретиться с наследником Карлом и короновать его. Первым человеком, способным помочь Жанне, был указан капитан Бодрикур. И Жанна отправилась к нему и изложила свою просьбу. Бодрикур счел Жанну сумасшедшей и выставил ее из своего дома. Но девушка проявила удивительную настойчивость. Еще и еще приходила она к изумленному капитану и просила о помощи во встрече с Карлом. Первая ее осада закончилась победой. Бодрикур написал дофину письмо с просьбой принять Жанну и дал ей человека в провожатые. Тайными тропинками привел Жанну к замку Шинон ее проводник. На ней был мужской костюм, как посоветовали ей Голоса.

Возникает вопрос: почему именно ничтожный дофин Карл был выбран ими в качестве будущего короля Франции? Во-первых, среди французской знати Карл был единственным законным наследником престола и, во-вторых, он не любил войну и хотел мира. Космическая эволюция, творя метаисторический процесс, всегда учитывала историческую земную обстановку и общий уровень сознания тех, с кем приходилось иметь дело. Жанну доставили в королевский замок и привели в зал, где находился и дофин. Жанна никогда его раньше не видела, но должна была узнать. Вот как описывает дофина крупный русский писатель Д.С.Мережковский на основании французских исторических источников. «Был он и с виду не похож на короля: маленький, худенький, на тонких кривых ножках, с нерасходящимися толстыми коленями; сонное, одутловатое лицо с оттянутым книзу над тонкими поджатыми губами мясистым носом и узкими под высоко поднятыми бровями щелками таких оловянно-тусклых заспанных глаз, как будто он хотел и не мог продрать их – проснуться совсем» [24].

Предупрежденный дофин прятался в толпе придворных. Но Жанна прямо подошла к нему и поклонилась со словами: «Царь Небесный послал меня к вам, благородный дофин, чтобы сказать, что вы будете венчаны в городе Реймсе в наместники Царя Небесного, единого короля Франции!» И добавила: «Дайте мне ратных людей, чтоб освободить Орлеан» [25].

Дофин отослал ее в Пуатье к церковникам проверить, «от Бога или от дьявола» она. И хотя Жанна с отцами держалась независимо, они решили все же отправить ее в осажденный англичанами Орлеан. Перед отъездом туда она рассказала, что в часовне Святой Екатерины хранится для нее меч. В часовню был послан человек. Он и принес меч Жанне. Потом этот меч станет одним из важных обвинений против нее на судебном процессе.

Для нее приготовили светлые доспехи, белого коня и знамя, с которым она должна была пойти в свой первый бой. На лазурном фоне знамени были вытканы белый голубь и два имени, Иисус и Мария. Как бы ни складывались обстоятельства, но вид Жанны в светлых доспехах, на белом коне, с мечом и под знаменем произвел на французских солдат, загнанных в осажденный Орлеан, большое впечатление. Жанна вошла в роль, сужденную ей метаисторическим процессом, естественно и легко. Поддержка армии решила для нее в тот период очень многое так же, как и для самой Франции.

Но перед тем, как начать военные действия, Жанна написала свое первое официальное письмо во вражеский стан. «Иисус-Мария. – Жанна-Дева. – Король Англии, и вы, герцог Бедфорд, называющий себя регентом Франции, и вы, сир де Тальбо, называющий себя наместником герцога... послушайтесь Царя Небесного, отдайте ключи всех городов, взятых вами у Франции, Деве, посланной Царем Небесным. Мир готова она с вами заключить. Если же вы этого не сделаете. я настигну ваших людей всюду, где бы ни были они. и волей-неволей заставлю их уйти из Франции, ибо я для того и послана Богом. Просит вас Дева и умоляет не губить себя. Если вы послушаетесь ее, то можете вместе с нею идти (в Св. Землю), чтобы совершить прекраснейшее из всех когда-либо в христианстве совершенных дел. Дайте же ответ, хотите ли вы мира. Чтоб от великих бед избавиться» [26]. Данное письмо свидетельствует не только об искренности и мужестве самой Жанны, но и о понимании ею своей миссии. В нем она придерживается метаисторической традиции. Мир прежде всего, мир любой ценой, мир без войны. Неизвестно, ответили ли англичане Жанне на ее письмо. Скорее, нет.

На Орлеан французы выступили из Блуа, и здесь Жанна столкнулась с первым обманом. Вместо правого берега Луары ее привели на левый. Несмотря на это осложнение, она подняла французскую армию на битву и, возглавив ее, сняла осаду Орлеана. Англичанам пришлось отступить. Сама Жанна, вдохновляя солдат, в этой битве как воин не участвовала. Она никого не убивала и не ранила. Ее меч покоился в ножнах. Он оставался в ножнах и в других битвах. Она строго соблюдала правила, которые ей были даны Высшим через ее видения и Голоса. Сама она была ранена арбалетной стрелой, но ни разу не изменила своему правилу.

Находясь в боевом походе, переходя из города в город со своей армией, Жанна написала или, вернее, продиктовала ряд посланий, дающих нам представление о положении на территории Франции.

 

«Послание жителям Турне

Отправлено 25 июня 1429 г. Доставлено в Турне 6 июля 1429 г. <...>

Иисус Мария,

Любезные верные французы города Турне, Девица шлет вам весть отсюда о том, что за восемь дней она выгнала англичан из всех мест, кои они держали по реке Луаре, при помощи осады или иначе, и при том было множество убито, пленено и разгромлено в битве, и она думает, что граф Сюффор, его брат Ла Пуль, сир Тальбор, сир Скале и мессир Жан Фальстаф и некоторые другие рыцари и капитаны были пленены, а брат графа Сюффора и Гласиас – мертвы. Верные французы, держитесь, прошу вас.

И прошу вас и требую: будьте готовы отправиться на коронацию благородного короля Карла в Реймс, где мы скоро будем; и идите нам навстречу, когда узнаете, что мы подходим. Препоручаю вас Богу, Бог да хранит вас и дарует вам благодать, дабы вы могли поддержать правую войну.. в королевстве Французском. Писано в Жьене 25 июня.

Верным французам города Турне» [27].

 

«Послание сеньорам горожанам города Труа

Написано в Сен-Фале 4 июля 1429 года. <...>

Иисус Мария,

Дражайшие и добрые друзья, если вам, сеньорам, горожанам и жителям города [Труа], сие неведомо, – Жанна-Девица шлет вам весть от Царя Небесного, ее правого и высшего Сеньора, от коего она ежедневно пребывает на королевской службе, дабы вы изъявили честное повиновение и признание благородному королю Франции, каковой вскорости будет в Реймсе и Париже, – кто бы тому ни воспротивился, – и в его добрых городах сего святого королевства, с помощью царя Иисуса. Верные французы, предстаньте пред королем Карлом, – и в том не будет никакого греха, – и не тревожьтесь ни о телах ваших, ни о добре, если так поступите; если же не поступите так, я обещаю вам и клянусь вашими жизнями, что мы войдем, с Божьей помощью, во все города, коим должно быть в святом королевстве, и сотворим там крепкий добрый мир, кто бы тому ни воспротивился. Препоручаю вас Богу; Бог да хранит вас, если ему угодно. Отвечайте немедленно. Писано под городом Труа, в Сен-Фале, во вторник четвертого июля» [28].

Она прекрасно осознавала свою роль в истории Франции и знала, чем все закончится. Она спешила сделать все то, что ей было поручено. Вот ее слова: «Век мой будет короток, не больше года: надо спешить, чтобы воспользоваться мной как следует» [29]. Она спешила короновать Карла, осознавая, какое значение для французов XV века будет иметь эта акция. Отсутствие собственного короля приводило Францию ко многим бедам и прежде всего к потере уверенности в собственных силах и собственных возможностях. Как только долина Луары была очищена от англичан и путь на Реймс был открыт, Жанна вошла в город вместе с французскими войсками и дофином. 17 июля 1429 года в соборе города Реймса была проведена церемония коронации дофина, и Карл VII получил законное право на королевство.

Казалось, что все порученное Жанне сбылось. Но она сама хорошо понимала, что предстоит немалый труд по признанию ничтожного по своим качествам короля уставшим от войны и разорения народом. Но не это было главным, главным был мир. И в самый день коронации она направляет герцогу Бургундскому послание, в котором просит его заключить мир с новоявленным французским королем.

 

«Послание герцогу Бургундскому

Отправлено 17 июля 1429 г. из Реймса, не подписано. <...>

Иисус Мария,

Высокий и грозный принц, герцог Бургундский, Жанна-Девица просит вас от имени Царя Небесного, моего законного и высшего Сеньора, чтобы король Франции и вы заключили крепкий добрый мир надолго; простите друг другу от всего сердца, полностью, так, как это подобает честным христианам; а если вам нравится воевать, – идите на сарацинов. Государь Бургундский, я прошу вас, умоляю и требую так смиренно, как только могу, не воевать более в святом королевстве Французском и отозвать незамедлительно и быстро ваших людей, кои пребывают где-либо в местечках и крепостях означенного святого Королевства; а что касается благородного короля Франции, то он готов примириться с вами, если в этом нет бесчестья, и я говорю вам от имени Царя Небесного, моего законного и высшего сеньора, ради вашего блага, вашей чести и вашей жизни, что вы не выиграете более ни одного сражения против честных французов, а все те, кто сражался бы в святом Французском королевстве, сражался бы против Иисуса, Царя небес и всего мира, – моего законного и высшего сеньора. И я прошу и молю вас на коленях не учинять никаких битв и не воевать против нас, – вас и ваших людей или подданных; и знайте наверняка, что сколько бы людей вы ни привели против нас, они ничегошеньки не выиграют, и будет великое сожаление о великой битве и крови, каковая прольется у тех, кто придет против нас. И три недели назад я уже вам писала и послала с герольдом письмо, дабы вы были сегодня в воскресенье XVII июля в городе Реймсе на коронации короля: на что я до сих пор не имею никакого ответа, как и новостей об означенном герольде. Поручаю вас Богу; да хранит он вас, если ему угодно. И прошу Бога, чтобы он установил добрый мир.

Написано в Реймсе, XVII июля» [30].

 

«Послание жителям Реймса

Отправлено из Провена 5 августа 1429 г. Не подписано. <...>

Мои дорогие и добрые друзья и добрые и верные французы города Реймса, Жанна-Девица шлет вам свои вести и просит вас и требует, чтобы вы ничуть не сомневались в правой войне, кою она ведет ради королевской крови; и я обещаю вам и уверяю вас, что никогда не покину вас, пока живу; и сие правда, что Король заключит перемирие с герцогом Бургундским на пятнадцать дней, по истечении коих [герцог] должен мирно сдать город Париж. Меж тем я нисколько не удивлюсь, если не войду туда столь скоро; поскольку я вовсе не довольна перемириями, так заключенными, и не знаю, буду ли их блюсти; но если буду, то лишь для того, чтобы сберечь честь Короля, а также дабы они не позорили королевскую кровь, ибо я держу и буду держать армию Короля, дабы быть наготове к концу оных пятнадцати дней, если они не сотворят мира. Посему, мои дражайшие и преданные друзья, я прошу вас о том не беспокоиться, пока я жива, но требую, чтобы вы творили благой дозор и хранили добрый город Короля и дали мне знать, нет ли каких предателей, от коих вы желаете избавиться; и так скоро, как только смогу, я их отсюда выбью. и пришлите мне вести о себе.

Перепоручаю вас Богу, каковой да хранит вас.

Писано в пятницу пятого августа, близ Провена,

в полевой ставке по дороге на Париж» [31].

 

К сожалению, герцога Бургундского тогда так и не удалось уговорить на стабильный мир между Францией и Бургундией. Роль самого короля в этих переговорах была незначительна. И тем не менее Жанне пришлось приложить немало труда, чтобы король не потерял окончательно авторитета в своем народе. Война продолжалась, и Жанна, освобождая город за городом, стремилась в то же время укрепить власть пассивного, но стремящегося к миру короля.

 

«Послание служителям Церкви, горожанам и жителям города Риома

Отправлено из Мулена 9 ноября 1429 г. <...>

Дорогие и добрые друзья, вам хорошо известно, как город Сен-Пьер-ле-Мутье был взят приступом, и я, с Божьей помощью, намерена взять другие города, противостоящие Королю; но ради сего велики были расходы на порох, стрелы и прочие военные принадлежности под означенным городом и на суммы, предназначенные для осады Ла-Шарите, куда мы ныне направляемся. Я прошу вас, коль скоро вам дороги благо и честь Короля, а также всех прочих людей [находящихся] здесь, благоволите помочь и послать без промедления пороху, селитры, стрел, крепких арбалетов и прочих военных принадлежностей для означенной осады; и так сделайте, чтобы благодаря оному пороху и прочим военным принадлежностям дело было недолгим и никто не смог бы сказать вам, что вы были в сем нерадивы или отказали.

Дорогие и добрые друзья, да хранит вас наш Господь.

Писано в Мулене девятого ноября.

Жанна».

 

«Послание служителям Церкви, горожанам и прочим жителям Реймса

Написано в Сюлли 16 марта 1430 г. <...>

Дражайшие, возлюбленные, коих весьма желают увидеть, Жанна-Девица получила ваше послание, в коем упоминается, что вы опасаетесь осады [со стороны врагов наших]. Знайте, что ее вовсе не будет, если я смогу их вскорости встретить, а если будет так, что я их не встречу и они придут к вам, заприте ворота, ибо я очень скоро буду у вас, и коли они будут там, я заставлю их бросить шпоры, ибо будет такая спешка, что они не поспеют их надеть и снимут [осаду] весьма быстро. Иного я вам сейчас не пишу, но будьте по-прежнему добрыми и верными. Молю Бога хранить вас. Писано в Сюлли 16 марта. Я послала бы вам еще некоторые вести, кои весьма бы вас обрадовали, но опасаюсь, как бы послания не были перехвачены в дороге и оных вестей бы не увидали [враги наши].

Жанна» [32].

 

«Послание моим дражайшим и добрым друзьям,

служителям Церкви, эшевенам, горожанам и жителям

и вилланам доброго города реймса

Отправлено из Сюлли 28 марта 1430 г. <...>

Дражайшие и добрые друзья, да будет вам известно, что я получила ваше послание, в коем упоминается, как Королю сообщили, что в добром городе Реймсе есть много дурного. Если желаете знать, то сие правда, будто ему сообщили, что явно можно увидеть многих, кто состоит в союзе и должен предать город и впустить туда бургиньонов. А затем Король узнал обратное, поскольку вы послали ему заверение, отчего он вами весьма доволен. Верьте, что вы вполне пребываете в его милости, а что касается осады, то если вам понадобится, он поможет. И он хорошо знает, что вам приходится многое терпеть из-за жестокостей, кои причиняют вам сии предатели и противники бургиньоны; если он вас от сего избавит, в угоду Богу, то сие будет так скоро, как только он сможет; я прошу вас и требую, дражайшие друзья, чтобы вы хорошенько хранили означенный добрый город для Короля и творили бы хороший дозор, и вы скоро получите от меня больше добрых вестей. Иного сейчас я вам не пишу, кроме того, что вся Бретань – французская, и герцог должен прислать королю три тысячи воинов, коим уплачено за несколько месяцев.

Писано в Сюлли 28 марта.

Жанна» [33].

 

По этим посланиям мы узнаем о ряде важнейших моментов, связанных с творчеством Жанны как вестника космической эволюции. Через них красной нитью проходит стремление Жанны к миру любой ценой и к прекращению военных действий, хотя она в них в это время вполне преуспела.

Она подняла на борьбу с захватчиками не только армию, терпевшую до нее поражение за поражением и потерявшую почти всю Францию, она подняла на правую войну и народ, внушив ему своей деятельностью необходимость такой борьбы. И в этой Столетней войне Жанна заложила фундамент национального самосознания французского народа, что потом, через века, принесет свои нужные исторические результаты. И, наконец, эти послания, являясь не только историческим, но и метаисторическим источником, дают нам представление о важном явлении – взаимодействии между историческим и метаисторическим процессами. Под руководством Жанны д’Арк и под ее вдохновением это взаимодействие привело к гармоничному соединению или даже синтезу метаисторического процесса, связанного с Высшей космической материей, и земного исторического процесса. В тяжелом и почти безнадежном XV веке во Франции складывался тот истинный исторический процесс, к которому стремился не один вестник космической метаистории. И в этой разоренной чудовищно длительной войной стране крестьянская девушка заложила те качества народа, впоследствии давшие Франции возможность выстоять не в одной беде. Сделала она это за удивительно короткий срок – всего за несколько месяцев. Если взглянуть на ее творчество с точки зрения внешней, то все выглядит фантастически и крайне нелогично и представляется невероятным чудом. Но у этого же творчества была еще и внутренняя сторона, связанная с космической эволюцией.

И Церковь, и знать смотрели на Жанну с точки зрения внешней. Внутренняя сторона ни тем, ни другим доступна не была. Французская знать ее ненавидела, боясь за свою власть, Церковь, претендуя на монополию духовного знания, испытывала к Жанне такие же чувства.

В августе 1429 года Жанна с небольшим войском, в преданности которого она была уверена, вступает в Сен-Дени, чтобы начать осаду Парижа. И здесь создается малообъяснимая ситуация. Высокие духи, руководившие Жанной, не рекомендовали ей идти в это время на Париж. Но всегда им послушная Жанна не вняла их совету. Что же, собственно, с ней произошло? Трудно сказать. Можно только предполагать. То ли процесс «оземления» охватил ее эманациями плотной материи, то ли были еще какие-либо причины. Такое непослушание можно объяснить какими-то обстоятельствами, вызвавшими у нее неправильную эмоциональную реакцию, или, возможно, стремлением освободить Францию от англичан полностью и сейчас же. Возможно, когда-нибудь мы и узнаем реальную причину всего произошедшего под Парижем, а сейчас обратимся к этим трагическим событиям.

Так или иначе, Жанна начинает осаду Парижа. Трусливый и равнодушный французский король застревает где-то на полпути к этому городу. Осада не удалась, и Жанна со своим войском вернулась в Сен-Дени. По дороге сломался ее меч, взятый в часовне Святой Екатерины. Из высшего пространства пришло предупреждение: «В плен будешь взята!» [34]. Вскоре во время битвы под Компьенем Жанна действительно попадает в плен. Ее стаскивают с лошади несколько бургундцев, чья армия сражалась на стороне англичан, епископ Кошон потребовал выдать Жанну ему. Между воюющими сторонами началась самая подлая торговля. В этом беспримерном сборище предателей, стремящихся принять участие в расправе над человеком, спасшим Францию от бесконечной войны и подарившим ей вновь собственного короля, принял участие Парижский университет – «Alma Mater» – «Мать всех наук». В послании герцогу Бургундскому уважаемые ученые потребовали выдать «еретицу» и «ведьму» Жанну д’Арк инквизитору Франции. В этой черной свалке предательств и измен, человеческих амбиций и низостей, самости и невежества сошлись враги Франции, Церковь и, наконец, ученые. Трудно определить, кто из них был хуже, а кто лучше. Герцог Бургундский предлагает Карлу VII выкупить Жанну. Король Франции отказывается это сделать. Трудно дать оценку такому поступку. Ничтожный и слабый правитель избавляется таким образом от одной из самых популярных личностей. Герцог Бургундский приказал отвезти Жанну в свой замок Болье и заключить ее в одной из башен. Через некоторое время архиепископ Эмбренский Жак Желю скажет королю Франции: «Я советую вам ничего не жалеть для выкупа Девы, чтобы не заслужить упрека в неблагодарности» [35]. Архиепископ был одним из редких церковных иерархов, который понимал, что сделала Жанна для Франции, и не побоялся сказать об этом самому королю.

Герцог через некоторое время перевел Жанну в замок Боревуар, где был уже строгий тюремный режим. Жанна пыталась убежать из тюремной башни замка, что потом на суде будет рассмотрено как попытка самоубийства. Голоса советуют ей этого не делать, а добиться встречи с английским королем. Жанна опять их не слушает. Из окна башни она пыталась спуститься на веревке, но сорвалась и попала в руки стражей башни. После этого Жанну отвезли еще дальше, в город Аррас. В сентябре, наконец, состоялась сделка, и герцог Бургундский продал англичанам героиню Франции за 10 тысяч ливров – такая сумма была установлена на торгах предателей. Те отвезли ее в Руан и заключили в тюрьму королевского замка. Королевские апартаменты 9-летнего Генриха VI, на тот момент короля Франции и Англии, и тюрьма, куда заключили Жанну, находились в одном замке, почти рядом.

В январе 1431 года, согласно указу Генриха VI, Жанна была передана инквизиционному суду. Были назначены два главных судьи: епископ Бовезский Пьер Кошон, которому англичане пообещали архиерейскую мантию в Руане, и доминиканский приор, брат Жан Ле Мэтр, наместник инквизитора Франции. «Надо было англичанам, – писал Д.Мережковский, – осудить и казнить Жанну “во имя Господне”, чтобы доказать, что с ними Бог, а не с французами. Если король Франции с Жанной – от дьявола, то король Англии – от Бога...» [36]

В камере была поставлена железная клетка. В ней содержалась Жанна. В этой же камере находилась английская охрана, состоящая из головорезов. Положение заключенной было очень тяжелым. Мало того, что она была закована в кандалы, присутствие мужчин, которые все время следили за Жанной, крайне удручало ее как 19-летнюю девушку. Все делалось так, чтобы ввергнуть Жанну в стрессовое состояние, которое должно было негативно повлиять на ее показания в судебном процессе.

«21 февраля 1431 года в 8 часов утра в часовню Руанского замка в присутствии монсеньора епископа Бовезского Пьера Кошона, брата Лемэтра, наместника главного инквизитора Франции Генриха, герцога Бедфордского, архиепископа Винчестерского и кардинала Англии, а также множества французских и английских епископов, аббатов, священников, архидиаконов, каноников, монахов бенедиктинского, доминиканского, францисканского и других орденов, докторов и бакалавров богословия и законоведения – введена была для первого допроса Жанна, с цепями на ногах, в мужском платье.» [37]. Присутствующие, за малым исключением, одетые в темные сутаны и мантии, напоминали огромную стаю воронья, собравшегося на какое-то тайное и безумное торжество. Начался суд над Высшим, тем, что они называли Богом, над Великими духами, над космической эволюцией и метаисторическим процессом в лице юной девушки по имени Жанна д’Арк. Этот суд был уникальным во многих отношениях по своему бесстыдству, жестокости, лживости, невежеству и лисьей примитивной хитрости.

«– Жанна, думаете ли вы, что посланы Богом? – спрашивает ее епископ Бовезский.

– Лучше бы я хотела быть четвертованной, чем прийти к людям, не будучи посланной Богом, – отвечает Жанна так, как будто не судима, а судит. – Вы говорите, что вы – мои судьи. Но берегитесь. ибо я воистину послана Богом. Я знаю, что англичане будут изгнаны из Франции. я это знаю так же несомненно, как то, что вижу вас перед собой. Если бы этого Господь не говорил мне каждый день – я бы умерла давно!» [38].

Несмотря на железную клетку, кандалы и цепи, мужество Жанне перед высокими церковными судьями не изменяло так же, как не изменяло во время многих битв, которые она вела с англичанами за свою Францию. В течение долгого допроса Жанна стояла с тяжелыми цепями на ногах. Было ясно, что Церковь, претендуя на монополию Истины, устроила именно над этой Истиной позорный и неправедный суд. Но ей не хватило одного суда. Их система доказательств была весьма обширной. Епископ Бовезский, не дожидаясь нужного ему решения суда, принес в камеру Жанны испорченную рыбу, съев которую, она чуть не умерла. Но осталась живой и несломленной, к великому разочарованию судившего ее преступника. В национальном архиве Франции сохранились протоколы заседаний суда над Жанной, продолжавшегося около шести месяцев. Приводить все эти протоколы нет необходимости, но те, что записаны со слов самой Жанны, представляют несомненную историческую ценность и будут здесь приведены. Многое из этих протоколов внесло ясность во внутренние события жизни Жанны, относящиеся к самому метаисторическому процессу.

На каждом заседании Жанну заставляли поклясться на Евангелии, что она будет говорить правду и только правду. Второе заседание состоялось 21 февраля 1431 года в том же королевском замке. Из протокола заседания мы узнаем некоторые подробности событий жизни Жанны от нее самой. Наиболее информативным был протокол заседания 22 февраля 1431 года.

Из протокола заседания:

«...Она сказала, что Голос сказал ей, Жанне, пойти в крепость Вокулёр, к Роберу де Бодрикуру, капитану сего места, и что он даст ей людей, кои пойдут вместе с ней; Жанна ответила тогда, что она всего лишь бедная девушка, каковая не умеет ни ездить верхом, ни вести войну. Кроме того, она сказала, что пошла к своему дяде и сказала, что хочет побыть у него недолгое время, и она пробыла там около восьми дней; она сказала тогда своему дяде, что нужно, чтоб она пошла в Вокулёр, и дядя проводил ее туда.

Затем она сказала, что когда она пришла в означенный город Вокулёр, она узнала Робера де Бодрикура, хотя прежде никогда его не видела, и она узнала оного Робера через сей Голос; сей Голос действительно сказал ей, что то был он; и Жанна сказала оному Роберу, что нужно, чтобы она пошла во Францию. Но оный Робер дважды отказывал и прогонял ее, а на третий раз принял ее и дал людей. И еще Голос говорил ей, что так оно и случится.

Далее она призналась, что герцог Лотарингский послал за ней, чтобы ее к нему привели; она пошла туда и сказала ему, что хочет идти во Францию. Герцог же спросил ее о своем исцелении, но она сказала ему, что ничего о том не знает; и она мало чего рассказала герцогу о своем путешествии. Однако она попросила герцога дать ей его сына и людей, чтобы они проводили ее во Францию, и [тогда] она будет молить Бога о его здоровье. Жанна поехала к герцогу под охранной грамотой, а оттуда вернулась в означенный город Вокулёр.

Далее она призналась, что при отъезде из оного города Вокулёра она была в мужском платье, с мечом, каковой дал ей Робер де Бодрикур, у нее не было другого оружия. В сопровождении рыцаря, оруженосца и четырех слуг она доехала до города Сент-Урбэн и там провела ночь в аббатстве.

Далее она сказала, что по пути она проехала через город Осер и там отслужила мессу в главной церкви; и при ней тогда постоянно были ее Голоса, вместе с тем [Голосом], о коем она упомянула выше. <...>

Далее она сказала, что названный Робер де Бодрикур заставил ее провожатых поклясться, что они довезут ее в целости и сохранности. И оный Робер сказал Жанне, когда она покидала его: “Езжай, езжай, и будь, что будет”.

Далее, сия Жанна сказала, что хорошо знает, что Бог любит герцога Орлеанского и что откровений о нем ей было даже больше, чем о ком-либо из ныне здравствующих, за исключением того, кого она зовет своим королем. И она сказала еще, что нужно было, чтобы она сменила свой наряд на мужской. Далее, она верит также, что ее Голос и вправду с ней говорил. Далее она сказала, что отправила англичанам, стоявшим под Орлеаном, послания, в коих говорилось, чтобы они оттуда ушли, как сие записано в копии послания, [которая] была ей зачитана в сем городе Руане, – однако, кроме двух или трех слов, содержащихся в сей копии; к примеру, там, где в сей копии значится: “сдайте Девице” – надлежит поставить: “сдайте королю”. Там есть также сии слова: “всех до одного” и “военачальник”, – коих не было в подлинных посланиях.

Жанна сказала также, что проехала к тому, кого зовет она своим королем, без помех; и когда она прибыла в город Сен-Катрин-де-Фьербуа, то сперва послала гонца к своему названному королю; затем она пошла в Шато-Шинон, где находился ее названный король. Она прибыла туда около полудня и остановилась на постоялом дворе, а после обеда пошла к своему названному королю, каковой находился в замке.

Далее, она сказала, что когда вошла в палату оного короля, то узнала его среди прочих по совету своего Голоса, каковой открыл ей сие. И она сказала своему королю, что хочет идти воевать против англичан. <...>

Она сказала, что прежде, чем король допустил ее к делу, ему было множество видений и прекрасных откровений. <.>

Далее, оная Жанна сказала, что Голос пообещал ей, что вскоре после того, как она прибудет к своему королю, тот ее примет. Жанна говорит еще, что ее сторонники хорошо знали, что Голос был послан ей от Бога, и они видели и знали сей Голос; названная Жанна утверждает, что ей твердо сие известно. Кроме того, она сказала, что ее король и многие другие слышали и видели Голоса, кои приходили к ней, Жанне; и там были Шарль де Бурбон и двое или трое других.

Далее, Жанна сказала, что нет дня, когда бы она не слышала сей Голос, и что она очень в том нуждается. Она сказала еще, что никогда не просила у названного Голоса иной конечной награды, кроме спасения своей души» [39].

Из протокола заседания 27 февраля 1431 года:

«Также она сказала, что послала своему королю письмо, в коем было указано, что она посылает его, дабы узнать, можно ли ей войти в тот город, где находился ее король, и что она проделала добрых сто пятьдесят лье, чтобы прибыть к нему на помощь, и что у нее есть много добрых вестей для него. И, как ей кажется, в том же письме было указано, что она легко узнает своего короля среди всех прочих. Также она сказала, что у нее был меч, каковой она взяла в Вокулёре. Кроме того, она сказала, [что] когда была в Туре или в Шиноне, то послала за мечом, находящимся в церкви Сен-Катрин-де-Фьербуа, позади алтаря; и тотчас же его нашли, совершенно заржавевшим.

Спрошенная, откуда она знала, что сей меч – там, ответила, что меч был в земле заржавевший, с пятью [выгравированными] крестами; и она узнала, что меч там, от своих Голосов, и она никогда не видела человека, поехавшего за названным мечом. И она написала тамошним церковникам [дабы узнать], угодно ли им будет, чтобы она взяла сей меч, – и они ей его отослали. Он был неглубоко под землей позади алтаря, как ей кажется; впрочем, ей неизвестно, точно ли он был пред алтарем или же позади, но она, как думает, написала тогда, что меч был позади алтаря. Она сказала еще, что тотчас как меч был найден, местные священники его встряхнули, и ржавчина сразу легко осыпалась. И за ним ездил некий оружейник из Тура, и церковники Фьербуа подарили Жанне ножны, а вместе с ними и церковники из Тура; и они приказали изготовить двое ножен: одни из алого бархата, а другие – из золотого сукна. А она велела изготовить себе другие – из крепкой кожи. Она сказала, однако, что, когда попала в плен, при ней не было сего меча. Она сказала еще, что носила сей меч долгое время – с тех пор, как обрела, и до того, пока не ушла из Сен-Дени после штурма Парижа.

Спрошенная, какой обряд [освящения] она сотворила или велела сотворить над означенным мечом, ответила, что никогда не творила и не велела творить никаких обрядов, – да она и не знала бы, что надо делать. Затем она сказала, что сильно любила сей меч, потому что он пребывал в церкви Святой Екатерины, каковую она очень любила.

Спрошенная, бывала ли она в Куланж-Ла-Винёз, ответила, что не знает.

Спрошенная, возлагала ли она когда-нибудь свой меч на алтарь, ответила, что, насколько знает, нет, – по крайней мере, для того, чтоб он был более удачлив.

Спрошенная, молилась ли она когда-нибудь о том, чтобы сей меч был более удачлив, ответила: “Ясное дело, мне хотелось бы, чтобы мои доспехи приносили удачу”.

Спрошенная, был ли с ней ее меч, когда она попала в плен, ответила, что нет, но с ней был меч, взятый [как трофей] у одного бургиньона.

Спрошенная, где же остался меч и в каком городе, ответила, что преподнесла некий меч и доспех в дар аббатству в Сен-Дени, но то не был сей меч.

Также она сказала, что сей меч был у нее в Ланьи, а после Ланьи она носила меч названного бургиньона вплоть до Компьени, поскольку то был добрый боевой меч и годный к тому, чтобы наносить добрые рубящие и колющие удары... Но она сказала, что то, где она его оставила, не относится к процессу, и она о том пока не ответит. Затем она сказала, что ее добро, лошади, меч, как она думает, и прочее, стоимостью более 12 тысяч экю, находится у ее братьев. Спрошенная, был ли у нее штандарт или знамя, когда она пошла в Орлеан, [и если да, то] какого цвета, ответила, что у нее был штандарт, поле коего было усеяно лилиями, и на нем была изображена держава и два ангела по сторонам; и он был белого цвета, из белого полотна, или букассена, и на нем были написаны имена Иисус Мария, как ей кажется, и он был с шелковой бахромой. <...>

Она сказала еще, что сама носила означенный штандарт, когда атаковала своих врагов, дабы не убить кого-нибудь, и сказала, что ни разу никого не убила» [40].

Из протокола закрытого заседания трибунала инквизиционного суда. 10 марта 1431 года. Заседание происходит в тюрьме Руанского замка:

«Она также сказала, что, когда должна была отправиться к своему королю, ей было сказано Голосами: “Иди смело; когда ты окажешься перед королем, ему будет добрый знак принять тебя и поверить тебе”.

Спрошенная: когда знак пришел к ее королю, каким образом она выказала ему благоговение и исходил ли он от Бога, ответила, что возблагодарила Бога за то, что он избавил ее от мук, причиняемых ей тамошними клириками, кои выступали против нее; и она многократно преклоняла колени. Она также сказала, что некий ангел от Бога, и не от кого иного, дал знак ее королю, и за то она множество раз поблагодарила Бога. Она сказала также, что клирики перестали обвинять ее, когда получили оный знак.

Спрошенная, видели ли тамошние церковники названный знак, ответила, что, когда ее король и те, кто был подле него, увидели названный знак и самого ангела, каковой дал его, она спросила своего короля, доволен ли он; и он ответил, что да. И тогда она вышла и направилась в некую часовню неподалеку, и она слышала тогда, что после ее ухода более трехсот человек видели названный знак» [41].

Из протокола заседания 13 марта 1431 года:

«Она сказала также, что знак был в том, что ангел подтвердил [божественность ее миссии] ее королю, поднося ему корону и говоря, что он завладеет полностью всем королевством Французским с помощью Божьей и трудами Жанны, и пусть он допустит Жанну к делу, т.е. даст ей воинов, а иначе он не будет так скоро коронован и миропомазан.

Спрошенная, говорила ли она со святой Екатериной со вчерашнего дня, ответила, что со вчерашнего дня слышала ее; и оная святая многократно говорила ей, Жанне, чтобы она смело отвечала судьям о том, что они спросят ее касательно процесса. <...> [Ангел принес королю золотую корону, украшенную драгоценными камнями.] Спрошенная, все ли из тех, кто был тогда там с ее королем, видели названного ангела, ответила, что, как она думает, архиепископ Реймсский, сеньоры д’Алансон и де Ла Тремуй и Шарль де Бурбон его видели. Что же до короны, то многие церковники и прочие, не видевшие ангела, видели ее. <.>

Спрошенная, были ли все ангелы, сопровождавшие названного ангела, одинаковы на вид, ответила, что некоторые из них вполне походили друг на друга, а иные – нет; по крайней мере, она видела их таковыми; и у некоторых из них были крылья, а иные были еще и увенчаны; и меж ними находились святые Екатерина и Маргарита, кои сопровождали названного ангела и других ангелов до самых покоев ее короля.

Спрошенная, каким образом названный ангел покинул ее, ответила, что он покинул ее в маленькой часовне; и она была сильно потрясена его уходом; она плакала и охотно ушла бы вместе с ним, т.е. ушла бы ее душа. <...>

Спрошенная, когда она пошла на Париж, сделала ли сие по откровению своих Голосов, ответила, что нет, но пошла туда по настоянию знатных господ, кои желали предпринять вылазку или боевое наступление, ее же намерением было идти дальше и преодолеть парижские укрепления» [42].

Из протокола заседания 14 марта 1431 года:

«.Прежде всего, [мы спросили ее] о причине того, что она спрыгнула с башни Боревуар.

Она ответила, что слышала, будто все жители Компьени, начиная с тех, кто достиг семи лет, будут преданы огню и мечу, а она скорее предпочла умереть, чем жить после такого истребления добрых людей, и сие была одна из причин ее прыжка. Другая же была в том, что она узнала, что ее продали англичанам, а она предпочла бы лучше умереть, чем попасть в руки к англичанам, ее противникам.

Спрошенная, был ли сей прыжок совершен по совету ее Голосов, ответила, что святая Екатерина почти каждый день говорила, чтобы она ни в коем случае не прыгала и что Бог поможет и ей, и жителям Компьени. Жанна сказала святой Екатерине: раз поможет компьенцам, она хочет там быть. Тогда святая Екатерина сказала ей: “Непременно нужно, чтобы вы сие приняли; и вы не будете освобождены до тех пор, пока не увидите короля Англии”. И названная Жанна ответила: “Поистине, я не хотела его увидеть; и я предпочла бы лучше умереть, чем попасть в руки англичан”. <...>

Она также сказала, что после того, как упала с означенной башни, было так, что два или три дня она не хотела есть и была в таком изнеможении от сего прыжка, что даже не могла ни есть, ни пить; и все-таки она была утешена святой Екатериной, каковая сказала ей, чтобы она исповедалась и попросила прощения у Бога за то, что спрыгнула; и что компьенцы, несомненно, получат подмогу до наступления [дня] святого Мартина Зимнего. Тогда она пошла на поправку и начала есть, и вскоре выздоровела. <...> Спрошенная, просили ли у нее Голоса отсрочки, чтобы затем ответить, сказала, что святая Екатерина порой отвечала ей, а Жанна не могла [ее] понять из-за тюремной суматохи и шума, производимого стражниками. И когда она обращается к святой Екатерине, то святая Екатерина и святая Маргарита просят Бога и затем, по велению Божьему, дают ответ названной Жанне» [43].

Весь март 1431 года длились мучительные для Жанны допросы, дополняемые мелкими издевательствами как в зале суда, так и в тюремной камере, где, окованная цепями, она находилась уже много дней.

Допросы выходили за всякие рамки церковных и светских законов. Вопросы, которые судьи ставили подсудимой, повторялись по нескольку десятков раз. Никто из них уже не скрывал, что делается это в целях запутать Жанну. Но у нее была отличная и уникальная память. Она хорошо помнила все вопросы и отказывалась отвечать на повторные. В сравнении с несколькими сотнями «праведников», присутствовавших на суде, она держалась достойно, отвечала разумно, и попытки сломить ее не увенчались успехом.

Все вопросы вращались вокруг нескольких тем, по которым суд должен был вынести обвинение Жанне во всех ее «грехах». Больше всего судьи интересовались Голосами и видениями Жанны. У церковников в этих вопросах было нечто личное. Надо было доказать, что все это было «не от Бога», но «от дьявола». Но в то же время эти вопросы свидетельствовали о полной безграмотности церковников и ученых Парижского университета в делах Высшего и взаимодействия с этим Высшим. Далее следовала проблема меча, обнаруженного в церкви Святой Екатерины в Фьербуа. За мечом шло мужское одеяние, которое носила Жанна во время исполнения своей благородной миссии военного освобождения Франции. Тема взаимоотношений Жанны и Карла VII была также одной из главных, вместе с попыткой Жанны бежать из бургундского плена. Эти темы проходили через каждое заседание, а вопросы, меняя свою форму, оставались по смыслу одними и теми же.

К концу марта было готово обвинительное заключение, состоящее из 70 пунктов, каждый из которых касался вышеупомянутых моментов. Ни с одним из этих пунктов

Жанна не согласилась. Обвинительное заключение рассыпалось на глазах. Но судей это смущало мало. Они добавили к нему еще 12 статей. В этих статьях ничего нового не появилось, а повторялось то, что уже вошло в основное обвинительное заключение. Эти 12 статей были предъявлены Жанне.

Из протокола заседания:

«Далее, в следующую затем субботу, в последний день месяца марта, накануне Пасхи, в год Господень 1431, под нашим, означенных судей (Пьера Кошона и Жана Ле Мэтра. – Л.Ш.) председательством, в месте заточения Жанны в Руанском замке, в присутствии сеньоров и магистров... Жанна была допрошена по некоторым пунктам, по коим просила отсрочки до сего дня, когда отвечала по вышеприведенным и вышеуказанным статьям. И сперва ее спросили, желает ли она положиться на суд Церкви, пребывающей на земле, во всех своих речах и деяниях, будь они благи или дурны, а особенно в делах преступных и беззаконных, кои вменяются ей в вину, равно как и во всем, что касается процесса.

Она ответила, что в том, о чем ее спрашивают, она полагается на Церковь воинствующую, если только та не велит ей чего-либо невыполнимого. И она считает таковым отречение от того, что сказала и совершила, [а также] заявила на сем процессе по поводу своих видений и откровений, кои, по ее словам, были ей дарованы от Бога; и она не отречется от них ни за что; и того, что Бог заставил ее совершить и повелел и повелит [в будущем], она не перестанет делать, несмотря ни на какие уговоры; и для нее будет невозможно от них отречься; в случае же если Церковь пожелает заставить ее поступить иначе, вопреки повелению, кое, по ее словам, было ей дано Богом, она того ни за что не сделает» [44].

Не добившись от Жанны никаких отречений от того, о чем она говорила прежде, судьи все 12 статей отдали на рецензию знатокам. Большая часть апреля ушла у знатоков на составление рецензии на 12 пунктов обвинительного заключения. И в первых рядах знатоков оказался опять Парижский университет.

«И вначале шестнадцать докторов и шесть лиценциатов и бакалавров священной теологии высказались, как означено в грамоте, содержание коей следует: <...>

После того как речи и деяния сей особы были тщательно изучены и меж собой сопоставлены, – писали они, – а также [после того как] были подвергнуты оценке ее происхождение, род ее видений и откровений, равно как и цели, суть и обстоятельства всего, что содержится в названных статьях процесса и указано выше, мы говорим следующее. Следует думать, что явления и откровения, коими она похваляется и кои, как утверждает, имеет от Бога через ангелов и святых, отнюдь не были [посланы] от Бога, оных ангелов и святых, но являлись скорее наваждением вымысла человеческого либо исходили от злого духа, и сия женщина не располагала знаками, достаточными, чтобы тому верить и о том знать; в названных статьях содержится заведомая ложь [в целом], отдельные неправдоподобия, коим она с легкостью поверила, а также суеверные прорицательства, возмутительные и безбожные деяния, отдельные безрассудные, надменные, хвастливые утверждения, кощунственные по отношению к Богу и святым, нечестивые по отношению к родителям. Некоторые из них не соответствуют заповеди любви к ближнему, являются идолопоклонническими или, по меньшей мере, представляют собой лживое наваждение, – схизматическими по отношению к единству, авторитету и могуществу Церкви, опрометчивыми и вызывающими сильное подозрение в ереси. И веря столь же твердо, как в исповедание христианское, в то, что те, кто ей являлся, были святым Михаилом, святыми Екатериной и Маргаритой и что их речи и поступки хороши, она навлекает на себя подозрения в вероисповедальном заблуждении; ибо если она полагает, что в догматы веры не следует верить тверже, чем в ее заявление о том, что ей являлись именно святой Михаил, святая Екатерина и святая Маргарита и что их речи и поступки были хороши, то она заблуждается в вероисповедальных вопросах.

Кроме того, говорить, что все ее поступки, описанные в пятой статье, а также ее утверждения, содержащиеся в первой статье, по поводу неполучения таинства евхаристии в предписанное Церковью время, являются правильными – сие есть богохульство и заблуждение в вероисповедальных вопросах» [45].

Вот какую рецензию или грамоту сочинили ученые мужи. Эта грамота была не единственная. К такому не совсем нравственному творчеству присоединились и другие университетские ученые, церковные иерархи и даже рядовые священники. Грамоты сыпались в Руанский замок, как из рваного мешка. Первая грамота послужила всем остальным привлекательным образцом. И само обвинительное заключение, и эти грамоты имели одну общую черту, кроме повторения даже тех же предложений. В них отсутствовали какие-либо доказательства вины Жанны, на которой настаивали авторы этих документов. Доказательства были подменены общими теологическими размышлениями или безосновательными утверждениями. Ни в протоколах судебных заседаний, ни в обвинительных заключениях, ни в пресловутых грамотах мы не находим упоминаний о тех реальных делах Жанны, которые привели к освобождению значительной части Франции от англичан и к коронованию законного короля этой страны. Нетрудно догадаться, почему – вся деятельность Жанны опиралась на ее связь с Высшим миром и его представителями. Церковь и ее суд опирались на отрицание этой связи. Им надо было заменить это Высшее, или Бога, низшим, или дьяволом. Поэтому результаты благородной миссии Жанны, которые никак нельзя обосновать «дьявольскими наваждениями», были исключены из заседаний суда и его документов.

Если подвести итог того, что происходило в королевском замке в Руане в 1431 году, можно смело сказать, что церковный суд судил вместе с Жанной и силу высшей космической материи и ее славных представителей, руководивших героической личностью, славной дочерью страдающей Франции. И как здесь не вспомнить «Легенду о Великом инквизиторе» Достоевского, где инквизитор говорит в своем монологе перед Христом: мы поклоняемся не тебе, а «тому другому». Весь суд над Жанной исторически подтвердился пророческими словами великого русского писателя о христианской Церкви. И сама Жанна проявила себя самым героическим образом не только в боях за освобождение Франции, но и во время суда, когда она показала явное неподчинение церкви и полную верность тем, кто изменил ход истории полуразрушенной в Столетней войне Франции. Документы процесса Жанны д’Арк очень ясно с точки зрения реальной истории свидетельствуют о судьбе этой европейской страны. То, что затем Церковь сделала с Жанной, оставило на Церкви позорное пятно тьмы. Оно продержалось около 500 лет, и лишь в 1914 году Жанна была справедливо названа святой.

Но в 1431 году никто об этом не мыслил. К 18 апреля судьи ознакомились со всеми материалами, и начался спектакль «увещевания и сострадания». Лицемерие участников суда на этих увещеваниях развернулось в полную силу. Увещевания шли при закрытых дверях в камере Жанны. Но ее позиция, несмотря ни на что, оставалась прежней. Сеансы «увещеваний» мало походили на сострадание. Более того, протоколы «увещеваний» свидетельствуют о странных позициях «увещевателей». Один из докторов теологических наук говорил следующее: «... Господь не желает, чтобы кто-либо осмеливался называть себя покорным одному Богу или уповать в своих речах и поступках на Него одного; более того, Он дал служителям Церкви и вверил им власть и полномочия ведать и судить деяния верующих, как благие, так и дурные; и кто отвергает [служителей Церкви], тот отвергает Бога, а кто им внемлет, внемлет Богу» [46]. Такое извращение соотношения Высшей космической силы и земной Церкви вновь заставляет вспомнить «Легенду о Великом инквизиторе» гениального Достоевского. Можно только еще добавить, что на «увещеваниях» присутствовал и наместник инквизитора Франции.

Это лживое утверждение в устах очередного доктора наук не произвело на Жанну никакого впечатления. Она явно была не согласна со странной этой мыслью передачи власти Бога Церкви и ее малограмотным иерархам, ибо именно она, а не Церковь соприкоснулась с Высшим и теми, кто это Высшее представлял, независимо от того, согласна или не согласна с этим Церковь, опозорившая себя инквизицией. Выслушав значительное количество вышеприведенных ученых высказываний, Жанна сказала: «“Поистине, если б вам пришлось вывернуть мне члены и исторгнуть душу из тела, я не сказала бы вам иного; а если б и сказала что-нибудь, то после снова сказала бы, что вы силой заставили меня сие сказать”.

Далее она сказала, что в минувший праздник Святого Креста получила подкрепление от святого Гавриила, и она верит, что сие был архангел Гавриил; и она узнала от своих Голосов, что сие – святой Гавриил.

Далее она сказала, что испросила совета у своих Голосов насчет того, покоряться ли ей Церкви, ибо служители Церкви слишком принуждали ее покориться оной; и Голоса сказали ей, – если она желает, чтобы Бог ей помог, – уповать на Него во всех своих поступках» [47]. «Сострадательное увещевание» закончилось опять победой Жанны. Но Церковь не сдалась.

Утром 9 мая 1431 года Жанну привели в пыточную палату тюремной башни Руанского замка. Все орудия пыток там были выставлены как бы напоказ. Дыбы, раскаленные жаровни, железные клещи, ручные и ножные тиски, иглы для ногтей и многие другие пыточные орудия имели своей целью произвести на Жанну самое устрашающее впечатление. Тут же находились и два палача, готовые в любую минуту приступить к своему заплечному делу. В палате кроме палачей присутствовали епископ Бовезский Кошон, наместник инквизитора Франции Жан Ле Мэтр и девять докторов богословских наук из Парижского университета. Перед этими орудиями пыток и в присутствии черной команды обвинителей Жанне прочитали вопросы, на которые ей предстояло (уже не первый раз!) ответить. Жанна отвечать отказалась. Ответ был таким смелым и твердым, что судьи-палачи поняли, что ничего не добьются пытками. Тогда пошел в ход последний аргумент: «...если вы не покоритесь святой нашей Матери Церкви, вас сожгут на костре!

– Пусть сожгут! Я больше ничего не скажу и в огне костра! – ответила Жанна.» [48]

Вся церковная братия палачей оказалась в явном затруднении. Жанну не вывели из себя ни «сострадательные увещевания», ни пыточная палата, ни угроза быть сожженной на костре. Так тщательно разработанный план отречения Жанны не сработал. А если это так, то Церковь, затеявшая неправедный суд, оказывается в двусмысленном положении. Английский король терял возможность расправиться руками французской Церкви с самым опасным врагом Англии – Жанной д’Арк.

Решить все эти неудобные проблемы можно было только уничтожением, под любым предлогом, самой Жанны. 23 мая 1431 года Жанне был вынесен приговор. В ее истории этот приговор назван первым.

«Мы. отправились, – сказано в соответствующем документе, – с утра на площадь, что на кладбище аббатства Сент-Уэн, а оная Жанна находилась там, пред нами, на помосте, или амвоне. Прежде всего, мы велели преславному мэтру Гийому Эрару, доктору священной теологии, произнести торжественную проповедь во спасительное увещание оной Жанны, а также для всего народа, присутствовавшего там в великом множестве» [49]. Кроме народа, присутствовали и судейские в полном составе. «Затем, поскольку оная женщина не желала сказать ничего иного, мы, означенный епископ, приступили к оглашению нашего окончательного приговора» [50]. Жанна прослушала только первую часть приговора. И здесь происходит нечто странное. Она говорит слова, которые не произносила в самых тяжелых обстоятельствах, – она уповает на Церковь и ее служителей, потом подписывает грамоту отречения. Все это происходит с ней, как во сне. И тот странный «сон» начинается у нее сразу после чтения первой части приговора. Создается впечатление, что ее действия были рассчитаны кем-то, кто ею управлял, по времени. Можно предположить, что она впала в какое-то странное состояние. Церковь пустила в ход последнее средство – какой-то действующий на мозг состав был подсыпан или подлит ей в утреннюю еду. Считаю необходимым привести текст отречения Жанны, который ей прочли.

«Всякий, кто впал в заблуждение и ошибку по вопросам христианской веры, а затем, милостью Божьей, вернулся к свету истины и воссоединился с нашей святой матерью Церковью, должен величайше остерегаться, как бы враг адский снова не увлек его к заблуждению и не обрек на проклятье.

По сей причине я, Жанна, прозванная в народе Девицей, ничтожная грешница, познав глубину заблуждений, в коих пребывала, и, милостью Божьей, вновь обратившись к нашей святой матери Церкви, дабы видели, что не из притворства, но от чистого сердца и добровольно я к ней обратилась, признаю, что тяжко согрешила, ибо лживо претворялась, будто имею откровения и явления от Бога, ангелов и святой Екатерины и святой Маргариты. Я также соблазняла других [людей], выказывая безрассудное легковерие, и творила суеверные прорицательства, кощунствуя в отношении Бога и Его святых, преступая божественный закон, Священное Писание и каноническое право, вопреки естественной скромности нося распутное, постыдное и непристойное платье и волосы, остриженные в кружок на мужской лад, а также, по великой надменности и вопреки всякому женскому приличию, носила оружие, жестоко алча пролития крови людской. Я говорила, что совершила все сие по велению Бога, вышеназванных ангелов и святых и что, совершив сие, я поступила хорошо и вовсе не оступилась, отвергаясь Бога и Его таинств, разжигая соблазны, предаваясь идолопоклонству, поклоняясь злым духам и их вызывая.

Признаюсь также, что я была схизматичкой и всячески заблуждалась в вопросах веры. От чистого сердца и без притворства, по милости Господа нашего, вернувшись на путь истины, благодаря святому поучению и доброму совету как от вас, так и от посланных мне вами докторов и магистров, я проклинаю и отвергаю сии преступления и заблуждения, полностью от них отрекаюсь, отказываюсь и отступаюсь.

И в отношении всего вышесказанного, я всецело вверяю себя исправлению, распоряжению, наставлению и решению нашей святой матери Церкви и вашего доброго правосудия. Я также даю обет, клянусь и обещаю монсиньору святому Петру, князю апостолов, святому отцу нашему Римскому папе, его викарию и его преемникам, а также вам, монсиньоры, – преподобный отец во Боге, монсиньор епископ Бовезский, и святой отец, брат Жан Ле Мэтр, викарий монсиньора инквизитора по делам веры, – мои судьи, – что ни по чьему-либо побуждению, ни как-либо иначе я не вернусь более к оным заблуждениям, от коих Господу нашему угодно было меня освободить и избавить; но я всегда пребуду в единении с нашей святой матерью Церковью и в покорности нашему святому отцу Римскому папе. И сие я говорю, утверждаю и в сем клянусь Богом всемогущим и сим святым Евангелием.

И в ознаменование сего я собственноручно подписала сию грамоту.

Подписано: Жанна +» [51].

Полагаю, что данный документ, сотворенный церковными иерархами и учеными Парижского университета, в особых комментариях не нуждается. Главное в нем обстоятельство, на которое надо обратить внимание, – это полное искажение исторической и духовной реальности, какое только можно сотворить. Текст отречения Жанны на самом деле был ее самообвинением.

Сразу же вслед за этим Жанне был предъявлен полный текст приговора: «...Мы окончательно приговариваем тебя нести спасительное покаяние в вечном заточении, на хлебе страдания и воде скорби, дабы ты оплакала совершенное тобой и впредь не совершала ничего, что следовало оплакать; при сем мы оставляем за собой [право на] нашу милость и смягчение [приговора]» [52].

Первый приговор инквизиторского суда обрек Жанну на пожизненное заключение. И, как покажет последующее развитие событий, последние слова приговора о смягчении никакого основания под собой не имели.

Во всей этой истории с отречением было одно обстоятельство, не замеченное до сих пор. Известно, что Жанна ничего не делала, не посоветовавшись со своими Великими духами. Но перед подписанием отречения у нее с ними связи почему-то не было. Думаю, это еще раз подтверждает мое предположение, что по приказу церковников Жанна была искусственно введена в полусознательное состояние, которое, вне всякого сомнения, исключало наличие связи с Высшим. Связь состоялась, когда Жанна через несколько дней вышла из этого состояния. Пришедшие в тюремную камеру Жанны 28 мая 1431 года церковники в первую очередь поинтересовались, слышала ли она Голоса, что лишний раз подтверждает их причастность к тому, что случилось с Жанной во время чтения приговора. Жанна ответила, что «...Бог посылал ей через святых Екатерину и Маргариту великое сожаление о сем неслыханном предательстве, каковое Жанна допустила, совершив отречение и отказавшись от своих слов, чтобы спасти себя, и что она прокляла себя ради спасения собственной жизни. Далее, по ее словам, Голоса [еще] до четверга (24 мая. – Л.Ш.) сказали ей, что она совершит и совершила в тот день. Кроме того, когда она была на помосте, или амвоне, перед народом, Голоса, по ее словам, велели ей смело отвечать тому проповеднику, каковой тогда вещал. И Жанна говорила, что сие – лжепроповедник и что он сказал, будто она совершила многое, чего [на самом деле] не совершала. Далее, Голоса сказали ей, уже после четверга, что она совершила великий проступок, признав, что ее прежние деяния были дурны. Далее, по ее словам, все, что она высказала и опровергла в тот четверг, было, по ее словам, сказано и опровергнуто ею лишь из страха перед огнем.

Спрошенная, верит ли она, что являвшиеся ей Голоса суть святые Екатерина и Маргарита, ответила, что да и что они исходят от Бога. <...>

Далее, она, по ее словам, не говорила и не понимала, что отрекается от своих явлений, то есть от того, что сие были святые Екатерина и Маргарита; и все, что она совершила, она совершила из страха пред огнем, и она не отреклась ни от чего истинного. Далее она сказала, что предпочитает совершить свое покаяние единожды, то есть умерев, чем долее терпеть свое мучение в тюрьме. Далее она сказала, что никогда не совершала ничего противного Богу или вере, от чего могли бы ей приказать отречься; того же, что содержится в грамоте отречения, она не понимала. Далее она сказала, что не намерена от чего-либо отрекаться, если только сие не угодно Богу» [53].

В этих уникальных показаниях Жанны содержится немало подтверждений того, что она находилась под воздействием какого-то психотропного препарата, и довольно сильным. По этому тексту можно сделать вывод о его, препарата, особенностях. Известно, что средневековая Европа знала подобные зелья. Именно оно отбило у Жанны память, и она забыла, что говорили ей еще до рокового четверга святые Екатерина и Маргарита. Однако препарат повлиял не только на память, но и на понимание того, что слышала Жанна. Она не поняла того, что было написано в грамоте ее отречения. Если бы она была в нормальном психическом состоянии, она бы смогла не только понять прочитанное ей, но и ответить на все лживые обвинения в свой адрес. На долговременном процессе она занималась этим на каждом заседании церковного суда. В тексте отречения ничего нового для Жанны не было. И последнее. Психотропное зелье, действующее на мозг и его центры, временно развило у Жанны синдром страха. Хорошо известно, что подобное чувство Жанне не было свойственно. Достаточно вспомнить ее смелые и твердые ответы на процессе церковным иерархам и университетским ученым.

И еще одно обстоятельство хотелось бы добавить к вышеизложенному. К четвергу 24 мая 1431 года французская Церковь готовила свой спектакль, или «шоу», которое можно было бы назвать всенародным отречением грешницы Жанны. Для этого на площадь руанского кладбища было согнано множество народа. И в этом «шоу» церковники были так уверены, что не подумали о том, что зелье, если оно не смертельно, действовать долго не может. 28 мая, в понедельник, Жанна пришла в себя от злых чар церковного снадобья и официально отреклась от своего «отречения».

Во вторник 29 мая судьи официально объявили, что Жанна «по внушению дьявола» отказалась от своего отречения. Решено было продолжать процесс. Зелье не помогло.

Суд был короткий и неправый. Второй приговор гласил: «...мы, означенные судьи... постановили, что с Жанной поступят, как с вероотступницей, согласно праву и разуму» [54]. «Право и разум» предлагалось реализовать светским властям, т.е. англичанам, с нетерпением ждавших момента, когда юная 19-летняя Жанна, день за днем позорившая английскую армию, наконец окажется в их руках. «Право и разум» приготовились достойно встретить заклятого врага.

И «право и разум» были достаточно ясно выражены в послании короля Генриха VI, направленном им «прелатам Церкви, герцогам, графам и прочим знатным людям и городам своего королевства Французского» уже после казни Жанны: «А посему, как указывают повеления и установления святой Церкви, дабы она (Жанна д’Арк. – Л.Ш.) впредь не заражала других частей тела Христова, к ней обратили прилюдную проповедь и как вновь предавшуюся своим преступлениям и прежним ошибкам отдали светскому правосудию, кое незамедлительно приговорило ее к сожжению. <...>

Дано в нашем городе Руане, 28 июня» [55].

Утром 30 мая 1431 года Жанну вывели из тюрьмы и посадили на телегу вместе с главным тюремным приставом. Телегу сопровождали восемьдесят вооруженных английских охранников. Через некоторое время телега въехала на площадь Старого рынка и остановилась у церкви Христа Спасителя. Около нее возвышались три помоста. «.Первый – для последнего “увещания милосердного”, второй – для судей, и третий, выше всех, покрытый гипсом, с правильно сложенной поленницей дров – для костра. Тут же, на третьем помосте, был столб с прибитой к нему доской, на доске – надпись: “Жанна, рекомая Дева, лгунья злоковарная, пагубная обманщица, колдунья, кощунница, в Иисуса Христа не верующая, идолопоклонница, служительница дьяволов, еретица и раскольница”. Площадь охранялась ста шестьюдесятью английскими ратными людьми. Множество любопытных теснилось на площади и в окнах, и на крышах домов» [56].

Епископ Бовезский читает приговор. «Именем Господним... мы объявляем тебе, Жанна, что должно тебе, как члену гнилому, быть из Церкви исторгнутой, дабы всех остальных членов не заразить. ибо вновь отцом лжи соблазненная, отпала ты от Церкви и вернулась к злым делам твоим, как пес на блевотину. И мы исторгаем, извергаем тебя и предаем власти мирской, прося ее, умерив свой приговор, пощадить тебя от смерти и членовредительства.» [57].

После этой речи палач подвел Жанну к костру. «Женская, длинная, белая, серою густо пропитанная рубаха была на Жанне и картонная, тоже пропитанная серою, остроконечная, желтая на бритой голове митра – шутовской, ведьмин колпак с такою же, как на столбовой дощечке, надписью большими черными буквами: “Еретица, Вероотступница, Идолопоклонница» [58].

«– О, Руан, Руан! Как бы тебе за меня не пострадать! – воскликнула Жанна, взойдя на высокий помост, откуда виден был город» [59].

Пламя быстро охватило пропитанную серою ее одежду, и дым скрыл Жанну от присутствующих. Страшная казнь совершилась французской Церковью и чужеземным государством.

.Старинный дом, в котором находится музей Жанны д’Арк, был совсем близко от площади Старого рынка, где более пятисот лет назад сожгли Жанну д’Арк. Я пересекла улицу и оказалась на этой площади. Видимо, с того времени она изменилась, и назвать ее площадью было трудно. Небольшое пространство Старого рынка было стиснуто наступившими на него домами, и последние следы самого рынка давно исчезли. Отсюда хорошо было видно каменное кружево Руанского собора и какие-то остатки строений. Чуть в стороне от центральной части площади я увидела высокий крест и поняла, что это место костра Жанны. Я подошла поближе и никак не могла себе представить, как можно было здесь, на площади Старого рынка, сжечь одну из выдающихся и героических личностей в истории Франции – святую Жанну. В мою голову такое не укладывалось. Почти рядом с памятным крестом стоит какое-то современное здание, на которое я сразу не обратила внимание. Здание оказалось церковью, посвященной Святой Жанне. Здесь, на этой площади, каким-то странным образом сошлись во времени две церкви – одна, казнившая Жанну, и другая, ее прославившая. И в каждой из этих церквей была своя Жанна д’Арк – одна еретичка и преступница, а другая – святая. И две церкви и две Жанны сошлись воедино на этой многовековой площади. Я вошла в церковь Святой Жанны, представляющую собой просторное помещение, с окнами, украшенными прекрасно выполненными витражами. В самой церкви никого не было, и я, увидев у входа скамейку, присела на нее. И почему-то именно здесь столкновение в веках двух церквей и двух Жанн не давало мне покоя. Что все-таки за всем этим стояло? Какая историческая логика породила это единение-столкновение? И тогда я поняла, что на эти вопросы могут ответить только материалы инквизиционного суда Франции XV века. До этого момента я была уверена, что у Жанны была лишь одна миссия – метаисторическая, связанная с проблемой Столетней войны. Но то, что эта миссия включала в себя проблемы христианской Церкви как таковой, я поняла только тогда, когда сидела в церкви Святой Жанны по соседству с местом ее страшной казни. Что Церковь к этой казни была полностью причастна, в этом не было никакого сомнения. У той Церкви, которая вместе с англичанами казнила Жанну, была своя духовная концепция, выявленная во всей своей силе и яркости инквизиционным судом. Эта концепция сквозила в каждом вопросе неправедных судей, в каждом их деянии и в каждом их поступке.

«– Жанна, во что вы верите больше, в ваши Голоса или в Церковь? <...>

– Верю в мои Голоса больше, чем в Церковь. <...>

– Если бы Церковь. объявила вам, что откровения ваши от дьявола, послушались бы вы Церкви?

– Нет, я послушалась бы Господа нашего Иисуса Христа, чью волю я всегда исполняла.

– А если бы Церковь приказала вам сделать не то, что вы считаете волей Христа?

– Я послушалась бы все-таки Христа» [60].

И судьи решают, что этих ответов Жанны «достаточно, чтобы поколебать всю власть Римской Церкви» [61].

То, что мы узнали из этих вопросов и ответов, свидетельствует о четкой концепции церковников: Церковь выше космической силы, с которой Жанна была связана, учение Церкви выше учения Христа, а папа Римский – «наместник Бога на земле» – спокойно Его заменяет во всех Его делах и космическом творчестве. Судьи, следуя церковной концепции, явно ставят все с ног на голову. Они обвиняют Жанну в ереси, тогда как сами являются настоящими еретиками. Этот инквизиционный процесс со всей ясностью выявляет состояние христианской Церкви. И здесь вторая миссия Жанны разворачивается со всей своей силой – любой ценой показать отступление Церкви от Высшего, от космических законов, от истинности духовного пути. Можно назвать главные причины такого церковного искажения. Первое – это низкий уровень сознания церковников, их духовная малограмотность и невежественное мышление. Второе – церковное стремление к монополии на Истину. Монополия на Истину достигается любой ценой, и ее кульминацией является беспощадная инквизиция, которая ни к Высшему, ни к учению самого Христа не имеет никакого отношения. За монополией на Истину стоит земная жажда власти и, в первую очередь, власти церковной, которая, как показал церковный суд над Жанной д’Арк, концептуально возвела Церковь на ложные высоты, затмевающие истинный духовный путь космической эволюции человечества.

В этом состоянии христианской Церкви ее суд над Жанной, живой связью с Высшим, оказался ареной столкновения низшего с Высшим, земного с небесным, бездуховности с высокой духовностью, невежества с истинным знанием, Тьмы со Светом, Зла с Добром. И в этом суде Тьмы Жанна была осуждена за живую связь с Высшим, за учение Христа, за неподчинение власти невежественной Церкви.

Метаисторическое творчество Жанны было удивительно прекрасным, и можно сказать, что во Франции XV века метаистория в лице Жанны командовала историческим процессом. Именно ее творчество было причиной этого исторического процесса и поэтому его результат, пройдя через века, оказал значительное влияние на нашу современность. В этом отношении Жанна законно стоит в созидательном ряду творцов метаисторического процесса на Земле.

Много лет спустя, в 1979 году, Франция отметила 550 лет со дня освобождения Орлеана от английских захватчиков. По улицам города на белом коне проехала Жанна д’Арк, за нею – рыцари, закованные в латы. Развевались знамена Столетней войны. И, осененные ими, прошли воины. Жанну д’Арк и ветеранов Второй мировой войны связывала одна и та же дата. 8 мая 1429 года и 8 мая 1945 года. 550 лет и еще 34 года. Две годовщины. Одна – освобождение Орлеана, другая – освобождение Франции от немецких оккупантов. Две совпавшие даты. Каждое совпадение имеет свою закономерность. В нем странным образом проявляется взаимодействие Прошлого, Настоящего и Будущего.

Дом, из которого ушла Жанна, чтобы ценой своей жизни спасти Францию, был разрушен бомбой последней войны. Орлеан во время Столетней войны был последним бастионом французов. Демаркационная линия этого бастиона прошла по Луаре. Тогда эту линию определил позорный договор, заключенный с англичанами в Труа французским королевским двором. Двор предал Францию. По той же Луаре пройдет и демаркационная линия, разделяющая германский рейх и петеновскую Францию. А.Ф.Петен не заключал договора в Труа. Он заключил его в другом месте. Петен предал Францию в 1940 году. Опять совпадение.

Жизнь Жанны д’Арк была стремительной, героической и трагической. История не знает другого такого примера. В семнадцать лет она покинула дом, в девятнадцать, преданная своим королем, сгорела на костре. Сгорела за Францию, за два года успев изменить ход Столетней войны в пользу своей страны. Ее судьба была похожа на судьбу звезды. Она ярко вспыхнула на небосклоне Столетней войны и была разрушена предательством. Но света ее хватило на века.

Из беседы с мсье Шаро, хранителем Дома-музея Жанны д’Арк: «...когда французские солдаты проходили мимо этого домика (Жанны д’Арк. – Л.Ш.) в 1870 году, потом в 1914 году, потом в 1940 году... это я уж и сам помню. так они отдавали честь Жанне д’Арк. Они шли защищать Францию... И всегда в одну и ту же сторону: к немецкой границе» [62].

Жанна не только освободила Францию от англичан, но и сделала еще такое, что не сразу было замечено ее современниками. Она пробудила в своем истерзанном Столетней войной народе высокий дух национального самосознания. Трудно не согласиться со словами: «.в пробуждении французского национального самосознания Жанна д’Арк сыграла решающую роль» [63].

Именно это самосознание заставляло французов в 1940 году уходить в маки [64], чтобы продолжать борьбу против фашистских оккупантов. Именно это самосознание двигало Шарлем де Голлем, когда в далекой Африке он собирал отряды «Свободной Франции» и заключал союз с антифашистской коалицией. «У человечества не так уж много общепризнанных героев, снискавших любовь разных народов; Жанна д’Арк, несомненно, одна из них. Такие имена-символы, будто исторический код, зашифровывают в себе историю, дух, характер нации, легко передаются от народа к народу, помогают им лучше узнавать и ценить друг друга» [65].

Да, Жанна д’Арк действительно «зашифровала» в себе историю. И расшифровка эта длится по сей день. «Никто не имеет права сжигать Жанну д’Арк на костре». Но тогда, в 1431 году, ее все-таки сожгли. Сожгли героиню Франции, ее символ. Посаженный Жанной на престол король остался единственным символом страны. Такова была его воля. Но символ был запятнан подлостью, человеческой низостью и предательством. Бывший дофин отдал Жанну в руки английского короля. Полгода она была заточена в башне Руанского замка. И не ее ли изобразил Рерих на картине «Пленница» (1937)? Печально опущенная голова молодой женщины, сидящей на холодном каменном полу. Тяжелая цепь, сковывающая руку. Тусклый свет льется из круглого окошка, похожего на бойницу башни. Каменные ступени, ведущие к выходу. Крепкая, обитая железом дверь.

Если это эпизод из жизни Жанны д’Арк, то в картине содержится предупреждение. Предупреждение Франции, через три года преданной своими правителями и ставшей пленницей фашистского рейха. В полотне была зашифрована история. История прошлая, настоящая и будущая.

«Англичане поставили, – писал А.Сабов, – перед трибуналом задачу: обвинить Жанну д’Арк в ереси, возвести ее на костер и, таким образом, объявить коронацию Карла VII делом рук дьявола. Иначе сказать, снова лишить Францию короля, независимости, снова простереть над ней английский стяг.

Это был последний бой Жанны д’Арк за Францию. Потомки знают: она его выиграла» [66].

Да, она его выиграла. Выиграла, когда горела в костре на площади Старого рынка. Выиграла, сражаясь с фашизмом.

Особенностью таких личностей, как Жанна д’Арк, является то, что их дела и даже смерть продолжают жить не один век и помогают людям осмыслить те общечеловеческие идеалы, за которые эти личности боролись и гибли. Они меняют ход истории, облегчая всегда победу светлого над темным. Они действительно «зашифровывают в себе историю» и обладают пока трудно постижимой способностью управлять этой историей, называемой метаисторией.

Жанна д’Арк сохранила для Европы Францию и помешала возникновению объединенного англо-французского государства под эгидой Англии. Она сохранила ту демократическую Францию, которая в тревожной послевоенной Европе придерживалась политики разрядки, равновесия, сотрудничества и взаимоуважения. «В разные века, – отмечал А. Сабов, – она прошла через костры, тюрьмы, расстрелы, но палачам ни разу не удалось заставить ее отречься от своей судьбы, своих идеалов. И в этом вся Жанна д’Арк, простая и величественная, ясная и непостижимая. <...> Она была патриотом и потому была интернационалистом» [67].

«Никто не имеет права сжигать Жанну д’Арк». Слова простые и ясные. Но в них заложен великий смысл. Зашифрована сама история. Те, кто жег Жанну д’Арк на костре, сжигали мир, сжигали человечество. «Никто не имеет права.» – написал Николай Константинович. Три красных круга на Знамени Мира. Три круга на короне скорбящей Мадонны с лицом простой крестьянки в центре триптиха. Именно Жанна д’Арк встала вместе с ним на Дозор Знамени Мира. Поэтому он и создал это полотно. Рерих понимал «шифр истории», умел предвидеть события и находить им точное место во Времени.

Рерих понимал не только «шифр истории», но прежде всего «шифр метаистории», которую он определял как «история помимо историков». В одном из своих очерков Н.К.Рерих писал: «Святая Тереза, Святая Екатерина, Святая Жанна д’Арк, Святой Николай, Святой Сергий, Святой Франциск Ассизский, Фома Кемпийский. Эта седмица Славных, седмица великих Вестников, великих Учителей, великих Миротворцев, великих Строителей, великих Судей, в них выражен поистине великий земной путь. Они трудились бесконечно. Они были здесь, здесь, на Земле, они встречались с теми же самыми препятствиями, с тем же самым невежеством, суеверием и нетерпимостью. Своим светлым познанием они побеждали тьму; они-то знали вечный закон, что давая, мы получаем. В этом осознании, в этом созидательном труде они стали истинными Светочами. Если мы принимаем название Фламбо – Светочи, это не абстракция, потому что ничто не абстрактно, это есть истинное выражение прекрасного мудрого подвига» [68].

3. Великий император

 ИЛЛЮСТРАЦИИ К ГЛАВЕ

Был вечер и жара немного спала, когда я подошла к невысокой возвышенности, на которой стоял легендарный город Фатехпур-Сикри – «Город победы». Арка ворот в зубчатой стене из темно-красного камня уходила ввысь, и снизу создавалось впечатление, что она упирается в звездное небо, низко нависшее над городом. Я поднялась наверх и, пройдя ворота, совсем невдалеке от них увидела мраморное надгробие, сверху которого была накинута ткань с золотым орнаментом. Вокруг надгробия сидели люди в замысловатых тюрбанах и чистых белых рубахах. Перед ними горели светильники, в жарком воздухе их пламя не двигалось и казалось каким-то нездешним и нереальным в своей неподвижности. Я остановилась, рассматривая эту неожиданную сцену и определяя, к какому же времени она принадлежала и из какого века она возникла. Седобородый старик, сидевший с краю, помахал мне рукой.

– Посидите с нами, – сказал он неожиданно молодым голосом, – у этого святого места.

Я села на циновку рядом с ним, и в это время раздался высокий вибрирующий голос певца, сидевшего на углу надгробия.

– О чем он поет? – спросила я старика.

– Это сура из Корана, – улыбнулся он. – Сура о мудрости.

– А кто здесь? – указала я на надгробие.

– А здесь лежит великий человек по имени Чишти. Когда-то он был суфием, а теперь самый высокий святой.

– Чем прославился святой?

– Хороший вопрос, – старик внимательно посмотрел на меня и продолжал: – Он был великим мудрецом и учителем не менее великого императора, которого звали Акбар. Вы слышали что-нибудь о нем?

– Кое-что, – сказала я. – Это он построил этот удивительный город Фатехпур-Сикри.

– Да, теперь это мертвый город, – сказал он печально. – Но ведь память всегда жива. Сколько лет прошло с тех пор, как жили Чишти и Акбар, знаете?

– Более трехсот.

– О, – почему-то обрадовался старик, – вы, оказывается, и это знаете. Подождите здесь немного. Скоро взойдет луна. Фатехпур-Сикри надо смотреть при луне.

И, действительно, мой собеседник оказался прав. Я вошла в мертвый город, когда взошедшая луна залила все вокруг. Я шла по узким мощеным улицам, подходила к дворцам, которые казались в лунном свете ожившими и нетронутыми тленом веков. Некогда город окружала стена из розового камня, защищавшая его от врагов и всяких других неожиданностей. Когда-то на городских улицах и площадях кипела жизнь, шумели струи фонтанов, слышались голоса многочисленных прохожих. На заполненном пестрой толпой базаре шла бойкая торговля. Глаз радовало многоцветье плодов, тканей, затейливых украшений с драгоценными камнями.

Караваны верблюдов из Персии, Китая, Египта, неся на спинах огромные тюки с товарами, медленно двигались вдоль глухих каменных оград, нарядных дворцов знати с резными фасадами и затейливыми легкими павильонами, мечетей с высокими минаретами и серебристыми нарядными куполами, пыльных кварталов бедноты.

Мощенные камнем улицы вливались в площадь перед дворцом любимой жены императора Акбара – основателя города. Эта огромная площадь была вымощена таким образом, что образовала как бы огромную шахматную доску. Но вместо фигур там двигались живые люди, одетые в костюмы королей, воинов, слуг. Император играл в эти шахматы, когда опускалась вечерняя прохлада. Потом он прогуливался по улицам города, никого не остерегаясь.

Этот город был гордостью Акбара. Десять лет строили его лучшие зодчие Индии. Дворцы, храмы и мавзолеи украшали самые искусные резчики по камню, расписывали фресками самые талантливые художники. Прекраснее этого города не было во всей Индии. Потом Фатехпур-Сикри постигла неожиданная беда: из города стала уходить вода. Постепенно мелели каналы, пересыхали колодцы, бассейны, фонтаны. Чьи-то расчеты при строительстве оказались неверными...

Жители стали страдать от засухи и голода. Они начали постепенно покидать город. Последним из него ушел сам император.

Мертвый же Фатехпур-Сикри простоял до наших дней. Индия не разрушает и не сносит старинные города, которые в свое время по тем или иным причинам опустели и умерли. Она бережно хранит свое прошлое, ибо на прошлом держится ее будущее. И особенно оберегается Фатехпур-Сикри, город, который создал великий и уникальный человек – один из лучших правителей Могольской империи, воин и мыслитель, сотворивший собственными руками эпоху расцвета Индии XVI века.

Я иду по мертвому городу, и мне кажется, что в нем кроме меня никого нет. Иногда, правда, это впечатление нарушается доносящимися откуда-то голосами. Не знаю, то ли удивительный лунный свет, то ли жара так подействовали на меня, но показалось, что в этом лунном свете возникает какое-то нездешнее волшебство. Оно неслышно подкрадывается ко мне, касается какой-то странной и неведомой мне энергетикой чего-то дремлющего в моем внутреннем мире, пытаясь раскрыть в нем нечто сокровенное и давно забытое. Эта волшебная и тонкая энергетика таила в себе не только ту давнюю Индию, но несмываемый след ее императора, который заложил и оставил в этой стране много еще не открытого и не понятого нами. Волшебство лунного света в мертвом городе Фатехпур-Сикри обо всем этом свидетельствует. Основываясь на собственном впечатлении от лунного города Фатехпур-Сикри, я могу сказать только одно – если вы хотите узнать нечто сокровенное об Акбаре или написать о нем, постарайтесь попасть в его город в лунную ночь, и, может быть, вы даже услышите шаги великого императора Индии.

Мусульманские вторжения в Северную Индию начались приблизительно с XII века. Наиболее успешным среди них был захватнический поход ферганского полководца Бабура в 1526 году. Он завладел рядом территорий Индии, с которых и началась Могольская империя, просуществовавшая 180 лет. Однако начало этой империи было противоречивым и порой драматичным. После смерти Бабура в 1530 году на престол взошел его сын Хумаюн, правитель слабый и мало приспособленный к царскому делу. Именно в это тяжелое время, в 1542 году, у Хумаюна родился сын, наследник Акбар. В результате интриг и раздоров Хумаюн потерял власть и бежал в Персию, где провел несколько лет в изгнании. Сама же империя стала разваливаться на глазах.

Вассальные князья и раджи выходили из подчинения, территория быстро уменьшалась. Опасаясь за жизнь сына-наследника, Хумаюн отдал его на воспитание младшему брату, правителю Кабула.

Кабул был похож на огромную чашу, лежащую среди гор. Где-то там, за высоким снежным хребтом, осталась Индия. Для мальчика начались годы ожидания и постепенного мужания.

...На рассвете с минарета дворцовой мечети раздавался тягучий голос муэдзина, звавший на молитву. По обширному двору бродили стражники, вооруженные кривыми мечами. Слуги выводили из конюшни арабских скакунов; кони косили глаза, храпели, нетерпеливо били копытами. Мальчик не мог отвести от коней взора. Сильный и подвижный, он научился объезжать горячих скакунов, а затем и владеть оружием.

Когда Акбару было тринадцать лет, его отец с помощью набранной в Иране армии вернул себе престол в Дели. Хумаюн потребовал сына к себе. Тяжелый конный переход из Кабула в Дели через горные перевалы и хребты мальчик перенес без особого труда.

Столица Индии встретила его барабанным боем и завыванием медных труб. Наставник Акбара, чернобородый Байрам-хан, властно взял мальчика за руку и повел в глубь дворца. Акбар не помнил своего отца, но при первой встрече его поразил странный взгляд императора, его трясущиеся руки. Позже он узнал, что в изгнании император пристрастился к опиуму и временами впадал в беспамятство. Однажды в таком состоянии он поскользнулся на мраморной дворцовой лестнице и разбился насмерть. Властный и коварный Байрам-хан не стал медлить и возвел четырнадцатилетнего Акбара на престол, сам же фактически стал править за него государством.

Став неожиданно императором, Акбар еще не знал, какое разоренное междоусобицами государство он унаследовал: оно состояло всего-то из одной области Пенджаб (в Северной Индии) со столицей Дели. По дорогам страны бродили толпы бездомных людей, лишившихся земли. Ни у кого не было уверенности в завтрашнем дне. Крестьянин боялся засевать поле, а купец, скрывая свои богатства, старался не вести торговых операций. На путников нападали шайки разбойников. Но хуже разбоя был произвол мусульманских князей и индусских раджей: они отбирали и у побежденных, и у своих подданных все, что могли отобрать. Страну охватил голод, свирепствовали чума и холера. И самые проницательные придворные не могли предположить, что недоучившийся мальчик, столь неожиданно получивший корону, превратит доставшееся ему жалкое наследство в огромную, процветающую империю, которая займет две трети всей Индии.

Всю жизнь Акбар вел завоевательные войны, стремясь расширить пределы империи. Первое сражение, в котором участвовал четырнадцатилетний император, велось за Дели: столицу захватил Хему, полководец одного из независимых мусульманских властителей – Мухаммеда Адиля. Армии сошлись неподалеку от Дели, на безлесной равнине.

И Хему, и Акбар выставили множество боевых слонов, кавалерии и пехоты. Огромное облако пыли стояло над полем битвы. Хему, сидя на белом слоне, руководил действиями своей армии. К полудню его боевые слоны смяли фланги армии Акбара. Военачальники императора стали готовиться к отступлению. Но в это время произошло нечто странное. Стройные ряды армии противника вдруг смешались. Всадники повернули назад, топча конями пеших солдат, пехота, сломав свой строй, стала расползаться в разные стороны. Белый слон Хему тревожно затрубил и заметался среди бегущих. Пыль мешала тогда Акбару увидеть, что в действительности случилось. Однако его воины ринулись на метавшегося противника, и вскоре Акбар одержал свою первую победу. Только впоследствии выяснилось, что произошло на поле сражения. Стрела попала в глаз Хему, и он упал со слона. Это и вызвало панику среди его воинов. Бесчувственного Хему, с окровавленным лицом, швырнули к ногам юного императора.

– Убей его! – закричал Байрам-хан.

– Убей его! – вторили военачальники.

Акбар подошел к неподвижно распростертому Хему.

– Нет, – сказал он. – Хему ранен и повержен. Я не могу его убить.

– Император – не мужчина, – произнес кто-то в толпе придворных, – его слишком долго воспитывали женщины.

Акбар резко повернулся, и глаза его потемнели от гнева.

– Тот, кто сказал это, пусть выйдет! Я покажу ему, мужчина я или нет.

Узкая смуглая рука императора легла на рукоять меча. Воцарилась мертвая тишина, и только слышно было, как застонал приходящий в себя Хему. Байрам-хан опустил глаза и отвернулся.

– Трус! – презрительно бросил мальчик в толпу придворных и подошел к своему коню. Акбар не простил своему опекуну жестокости по отношению к побежденному.

С годами император стал понимать, что Байрам-хан, хитрый, властолюбивый царедворец, стремился полностью подчинить его себе. Когда Акбару исполнилось восемнадцать лет, Байрам-хан, подняв мятеж, пытался захватить власть в свои руки. Но император подавил мятеж и взял в плен предателя. Байрам-хана подвели к походному шатру Акбара со связанными назад руками. Увидев императора, он упал на колени и замычал от бессилия.

– Ты помнишь Хему? – спросил Акбар, вынимая из ножен меч.

– Не надо! Не надо! Пощади меня, – завопил пленник. – Я буду служить тебе, как верный пес!

– Испугался? Ты же сам требовал казни побежденного Хему. Чем ты лучше него теперь?

Байрам-хан стал биться головой о землю.

– Уведите его! – приказал Акбар. – Даю ему три дня. Пусть он навсегда покинет мои владения.

С этого момента началось самостоятельное правление молодого императора. Великодушие к побежденным никогда ему не изменяло.

Успешно расширяя территорию своей империи, Акбар всегда предпочитал достигать имперских стремлений мирным путем. Миротворчество ему было более по душе, нежели бой с оружием в руках. После одного такого боя император усилил свою миротворческую политику, хотя это не всегда было просто. Осада столицы раджпутского княжества Мевар многому его научила.

...Вот уже вторую неделю я, если можно так сказать, брожу по Раджастану и вижу его старинные города, храмы, дворцы, знакомлюсь с раджпутами, людьми, принадлежащими к военной касте кшатриев. Вся история Раджастана связана с раджпутами, некогда правившими этими землями. Этот удивительный народ до сих пор справедливо считается рыцарями Индии. Благородство, мужество и удивительный такт раджпутов-мужчин, красота и душевность, тонкость раджпуток произвели на меня неизгладимое впечатление. Во время моего путешествия по Раджастану я поняла, что многое в истории этого края еще остается неясным, многое затемнено ушедшими в глубь прошлого веками. Среди раджпутов жили легенды, которые не были похожи на те, что я слышала в других местах Индии. Я достала несколько книг по истории Раджастана, но и в них реальная история была скрыта легендами и неубедительными рассуждениями. Тем не менее я узнала, что любимой женой Акбара была женщина раджпутского рода и что Акбар осадил, а затем разрушил славный город Читтур.

Из пустыни Раджастана дул знойный ветер, временами смешанный с песком, и ходить по его дорогам становилось все трудней. Но Читтур меня манил чем-то неведомым, и я решила в один из последних дней моего визита в Раджастан все-таки отправиться туда.

Читтур возник передо мной зубчатой городской стеной и многоярусной башней, возвышавшейся над нею. Сейчас, подумала я, войду в этот город и увижу, как здесь жили несколько веков тому назад. Я вошла, но не увидела ничего того, что ожидала увидеть. Город был полностью разрушен. Сохранилось лишь несколько храмов, два из которых были джайнистскими. Мраморное кружево удивительной красоты покрывало их фасады. Индуистский храм был скромнее и строже. Я обошла его и убедилась, что он многое потерял из своего украшения. Некоторых колонн недоставало. Я направилась к центру, к обгоревшим остаткам какого-то здания. Здесь на земле лежал толстый слой странной пыли сероватого цвета. Я рассмотрела поближе эти завалы и поняла, что это пепел.

– Убедились? – неожиданно раздался голос позади меня.

Я обернулась и увидела немолодого раджпута в высоко закрученном тюрбане и поношенном раджпутском камзоле. Лицо его с правильными чертами напоминало изображения на старинных фресках.

– Убедились, что это пепел? – вновь спросил он.

– Что это пепел, я убедилась, но откуда он и почему он до сих пор здесь?

– Вы знаете, что такое «джаухар»?– продолжал спрашивать меня незнакомец.

– Что-то слышала, – ответила я. – Говорят, что это коллективное самосожжение.

– Вот, вот, – почему-то обрадовался он. – Это пепел героических раджпутских женщин, которые предпочли «джаухар» позорному надругательству мусульманских солдат. А знаете, как они себя сожгли?

Я не знала. И он начал рассказывать.

– Это все произошло в 1567 году, когда молодой император Акбар осадил со своей армией Читтур. Много дней длилась осада, и силы обороняющихся уже ослабли.

И тогда они решились на последний бой. Несколько десятков тысяч женщин пришли во дворец раджи, под полом которого был разведен огромный костер. Через некоторое время загорелся дворцовый пол, на котором стояли женщины, и пламя объяло весь дворец. Ну, а что произошло дальше, вы сами можете представить, – закончил он свой рассказ.

И я представила и содрогнулась. И я совсем по-другому теперь смотрела на пепел, лежавший у стен сгоревшего дворца.

– Но почему он оставлен здесь? – спросила я.

– Как почему? – удивился раджпут. – Это священная наша память. Вы должны знать, что в культуре главное – это память. Мы, раджпуты, нашей памятью охраняем нашу культуру и наше прошлое. Если бы у нас не было такой памяти, что было бы с нами сейчас?

Было бы очень плохо, подумала я. Мудрая речь раджпута меня немало удивила.

– Кто вы? – спросила я.

– Я здесь охраняю память и культуру раджпутов, ибо в них наше достоинство и честь. Посмотрите сюда, – и он указал на многоярусную башню, каким-то чудом уцелевшую во многих боях и перипетиях. – Она называется «Башня победы». Это как бы наш символ. В нем заключена, прежде всего, победа духа раджпутского сообщества.

Он проводил меня до выхода из погибшего города, пожелал счастливого пути и на прощание сказал:

– Приезжайте к нам еще. Я многое вам о раджпутах еще не рассказал.

Я пообещала вновь приехать, но мне, как всегда, не хватило времени.

Прошло много лет, а память о старинном городе Читтуре и его хранителе время от времени почему-то беспокоит меня.

Тогда, в 1567 году, Читтур, окруженный мощной стеной, славился своими храмами, дворцами, библиотекой и торговыми рядами. Не раз разрушали Читтур мусульманские завоеватели, но город восставал из пепла. Теперь получилось иначе. Разрушенный армией Акбара, он до сих пор лежит в руинах, и лишь карканье ворон нарушает царящую в нем тишину. Толстый слой пепла покрывает бесплодную землю у обгоревших стен бывшего дворца.

С самого начала силы осажденных и нападавших были неравны. От большой армии крепость защищали восемь тысяч раджпутов-всадников, тысяча мушкетеров и сорок тысяч окрестных крестьян. Они ежедневно гибли в отчаянных сражениях и вылазках. Наступил день, когда в крепости Читтура осталось лишь десять тысяч воинов. К тому времени в городе иссякли запасы воды и продовольствия. Начался голод. И тогда правитель Мевара решился на последний отчаянный шаг. Все мужчины должны были погибнуть в бою, а все женщины совершить обряд «джаухар», чтобы не попасть живыми в руки врага. «Джаухар» – коллективное самосожжение в безвыходном положении – был древней традицией раджпутов, которые честь ценили выше жизни.

Накануне решительного дня крепость замерла. Не было вылазок, из бойниц не летели смертоносные стрелы, со стен не лилась кипящая жидкость. И ночью крепость оставалась безмолвной и темной. Даже факел караульного не освещал стен. Акбар, чувствуя, что там что-то готовится, послал гонца с письмом к раджпутскому правителю, но гонца сразила стрела. На рассвете распахнулись тяжелые ворота, которые не смогли сокрушить ни боевые слоны, ни мощные катапульты. Из крепости лавиной вынеслись всадники. На всадниках были свободные оранжевые одежды и такие же тюрбаны: так одевались смертники, решившие принести жизнь в жертву своей чести. Со сверкающими мечами в руках всадники бесстрашно ринулись на целую армию. Каждый из них дрался до последнего и погиб, не склонив головы перед врагом. Когда это неравное сражение уже близилось к концу, над крепостью поднялся столб пламени и повалил густой черный дым.

– Джаухар! – закричал кто-то.

– Джаухар! – эхом откликнулись воины, стоявшие вокруг Акбара.

Император стоял неподвижно, прикрыв глаза тяжелыми веками.

– Господин, – почтительно наклонился к нему один из приближенных, – ворота открыты, дайте знак.

Но император, казалось, не слышал ни слов приближенного, ни шума уже затихающей битвы. Через какое-то время он пришел в себя и, резко взмахнув рукой, властно направил войско в крепость.

Три дня и три ночи, по обычаю той эпохи, воины Акбара грабили и разрушали Читтур. Еще много дней дымились развалины дворца, где женщины Читтура нашли свой мучительный конец...

История с Читтуром заставила Акбара изменить политику по отношению к раджпутам, вести ее более осторожно и обращаться с гордыми рыцарями Индии как с союзниками, а не вассалами.

И оружием и миром Акбар расширял территорию своей империи, объединяя воедино различные народы и укрепляя империю Великих Моголов. В 1586 году он присоединил к империи Кашмир, в 1592 году – Ориссу, в 1595 году – Белуджистан и Кандагар. Княжества Декана оставались еще не зависимыми от основной империи Индии, и Акбар начал постепенно вторгаться в это пространство. К концу XVI века Акбар объединил под своей властью около двух третей всей Индии. Чтобы небольшой кусок Пенджаба умирающей империи Моголов за 50 с небольшим лет вырос в огромную процветающую страну – это кажется невозможным и сейчас. Но тем не менее это случилось. И сказать, что этому содействовали особые качества императора, мало. Вся жизнь Акбара, несмотря на различные трудности, происки врагов и мятежи, была направлена к одной цели – единению. Казалось, что кто-то могущественный и высокий запрограммировал его на это. Этой реальной силой была космическая эволюция, а Акбар являлся ее метаисторическим подвижником на Земле. Его прямое отношение к метаистории подтверждают «Криптограммы Востока», являющиеся сами по себе метаисторическим источником. В этой книге есть глава «Серебряный вестник», которую я считаю необходимым привести целиком.

«Под деревом Акбар имел видение. Серебряный вестник неожиданно предстал и сказал: “Вот видишь Меня в первый и в последний раз, будто Меня не бывало. Будешь строить Царство и в нем Храм будущий. И как Владыка пройдешь поле жизни, неся в духе Храм будущий.

Поистине, долго ты пребывал на пути с Господом. Нужно окончить земную пяту. И голоса Моего не услышишь, и Света Моего не увидишь, и готовность сохранишь идти путем Божеским.

Но когда придет час открыть следующие Врата, то жена твоя, данная Господом, услышит стук Мой и скажет: “Он у ворот”. Ты же увидишь Меня, лишь перейдя черту. Но когда жена вступит на последний путь, она увидит тебя в образе Моем.

Ты же будь земной царь и земледелец потом. Ты же, кончая земной путь, обойди поле сада твоего. Каждый, уходя, не оставит крохи на столе пира. Обойди все тропинки заросшие и помни: чем ближе, тем дальше.

Сначала в грозе, потом в вихре, потом в молчании”.

И потом Вестник загорелся серебром, и листья дерева стали прозрачными и радужными. И после затрепетал воздух и все пришло в обычный вид.

Акбар больше никогда ничего не видел. Когда же пришел час освобождения, оба радовались, ибо еще один срок приблизился. И срок правильный, ибо могилы не существует» [69].

Трудно сказать, когда произошло это видение. Сам источник нам не дает об этом знать. Хотя можно иметь в виду безвременье таких явлений. Это видение было необходимой связью между метаисторическим процессом и ее исполнителем в лице императора Акбара. Здесь мы видим реальную связь Акбара с Высшим и с той миссией, которой он был облечен. Давая понять императору его высокое место в космической эволюции, Серебряный Вестник говорил о целях, которые ему предстоит выполнить на Земле, – «будешь строить Царство и в нем Храм будущий». В этой фразе Вестника заключалась миссия императора – единение империи и единение духа в ней. Общий смысл сказанного можно определить библейским – «время собирать камни». В данном случае Высшее определило это время для Индии. И ее метаисторический процесс, идущий через внутренний мир земного царя, должен был, если можно так сказать, исправить тяжелый и разрушительный земной исторический процесс, который вел к гибели и уникальной культуры, и самостоятельности Индии.

В силу этих обстоятельств XVI век для Индии оказался одним из знаковых в ее историческом процессе. Столкновение двух культур – мусульманской и индусской – требовало спасительного синтеза и единения. Метаисторический процесс в империи Акбара получил преимущественное положение благодаря самому императору, чья миссия была определена его высоким духом. И что бы ни делал император в этой своей жизни, все сводилось к синтезу и объединению. И то и другое было характерной особенностью метаисторического процесса. Процесс этот в Индии XVI века держался на высокой духовности ее императора, на его таланте и уме, на его мужестве и подвиге. «Можно видеть единство всех проявлений, – читаем мы в Живой Этике, – когда дух умеет отражать лучшие устремления. Пространство требует наблюдений, и каждое явление требует сознательного вмещения. Только когда основы творчества тверды, можно строить для эволюции. Акбар говорил: “Не видит косоглазый середины”. Потому каждое жизненное действие требует устойчивости. Нельзя видеть две параллельные линии, не зная, какую избрать. Потому устойчивость так необходима, и только подход, самый близкий к Иерархии, дает правильный путь и высшее решение» [70].

То, что сказано здесь, полностью относится к Акбару. Ибо он действительно работал для космической эволюции, и те решения, которые он принимал, были связаны с Космической Иерархией, поскольку он сам, работая и творя на Земле, принадлежал этой Иерархии. Серебряный Вестник сказал об этом вполне определенно.

Метаисторический процесс, который стал формироваться Акбаром в Индии XVI века, вносил существенные изменения в сознание ее народов. Идея единства во многих направлениях жизни страны несла в себе новое сознание, способствующее укреплению государства и зарождению чувства национального самосознания. «...Все содеянное в этом мире, – писал Т.Карлейль, – представляет, в сущности, внешний материальный результат, практическую реализацию и воплощение мыслей, принадлежавших великим людям, посланным в наш мир. История этих последних составляет поистине душу мировой истории» [71]. Эти слова Т.Карлейля, которые мы можем полностью отнести к великому Акбару, замечательны еще и тем, что связывают деятельность Акбара как человека из сонма великих с «душой мировой истории». Из вышеприведенного явствует, что эта «душа мировой истории» и есть метаисторический процесс, в пространстве которого и творил великий император Индии. Его статус вестника метаистории не оставляет сомнения.

Годы спустя первый премьер-министр независимой Индии Джавахарлал Неру писал: «Смелый и отважный, талантливый полководец и в то же время великодушный и милосердный, идеалист и мечтатель, он был одновременно человеком действия и вождем, снискавшим беззаветную преданность своих последователей. Как воин он покорил обширные территории Индии, но мечтал он о другом, более прочном завоевании, о завоевании умов и сердец людей. <...> Акбар возродил древнюю мечту о единой Индии, не только политически объединенной в одно государство, но и органически слившейся в один народ» [72].

Дела Акбара не только оставили по себе добрую память в народе, но они и опередили свое время. Эта особенность свойственна метаисторическому творчеству на планете третьего измерения. За этим стоит тайна Высшей космической материи, которую нам предстоит когда-нибудь открыть.

Акбара знали самые разные люди: придворные, ученые, поэты, историки, европейские путешественники, христианские миссионеры. Все они по-разному относились к императору, но сходились в одном: император имел необыкновенную внешность. «По действиям и движениям, – отмечал его наследник Джехангир, – он не был похож на людей этого мира, и величие Бога проявлялось в нем» [73].

Иезуит Монсеррат записал:

«В его лице и осанке так чувствовалось достоинство царя, что любой даже при первом взгляде легко узнавал в нем этого царя. Его плечи были широки и ноги слегка изогнуты и приспособлены для верховой езды. Цвет тела был светлый, но с легким смугловатым оттенком. Он нес свою голову слегка наклоненной в одну сторону, к правому плечу; у него были широкие брови, и его глаза искрились, как море, освещенное солнцем. У него были тяжелые веки, как у сарматов, китайцев, японцев и почти всех азиатов более северных регионов. <...> Когда он бывал спокойным и задумчивым, то обладал благородством и великим достоинством. В гневе он был величествен» [74].

Будучи высоко одаренным, он тем не менее не смог овладеть арабским алфавитом и поэтому так и не научился писать и читать. Он обладал феноменальной памятью и легко запоминал то, что читали ему каждый день другие, а иногда даже ночью. Но информация, почерпнутая из книг, не являлась для него главной. Казалось, что он обладал запасом какого-то внутреннего знания, через таинственную призму которого он и воспринимал книжную информацию. Его ближайший друг и историк Абул Фазл, написавший книгу о деяниях Акбара, по-своему объясняет эту удивительную особенность императора.

«Его святое сердце и священная душа, – писал Абул Фазл, – никогда не поворачивались в сторону внешнего обучения, и его владение наиболее прекрасными знаниями вместе с его нежеланием учить буквы было методом показать человечеству <.> что высшее понимание заключалось не в обучении или овладении (знаниями. – Л.Ш.), но было даром Бога, в котором человеческие усилия не играют роли» [75].

Абул Фазл считал эту необычную одаренность Акбара «даром Бога». Он многое знал и многое умел. Ему была известна духовная практика и мусульманских суфиев, и индусских мудрецов. Один из его современников, Бадауни, отмечал: «Много дней подряд по утрам можно было видеть, как он, погруженный в молитву или грустное раздумье <...> сидел возле дворца (в Фатехпур-Сикри) в безлюдном месте, склонив голову на грудь и вбирая в себя благодать утренних часов» [76].

Такие состояния часто отвлекали его от непосредственных обязанностей правителя. Но он умел сочетать в себе мысль и действие, трудоемкую духовную практику отшельника с повседневными делами своей империи. В XVI веке император Индии был великим тружеником.

Ежедневно во дворце происходило три приема. Первый был общим. На втором обсуждались текущие дела государства. Вечером, на третьем, вырабатывались важнейшие линии государственной политики. Раз в неделю происходило судебное разбирательство. Акбар был центром каждого из этих заседаний. Помимо этого он вел беседы с учеными по сложным проблемам философии, теологии, литературы, истории, поэзии. Ученые и мудрецы, мусульманские суфии и индусские святые, парсийские богословы и джайнские философы жили подолгу при дворе Акбара.

«Акбар был крайне любознателен, – писал Дж.Неру, – он всегда стремился проникнуть в природу явлений, как религиозных, так и мирских. Он интересовался техническими изобретениями и военным делом» [77].

Император и воин, он оказал огромное влияние на культуру своей страны. Он хорошо понимал, какое значение культура имеет для развития народа и как она со действует его объединению. Другие правители вопросами культуры не занимались. У них были иные дела. Монархи вели войны, с удовольствием участвовали в дворцовых интригах, заботились о благосостоянии своих дворов, выжимая из своих подданных все, что могли, используя при этом всю силу своей монаршей власти, и занимались еще многим другим, что к культуре отношения не имело. Культура стояла вне государственной политики.

Акбар же, как ни удивительно, считал культуру и образование частью этой политики. В деревнях и городах возникали школы. Увеличивалось число учебных заведений, которые давали высшее образование индусам и мусульманам. Акбар ввел в них предметы, которые считал необходимыми: науку о морали и поведении в обществе, арифметику, геометрию, экономику домашнего хозяйства, медицину, историю. Он лично основал учебные заведения в Фатехпур-Сикри, Агре, Дели и других местах. При храмах были учреждены школы, где учили читать, писать, считать. Культурные традиции Индии, нарушенные в период феодальных усобиц и нестабильности, вновь стали восстанавливаться. Двор Акбара играл большую роль в этом возрождении.

Культура Индии при Акбаре переживала своеобразную эпоху Ренессанса. Восстанавливалась древняя индусская традиционная культура. Формировалась новая мусульманская. Происходил своеобразный синтез двух культур: коренной и пришлой. И этот синтез захватил многие области искусства и творческой деятельности: архитектуру, литературу, музыку, живопись, танцы, обряды, праздники и даже нормы поведения. Акбар оказался вдохновителем этого процесса. Ибо он как никто другой понимал, что политическое единство может быть временным, культурное – долгим.

XVI век был сложным и противоречивым. В его недрах происходили процессы, оказавшие потом влияние на многие области человеческой истории и культуры. Ко всему прочему это был век религиозной нетерпимости, которая разделяла страны и народы, разрушала культуру и превращала людей в ограниченных обезумевших фанатиков. Лишь немногие выдающиеся умы находили в себе смелость и духовные силы противостоять этой разъедающей и разъединяющей человечество болезни. Среди них Акбар принадлежал к самым значительным. Политику религиозной терпимости, которая противоречила всему духу этого страшного и неоднозначного времени, он реализовал на огромных территориях своей империи. Он хорошо понимал, что религиозная терпимость является одним из факторов культурно-исторического единства страны.

Несколько веков спустя, уже в середине XX века, когда Индия будет ввергнута чужеземными правителями в огонь и кровь межрелигиозной войны, имя Акбара вспыхнет на знамени тех, кто свяжет воедино свободу и единство страны. Однако политика только религиозной терпимости не удовлетворяла императора. В стране, где существовало минимум пять религий, он хотел создать единую религию, объединив в ней лучшие, с его точки зрения, элементы всех верований. Задача была тяжелейшей, а в то время попросту невыполнимой. Но это не остановило Акбара. Часами продолжались его дневные и ночные беседы. Он внимательно выслушивал индусских жрецов и святых, зороастрийских священников и христианских миссионеров, мусульманских мулл и буддийских лам. Он искал. Искал то общее, что присутствовало во всех системах, искал скрытую в них истину. В этом своем поиске он был рационален в той степени, в которой ему позволяло время. Можно даже утверждать, что Акбар был не чужд научного подхода, когда осмысливал различные религиозные системы.

«День и ночь, – писал Бадауни, – люди ничем не занимались кроме того, что выясняли и исследовали глубокие тайны науки, тонкости откровения, любопытные эпизоды истории и чудеса природы... Его величество вникал в различные фазы религиозной практики и в сектантские поверья и собрал все, что можно было найти в книгах, с талантом систематизатора и духом исследователя» [78].

Критический поиск в области религиозных систем, предпринятый императором, постепенно менял и его собственные взгляды. Рожденный мусульманином, он стал отходить от ислама и отвел ему скромное место среди других подобных учений, лишив его проповедуемой муллами исключительности. Случилось непостижимое. Император пошел против собственной религии, отказав ей в праве превосходства над другими. XVI век не знает подобных примеров, так же как не знает их и век XX. Мусульманские богословы зловеще шептались по углам дворца. Муллы в мечетях распространяли об императоре сомнительные слухи. Среди мусульманской знати зрело враждебное недовольство и возникали заговоры. Но он не обращал на это внимания.

В 1580 году ко двору Акбара прибыли первые христианские миссионеры. Он позволил им построить церкви в Агре и Лахоре и разрешил им обращать в христианство индусов и мусульман, если те согласятся. Миссионеры были из Португалии и со свойственным католикам рвением принялись за самого Акбара. Они надеялись обратить и его в христианство. Он внимательно слушал то, что миссионеры читали и рассказывали ему о Христе. Ему казалось, что истина где-то совсем близко. Но церковная трактовка Христа его коробила. Она казалась ограниченной и не отвечающей тому, что он думал и знал о Христе. Проблески истины гибли под церковными догматами. Миссионеры не вызывали симпатии у императора. В черных сутанах, похожие на воронов, они шныряли по дворцу, вынюхивали и выглядывали. Они недовольно поджимали губы, когда узнавали, что Акбар беседует не только с ними. Они видели во дворце зороастрийцев, индусов и джайнов. Время от времени писали в Лиссабон донесения. В них отцы-иезуиты обвиняли императора в распущенности, склонности к колдовству и приверженности к греховным идеям. По счастью, костры инквизиции пылали на значительном расстоянии от розового города Фатехпур-Сикри.

В течение многих лет Акбар выработал целую систему мировоззрения, которая являлась скорее философско-этической, нежели религиозной. Он создал при дворе своеобразный орден, куда вошли лишь немногие его единомышленники. Новая система, названная Дин-и Иллахи, заняла место официальной государственной идеологии.

Орден, собравший духовных приверженцев Акбара, назывался Братством. Это Братство стремилось объединить различные религиозные общины в единую человеческую общность. Цель эта в те времена не была и не могла быть достигнута. Но чем безнадежнее условия и время, тем прекраснее и мужественнее благородная попытка духовного объединения людей. Из тьмы и невежества Средневековья в будущие века пошла удивительная посылка, значение которой, может быть, до сих пор не осмыслено до конца.

Так уж повелось, что каждая великая личность в истории человечества окружена легендами. Акбар не был исключением. Легенды эти носят самый разный характер. Они рассказывают о находчивости и смелости Акбара, о тех чудесах, которые приключались с ним. Одна из них повествует о волшебном камне, которым владел император.

«Однажды в лесу у границы двух царств повстречались иранский шах и падишах Акбар. После вежливых приветствий шах спросил у Акбара:

– Нет ли у вас волшебного камня?» [79]

Падишах Акбар ответил на это уклончиво. Вернее, просто отшутился.

И синтетическое духовное учение Акбара, и название – Братство – сокровенной организации, и наконец, упоминание о «волшебном камне» – все это отзвук в деятельности Акбара Гималайского Братства Учителей. Можно предположить, что Акбар выполнял миссию, связанную с космическими задачами самих Учителей на Земле.

В XX веке в философии космической реальности (Живой Этике) мы находим ряд упоминаний об Акбаре как о человеке, близком к создателям этого Учения. Сочетание многих знаний и умений в такой личности, как император Акбар, удивляет даже наших современников. Воин и мыслитель, философ и успешный правитель огромной страны, высокообразованный человек и блестящий организатор самой государственной структуры Могольской империи. Он занимался своей армией и смог так укрепить ее, что победы шли за победами. Он провел ряд реформ в социально-экономическом пространстве своей империи. Снизил налоги, укрепил и сделал безопасной торговлю. Он много трудился над тем, чтобы ликвидировать в стране резкое социальное неравенство. Он проводил реформы с большим умом и тонким тактом, таким образом, чтобы они укрепляли страну, а не разрушали ее. Государственная культурная политика во многом содействовала общему укреплению и расцвету Индии. Он сделал все это за удивительно короткий срок, менее 50 лет. Для того, чтобы разрушить все это, его бездарным наследникам пришлось потрудиться не менее полутора веков.

Качества, которыми обладал Акбар, безусловно содействовали его достижениям. Его мудрость, умение творить мир, профетический дар, его удивительный магнетизм, притягивающий к нему самых разных людей, демократическое отношение к народу – все это давало ему возможность справляться с наисложнейшими трудностями. «Очень люблю предание об Акбаре, – писала Елена Ивановна Рерих в одном из своих писем. – В дни торжеств, когда все подвластные ему раджи и народы приносили ему дары, Акбар выбирал среди груд роскошных подношений самый скромный дар и, прижимая его к сердцу, показывался перед собранием, оказывая этим внимание самому малому из своих подданных и подчеркивая, что ему дорог дар, принесенный не от излишества, но подсказанный сердцем» [80].

Акбар ушел из жизни в 1605 году. С тех пор прошло более 400 лет, но память о нем живет в Индии не только в городах, но и в самых глухих уголках Гималаев. И если собрать воедино предания и легенды о великом императоре, то получится несколько увесистых томов. Но живет не только память о нем, но живут и исторические результаты его великого метаисторического творчества. Такова особенность метаистории. Заложенное в ее пространстве века назад сохраняет свою актуальность и в наши дни.

В метаисторическом процессе, как правило, формируется магнит духовной энергетики творчества вестника космической эволюции. Такой магнит несет через века энергетику созидания. Это созидание, заключая в себе определенную идею Высшего космического источника, принимает различные формы в земной действительности. Так, идея единства, реализованная Акбаром в Индии XVI века, нашла свои формы в ряде направлений жизни и развития Могольской империи – территориальном единстве империи, единстве и разнообразии входящих в нее культур народов и, наконец, в идее единства религии, которая приняла форму религиозной терпимости, что было важнейшим достижением в стране, где существовало не менее пяти крупных религий.

Несмотря на то, что территориальное единство империи было нарушено наследниками Акбара, что сделало возможным завоевания Индии рядом иностранных держав и превращение ее в колонию, тем не менее магнит духовной энергетики продолжал существовать и действовать. Единство национально-освободительного движения, вопреки социальным различиям его участников, в 1947 году привело к независимости страны. Поддержанная энергетикой метаисторического процесса, Индия вынесла спровоцированное колониальными властями трагическое противостояние двух ее главных религий – индуизма и ислама, приведшее к разделу страны на два государства – Индию и Пакистан. Можно предполагать, что это явление временное, ибо заложенная Акбаром в свое время религиозная терпимость может обернуться единством всей страны в будущем. И, наконец, государственная политика Акбара, возвысившая культуру как один из главных моментов в развитии страны и ее народа, оказала большое влияние на судьбу Индии уже в XX веке. И успешная реформаторская деятельность в современной Индии, и возможности экономического развития, выдвинувшие ее в качестве одной из развитых стран мира, – все это опять-таки, если можно так сказать, наследие Акбара. И это духовное наследие, связанное крепкими нитями с метаисторическим процессом космической эволюции, сыграет значительную роль и в будущей Индии, которая духовной наполненностью обязана своим великим людям, подобным великому императору Акбару.

4. Посланец Обители Учителей

Из книг Живой Этики нам известно, что Великие Учителя в своей деятельности являются активными участниками метаисторического процесса. Ведя наблюдения за космической эволюцией человечества, Они точно определяют время очередной активизации метаисторического процесса. Эта его активизация прежде всего связана с моментами, которые возникают в земном историческом процессе. Это войны, иногда очень длительные, раздоры, приводящие к раздробленности отдельных стран, возникновение тиранических и деспотических режимов или церковная политика, реализующаяся в околоинквизиционном или в самом инквизиционном варианте. Живая Этика дает нам довольно подробную характеристику темных моментов в истории Земли. Качество подобных моментов определяет характер и особенности тех Высоких духов, которые посылаются на Землю и через которых идет творчество метаисторического процесса. Вестники или посланцы космической эволюции обретают, в зависимости от качества своей миссии, земное занятие или какие-либо земные должности. Они бывают самыми разными. Святой Сергий был иноком, Жанна д’Арк – простой крестьянкой, Акбар достиг положения императора огромной Могольской империи в Индии. И, наконец, Сен-Жермен – Учитель и Космический Иерарх – взял на себя, в результате сложностей в европейской истории, роль метаисторического вестника со всеми ее особенностями.

Есть два основных пути, по которым Высокие духи приходят в наш мир. Первый путь, и наиболее частый для них, – рождение от земной матери. В этом случае все намного упрощается, и данный вестник своей формальной биографией не отличается от других людей, и ему не нужна «легенда», как иностранному разведчику, если можно так сказать.

Второй путь нам не известен в своем процессе, мы знаем только результат – появление «готовой» личности в плотном теле и, как правило, обладающей особыми качествами, о которых мы знаем на примере Сен-Жермена. Безусловно, все это усложняло его деятельность, и, не однажды попадая в затруднительное положение, Сен-Жермену приходилось выходить из него, преодолевая различные преграды. Затруднения возникали у него из-за отсутствия точных данных о происхождении. Он явился в Европу и Россию XVIII века, и высокий уровень его сознания и знания, конечно, не соответствовал уровню его «современников». Трудно сказать, на сколько веков обогнал Сен-Жермен людей XVIII века. Многие его знания принимались ими за чудеса, а его любознательность и общительность настораживали всех. Поэтому до сих пор многие считают его шарлатаном и шпионом. Последнее определение возникло в связи с его активной политической деятельностью в пространстве многих стран. Ну а что касается шарлатана – и в XXI веке многое новое называется таким же словом.

И если общефилософски определить миссию Сен-Жермена, то можно сказать следующее: миссия имела своей целью активизировать метаисторический процесс и повернуть в русло последнего исторический процесс Европы. Перед ним стояла проблема изменения сознания Европы XVIII века. Поэтому он внедрял в верхние эшелоны власти духовное учение, основные принципы которого были выработаны в Твердыне Знания. Он проводил научные исследования, стараясь объединить зарождавшуюся атеистическую науку с метанаукой. Он проводил огромную миротворческую деятельность, стараясь добиться мирных договоров между основными странами Европы. На нем лежала ответственность за предупреждение французского короля Людовика XVI о надвигающейся революции, а также за предупреждение о бесплодности Декабрьского восстания в 1825 году в России. Сен-Жермен в связи со своей миссией постиг все тонкости европейской политики. Он был дружен со многими королями, принцами, герцогами и другими высокопоставленными лицами Франции, Германии, Англии, Бельгии, Австрии, Голландии и др. Его общительность покоряла многих, интересные беседы, в которых он участвовал, привлекали самых высоких особ Европы. Исследуя его европейскую деятельность, можно понять и его стратегию по части формирования метаисторического процесса. Он начинал творить его сверху, а не с низов. Массы и классы его не интересовали. Ведь реальная творческая сила находилась в руках власть предержащих, ибо они должны были понять суть и необходимость метаисторического процесса в Европе XVIII века. Другое дело, понимали ли они это или нет.

Отношение высокой знати к Сен-Жермену было различным, порой просто противоречивым. Разнообразные слухи, следующие вслед за графом, часто мешали объективно оценить его.

Из письма графа Кобленцкого господину Кауницу, премьер-министру, 8 апреля 1763 г., Брюссель: «Прошло вот уже три месяца с тех пор, как особа, известная под именем графа Сен-Жермена, почтила меня своим визитом. Мне он показался самым оригинальным из всех людей, которых я имел счастье знать ранее. О происхождении его я затрудняюсь говорить с уверенностью. Однако, я вполне допускаю, что он может быть отпрыском весьма известной и влиятельной фамилии, по той или иной причине скрывающим свое происхождение. Обладая огромным состоянием, он довольствуется весьма малым и живет очень просто и незатейливо. Ему известны, по-видимому, все науки. И вместе с тем, в нем чувствуется человек справедливый и порядочный, обладающий всеми достойными похвалы душевными качествами. Демонстрируя свои многочисленные таланты и способности, он проводил в моем присутствии некоторые эксперименты, наиболее примечательным из которых, на мой взгляд, был опыт по превращению железа в чудесный металл, весьма похожий на золото и в той же степени пригодный для ювелирных изделий. Достойны упоминания эксперименты по крашению и дублению кож, которые после обработки выглядели столь совершенными, что с ними не могли сравниться никакие сафьяны и юфти всего мира. Элегантность окрашенных им шелков не имеет себе равных. Изделия из дерева, окрашенные им без применения индиго и кошенили, а с помощью простых и дешевых веществ, поражают радужной всепроникающей переливчатостью цветовой гаммы. Состав приготавливаемых им красок для живописи поистине изумителен. Ультрамарин, например, кажется квинтэссенцией лазурита. И наконец, следует упомянуть продемонстрированный им способ удаления стойкого запаха масляных красок и превращения в лучшее Прованское посредственных масел...» [81]

Это письмо примечательно тем, что дает представление о положительном отношении к Сен-Жермену как человеку талантливому, высокообразованному и с точки зрения этической достаточно благородному. Конечно, его качества были намного выше качеств тех людей, с которыми он имел дело в Европе, но ему приходилось выдерживать определенный стиль поведения, понятный жителям XVIII века планеты Земля. Известно, что граф занимался химией и физикой и, конечно, его достижения превышали подобные знания его «современников». Если европейская знать мучилась проблемой реального происхождения Сен-Жермена, то для нас до сих пор остается неизвестным, кто из Учителей действовал в Европе в XVIII веке под маской графа Сен-Жермена. Нам еще предстоит об этом узнать.

Внешние моменты его жизни не вызывали каких-либо сомнений. Он, входя в высокое общество, охотно посещал дома знати очередной европейской страны. Бывал на балах и приемах, делился знаниями, которые не раз вызывали у присутствующих удивление и восхищение. Но вне общества он вел замкнутый образ жизни, не приглашал никого в свой дом и не устраивал в нем ни приемов, ни балов. Именно в своем доме он занимался исследованиями, которые еще не были доступны пониманию окружающих. Он много путешествовал, но это не вызывало никакого удивления, ибо в XVIII веке европейская знать различных стран общалась друг с другом. В шестидесятые годы Сен-Жермен был особенно активен в своих поездках. Он жил в Берлине, потом посетил Венецию, затем оказался на Корсике. В начале семидесятых годов посетил Ливорно, когда там стоял русский флот. В Ливорно он носил форму русского офицера и общался с командованием флота. Во Франции, где Сен-Жермен появился после 1743 года, он бывал неоднократно и подолгу. Много раз посещал Голландию, бывал в Австрии, наносил визиты в Англию. Его посещения России также известны современникам. Кроме Европы, он посетил Персию, а потом отбыл в Индию, где задержался надолго. Полагаю, что он перевел дух в своей Гималайской Обители после беспокойных и подчас тяжелых европейских дел. Потом снова вернулся в Европу и делал то, что предписывала ему нелегкая его миссия. Казалось, что Европа ждала его только для того, чтобы лишний раз высказать свое мнение о нем, хорошее или плохое, сделать очередную попытку постичь реального Сен-Жермена и придумать всякие небылицы, которые к нему не имели никакого отношения.

Сен-Жермен выделялся среди знати и аристократии не только умом и знаниями, но и внешностью. «Выглядел он лет на пятьдесят, – писал о Сен-Жермене один из современников, – телосложения был умеренного, выражение его лица говорило о глубоком интеллекте, одевался он очень просто, но со вкусом; единственной уступкой роскоши являлось наличие ослепительнейших бриллиантов на его табакерке, часах и туфельных пряжках. Таинственное очарование, исходившее от него, объяснялось, главным образом, его поистине царственным великодушием и снисходительностью» [82]. Другой автор отмечал: «Сен-Жермен среднего роста и изысканных манер. Черты его смуглого лица правильны. У него черные волосы и энергичное одухотворенное лицо. Его осанка величественна» [83].

«У графа такие глаза... Ах! Эти черные глаза! Его взгляд проникает в самую душу, но если пытаешься выдержать тихое сияние этих глаз, через несколько мгновений чувствуешь, что голова тяжелеет и мысли притупляются» [84].

Но в большей степени, чем внешний вид Сен-Жермена, европейскую публику удивляли его знания и то, что он умел делать на основе этих знаний. При Людовике XV в королевском замке Шамбор он проводил сложные научные эксперименты, на которых присутствовали только его ученики, и с ними он делился своими знаниями.

Об этих знаниях Сен-Жермена осталось немало свидетельств. Вот одно из них. «.Большая часть чудес, связанных с ним, имеют в своей основе глубокие познания в физике и химии; именно в этих науках он демонстрирует наибольшую подготовленность» [85].

Необходимо отметить, что этот свидетель был, по всей видимости, человеком образованным, занимавшимся наукой и широко мыслящим. Для европейского XVIII века это не было необычным. Но знания Сен-Жермена не ограничивались только физикой и химией. Он имел большие познания в ботанике и прекрасно разбирался в травах и жизнестойких деревьях. Он готовил из них редчайшие лекарства, оздоровляющие человека. И, конечно, врачи не признавали эти снадобья. Его знания не находились в статичном состоянии, а развивались и все время пополнялись. Об одном из источников этих знаний писала И.Купер-Оукли, чью книгу о Сен-Жермене высоко оценила Е.И.Рерих. «Иногда он погружался в транс и, когда выходил из него, рассказывал о странствиях своей души по далеким неведомым землям, пока его тело находилось неподвижным. Иногда он исчезал на значительное время и так же внезапно появлялся вновь, объявляя о своем потустороннем пребывании» [86]. Этот метод познания, который знал Древний Восток, был незнаком научной Европе и не признавался ею, когда появлялась какая-либо информация об этом духовном действии. Но, так или иначе, использование такого метода познания Сен-Жерменом уже могло заронить какие-то зерна интереса и внимания у некоторых личностей.

«Граф де Сен-Жермен, – отмечал барон Гримм, немецкий писатель, – казался разносторонним человеком. <.> Он гораздо лучше многих разбирался в химии и истории. Сен-Жермен мог с легкостью сослаться в разговоре на важные эпизоды древней истории и рассказывал о них так, как будто говорил о недавних событиях, описывая с необыкновенной живостью мельчайшие детали» [87]. Последнее замечание, касающееся великолепного знания Сен-Жерменом истории, имеет важное значение. Барон Гримм не был единственным, который присутствовал при устных исторических эссе Сен-Жермена. Они вызывали у слушателей одну и ту же реакцию – ощущение, будто бы все, о чем рассказывал граф, произошло на его глазах. Когда Сен-Жермена спрашивали, откуда он все это знает, он скромно отвечал, что очень интересуется историей и много о ней читал. Но это было не совсем так. Можно понять Сен-Жермена, который не хотел объяснять слушателям вещи, которые они все равно не поймут и, пересказывая услышанное, многое могут исказить.

Сен-Жермен, представляя устное эссе, каждый раз давал наглядный пример метаисторического познания. Ощущение слушателей, что будто бы граф является очевидцем рассказываемого, не обманывало их. Здесь мы имеем дело с двумя источниками метаисторического знания, которыми пользовался рассказчик. Один из метаисторических источников связан с космическим законом причинно-следственных связей. На нем базируется эволюционный процесс реинкарнации, или перевоплощения. Человек в ходе своей эволюции проживает значительное количество земных жизней. Информация о них откладывается в энергетическом центре человека, называемом «чашей». В этой «чаше» живет наша образная и эмоциональная память. Но не для каждого «чаша» открывает свои сокровища. Для этого надо иметь расширенное космическое сознание и высокую духовность. Для Сен-Жермена, Учителя и Великого духа, подобная информация была вполне доступна. Обладая феноменальной памятью, Сен-Жермен мог легко пользоваться «чашей» как метаисторическим источником. Второй источник заключен в единстве прошлого, настоящего и будущего. Сен-Жермен, вне всякого сомнения, обладал этим уровнем и мог проходить через три уровня времени, которые в реальности представляют собой единую вечность. Пророческий дар Сен-Жермена подтверждает использование им и второго метаисторического источника. Будучи человеком остроумным и любившим пошутить, он, используя свои исторические источники, разыграл одну юную маркизу. По Европе ходили слухи о невероятном долголетии Сен-Жермена. Он относился к этим слухам, как и другим подобным, с достаточной долей иронии. Маркиза же объявила во всеуслышание, что она не верит в долголетие Сен-Жермена. На одном из приемов между Сен-Жерменом и маркизой произошел разговор, который привел присутствующих в полное замешательство. Именно на этом приеме юная особа решила изобличить Сен-Жермена. Граф подошел к маркизе и обратился к ней:

«– О, мадам! Я счастлив встретить наконец кого-то из вашей благородной семьи. Меня уже давно мучают угрызения совести. Я был хорошим другом прапрадеда вашего дедушки. Этот храбрый дворянин сражался рядом со мной в битве при Мариньяне (в 1515 г. – Л.Ш.). Будучи смертельно раненным, он попросил исполнить его последнюю волю и отдал мне золотой крест, который носил на груди, с просьбой передать драгоценность супруге. Я не мог отказать дорогому соратнику в предсмертном желании. Но в те смутные времена для того, чтобы выполнить поручение, мне пришлось прибегнуть к помощи посредника, и я так и не узнал, достигло ли послание умирающего своего адресата.

– Но, мсье, – забормотала маркиза, в оцепенении уставившись на человека, утверждавшего, будто он сражался в битве при Мариньяне, – действительно, я знаю, что один из моих предков... среди реликвий нашей семьи хранится... крест, который по традиции мои родители передали. но я не знала. никто, кроме моих родных, ничего не знал о нем.

– Никто, кроме меня, мадам, и я очень рад, что драгоценность вернулась в вашу семью.

Сен-Жермен отвесил глубокий поклон и покинул ошеломленную даму, теперь уже абсолютно убежденную в чудесном долгожительстве графа» [88].

Думаю, что этот фрагмент не нуждается в комментариях. Стоит привести еще одно историческое эссе Сен-Жермена, посвященное Франциску I (1494-1547), о котором спросила фаворитка Людовика XV мадам Помпадур.

«– Этого короля я любил. Он действительно был достоин любви, – ответил граф.

И Сен-Жермен принялся описывать внешность и характер Франциска I так, как будто был с ним близко знаком.

Потом он заметил:

– Какая жалость, что король был слишком горяч. Я мог бы дать прекрасный совет, который уберег бы его от всех несчастий. Но Франциск все равно не последовал бы ему. Кажется, какой-то рок довлеет над многими королями, так как их уши, а значит, и разум глухи к самым добрым советам, особенно в критические моменты жизни.

– А двор Франциска был очень изыскан?

– Очень! Однако позже французский двор стал еще более блестящим. <...> Французский двор вызывал восхищение. То было время всеобщего веселья и всплеска интеллектуальной жизни. <.>

И тут мадам де Помпадур сказала:

– Создается впечатление, будто вы сами видели все это.

– У меня хорошая память, и я много читал об истории Франции, – парировал Сен-Жермен. – Однако, развлекаясь таким образом, я не заставляю людей верить, а только позволяю им поверить, будто я жил в давние времена.

– Но все же вы не называете своего возраста и выдаете себя за очень старого человека. <…> Если верить рассказу графини, вам больше 100 лет.

– Вообще-то в этом нет ничего невозможного, – сказал граф, смеясь» [89].

Неожиданный смех Сен-Жермена здесь лишний раз доказывает не земное долголетие Сен-Жермена, а эволюционное, значительная часть такого пути была им пройдена. И то, что он достиг к этому времени высокой ступени космической эволюции, подтверждается его земной высокой миссией в Обители Учителей. Метаисторическое познание давало ему возможность или свободно общаться с прошлым, или использовать те богатства исторического процесса, которые были накоплены в его «чаше» и были связаны с сердцем как высочайшим инструментом познания.

И еще один пример из устных исторических эссе Сен-Жермена, подтверждающий вышесказанное. Маркиза де Помпадур пишет: «.Сен-Жермен охотно вспоминал события прошлого, восстанавливая их с потрясающей живостью. Он обрисовывал малейшие подробности (выражения лиц и жесты персонажей и даже место их действия) с такой необычайной ясностью, что создавалось впечатление, будто бы слушали очевидца. Граф объяснял свой редкий талант глубокими познаниями в истории, которую он долго изучал, и особой памятью» [90].

Его охотно принимали там, где собирались писатели, художники и ученые. Это был век энциклопедистов и формирования науки, отчужденной от духовных исканий, и метанауки как таковой. Век энциклопедистов заставлял работать человеческую мысль вне зависимости от того, чем и как этот мыслитель занимался. Нередко общества объединялись с аристократическими салонами, где обсуждали природу души, суть Бога и когда и как был создан мировой порядок. Не раз в таких объединениях вспыхивали дискуссии, в которых участвовали самые разные люди. Интеллектуальная ситуация, возникшая во Франции в годы, предшествовавшие ее Великой революции, открывала для миссии Сен-Жермена необходимые ему возможности. На этих собраниях он говорил о реальности космического знания, спорил с учеными, отвергавшими духовную часть науки и ее системы познания. Граф понимал, что для внедрения той системы познания, которой он владел, данное время XVIII века самое подходящее. В умах зрели новые идеи, зовущие к изменению сознания. Он знал, что от него зависит многое в продвижении реальных знаний и понимании космических законов. Но в стране в это время формировалась эмпирическая атеистическая наука, предшествующая крупнейшему событию – Великой Французской революции, которую Сен-Жермен должен был предотвратить во что бы то ни стало.

Но в то же время проблема знания оставалась для него одной из главных. Это оттуда, из Обители Учителей, идет мысль – Знание превыше всего.

«Сен-Жермен, – писали французские исследователи Ж.Мура и П.Луве, – говорил о природе с необыкновенным пафосом, вскрывая в ней бездонные глубины и неизведанные возможности. Уже тогда он предвидел многие чудесные открытия следующего века. Рассказывали, что Сен-Жермен якобы догадывался о возможностях использования неизвестных сил природы, например мало исследованных ранее тайн электричества, и подозревал, что волны, вызванные электричеством, способны при помощи разума человека донести до компании, собравшейся у м-м де Марше, церемониальные органные прелюдии, исполняемые Рамо на торжественном бракосочетании в церкви Сен-Жермен-Сюльпис, или нежный голос флейты сельского любителя музыки из глухой деревушки» [91].

Тогда это называлось пророчествами, до исполнения которых слушатели Сен-Жермена не дожили. К сожалению, то, что писал сам Сен-Жермен для французов XVIII века, до нас не дошло. Остались только воспоминания современников и свидетельства очевидцев. И лишь редкие листочки с его записями сохранились. Одним из таких письменных источников Сен-Жермена является философский сонет.

Любознательный исследователь всей природы, Я познал принцип и границы великого Всего, Я лицезрел первозданную мощь сияния золота, Я постиг материю и узнал тайну ее первоосновы, Я понял, как душа поселяется

В материнском чреве и овладевает телом,

И как из семени, брошенного во влажную почву, Вырастают и злак и лоза, то есть хлеб и вино. Сначала не было ничего, но по воле Божьей Из ничего родилось Нечто.

Я мучился в сомнениях и искал, на чем стоит Мир. Ничто, казалось, не поддерживает в нем равновесия И не служит точкой опоры.

Наконец похвалы и упреки привели меня к Всевышнему,

И Он призвал мою душу.

Я умер, я поклонялся,

И более ничего я не знал [92].

Этот сонет, наполненный размышлениями о жизни и смерти, о мироздании, о чем-то Высшем, управляющим миром, – уникальное творение Сен-Жермена. По своей духовно-творческой наполненности он превосходил многие философские трактаты Франции XVIII века. В нем были поставлены основные вопросы, связанные с космической эволюцией, но не на все из них был дан ответ. В нем звучала мысль Учителей. И читателю предоставлялась возможность помыслить не только о прошлом мироздания, но и о его будущем.

Сен-Жермен сделал немало для понимания женского начала в современной ему жизни. Не соглашаясь с тем, что масоны не принимали в свои ряды женщин, он создал женскую масонскую ложу, в которую привлек наиболее образованных и одаренных женщин. «Общение с дамами высшего света, – отмечали Ж.Мура и П.Луве, – убедило графа в том, что они гораздо легче, смелее и быстрее, чем мужчины, воспринимают дерзкие, волнующие ум новые идеи. Не женщины ли были хозяйками салонов, которые так часто посещал Сен-Жермен?

Во Франции XVIII века дамы заняли в обществе господствующее положение. Именно они направляли беседу в определенное русло, и благодаря им разговор часто приобретал крайне смелый характер.

Именно женщины задавали всему тон: от них зависела мода не только на одежду, но и на рожденные писателями или философами идеи. И именно дамы вдохновляли или журили их. А некоторые представительницы прекрасного пола сами были настоящими учеными» [93].

Женщины не раз помогали Сен-Жермену в его деятельности. Такие выдающиеся личности Франции XVIII века, как маркиза де Помпадур и графиня д’Адемар, немало сделали для Сен-Жермена. Он охотно посещал салоны, которыми руководили известные женщины, и сам всегда бывал окружен ими. Их притягивали к нему, несомненно, его внешность, а также интереснейшие беседы, которые вел граф. Но при этом он не был ни ловеласом, ни любителем женщин, в специфическом отношении. Ни одна из них не могла похвалиться ни романом, ни близкими отношениями с Сен-Жерменом. Его интерес к женщинам имел, скорее, научно-философский характер, поскольку был связан с позицией Учителей в отношении роли женского начала в космической эволюции. Эта позиция устремляла человечество к гармонии женского и мужского начал. Об этом не раз говорил Сен-Жермен в аристократических собраниях и салонах.

И мужчин и женщин привлекала к нему необычайная его талантливость в различного рода искусствах. Он был блестящим музыкантом и удивительным композитором. (В Британском музее в настоящее время хранятся рукописи его произведений.) Он отлично играл на музыкальных инструментах – клавесине, скрипке, флейте. Он обладал слухом, который превышал слух, называемый нами абсолютным.

Его исполнение было более чем прекрасно и вызывало всегда искреннее восхищение слушателей. В мемуарах мадам де Жанлис были описаны ее впечатления от игры Сен-Жермена: «Начинало мерещиться, что у него множество рук и что он заставляет одновременно вибрировать множество струн. Никогда раньше салон дю Марэ не наполнялся такой звучной музыкой, она была столь мощной, что, казалось, стеклянные безделушки, украшавшие этажерки, разлетятся вдребезги. О! Как это отличалось от благонравных пасторалей и церемонных менуэтов, ноты которых “скакали” вокруг одной линейки, заставляя ноги “дергаться” в такт» [94].

Сен-Жермен был великолепным художником, и его картины пользовались в Париже большой популярностью. Он писал их красками, сделанными им самим. «...И топазы, изумруды, рубины на картине, – сообщал один из очевидцев, – точно воспроизводили отблески и сияние настоящих камней» [95].

О нем также говорили, что он проник в глубокие тайны драгоценных камней и мог умело реставрировать поврежденные камни и особенно бриллианты.

В Париже он поражал своих друзей и врагов превосходным знанием многих языков, на которых он говорил без акцента. Очевидцы называют такие языки, как английский, итальянский, испанский, португальский, санскрит, китайский, японский, арабский. Сюда бы я добавила еще и русский, на котором он свободно говорил во время своих поездок в Петербург. Полагаю, что перечисленными выше языками его филологические знания не исчерпывались. Их было много больше, ибо они не всегда были знакомы европейцам XVIII века.

Сен-Жермен появился во Франции, когда еще был жив Людовик XV. И между ним и королем завязалась дружба. Король доверял и покровительствовал графу. Он предоставил Сен-Жермену в своем замке Шамбор целую анфиладу комнат, а позже и помещение для лаборатории. Вечера Сен-Жермен проводил в Версале с королевской семьей. Значительную роль в сближении Людовика XV с чужеземцем сыграла королевская фаворитка маркиза де Помпадур. Обладая хорошей интуицией, маркиза прониклась доверием к Сен-Жермену и всячески содействовала его сближению с Людовиком XV, считая, что это может принести пользу не только лично королю, но и Франции в целом.

Людовик страдал одной болезнью, которая называется скукой. И никакие занятия не могли его избавить от этого – ни вышивание, ни времяпрепровождение на кухне или на королевский ферме с коровами и курами. Прогулки по крышам дворца и заглядывание в окна придворных дам, а также попытки напугать их различными звуками, издаваемыми над дымоходами их аппартаментов, не приносили ему прежнего удовольствия. Теперь для него уже не осталось ничего увлекательного. Появление в Версале неизвестного ему графа его заинтересовало, но особой надежды на продолжительность этого интереса у него не было. Однако граф не был похож на обычных придворных. Он не льстил королю, не лгал ему по придворной привычке, держал себя независимо, не подхалимничал и, самое ценное, – не просил для себя никаких привилегий и благ. Сен-Жермен был вежлив, но это не мешало ему говорить королю о его министрах свои мысли. При встречах с графом Людовик точно просыпался от давящей его скуки. Их беседы все более затягивались и приносили королю какое-то не знакомое ему облегчение. Со своей стороны, Сен-Жермен хорошо понимал этого человека и испытывал жалость к нему, к его одиночеству, неустроенности, отсутствию настоящей цели. И он занялся королем всерьез, тем более что сама миссия графа давала ему для этого большие возможности. И произошло чудо. Король проводил многие часы в лаборатории графа, составляя восхитительные краски под его руководством, «лечил» драгоценные камни, слушал рассказы Сен-Жермена о будущих научных открытиях. Его доверие к графу все возрастало. Людовик XV стал прислушиваться к тому, о чем говорил граф, начал внимать его советам. После того как Сен-Жермен успешно справился с секретными заданиями короля, доверие монарха к нему стало стабильным и никто не мог его поколебать.

Доверительные отношения короля с чужеземцем усложнили отношения последнего с придворными. Но, несмотря на это, воспитание короля Франции продолжалось. Сен-Жермен старался оторвать его от мелких повседневных занятий и интриг, навязываемых придворными и высокими чиновниками. Он стремился расширить мировоззрение и изменить сознание короля, подняв его на более высокую ступень. Граф рассказывал королю о тайнах природы и о космических закономерностях. Постепенно от высоких материй Сен-Жермен переходил к реальной действительности, которая в стране была не лучшей.

«“Необходимо, – говорил он, – чтобы король способствовал процветанию промышленности”.

Сен-Жермен видел, как промышленность, сельское хозяйство, торговля Франции приходят в упадок, а национальные богатства разоряются по вине “великой скуки” Людовика XV. Он заботился об этом бессильном теле, об этой тоскующей душе, пытаясь пробудить к жизни короля, тем самым возродить великую страну, судьба которой полностью зависела от королевского настроения» [96].

Сен-Жермен прекрасно понимал, что Франция находится на краю краха, предупредить который может лишь ее верховная власть. Но для короля много интересней было составлять чудесные краски и «лечить» драгоценные камни, нежели, используя свою власть, пытаться улучшить положение в стране. Он продолжал верить ложным донесениям придворных и высоких чиновников об этом положении. С интересом внимая рассказам Сен-Жермена об устройстве мироздания, король сразу же отвлекался, как только граф переходил к реальностям жизни в стране. Сен-Жермен говорил с ним прямо и откровенно, но что-то все время мешало королю обратить внимание на советы своего друга.

Пытаясь пробиться к королю, Сен-Жермен однажды сказал ему: «Сир, вы помните опустившийся несколько дней назад туман? Тогда в четырех шагах ничего не было видно. Короли – я, конечно, обобщаю – окружены еще более густым туманом, который напускают интриганы, неверные министры... и все слои общества заинтересованы в том, чтобы заставить монархов видеть вещи в отличном от действительности свете» [97] (из воспоминаний мадам дю Оссе).

Но на Людовика XV не подействовало и такое сравнение. Он оказался трудновоспитуемой личностью. Он так и не понял, что, не принимая советов Сен-Жермена и его реальной информации, отказываясь действовать в этой реальности, он создает роковую ситуацию для своего преемника Людовика XVI. Тот так же, как и его предшественник, не захотел услышать Сен-Жермена и столкнул свою страну в разрушительный огонь революции. Оба французских короля отказались в своих действиях предотвратить революцию, хотя возможности у них для этого были. У Людовика XVI для этого оставалось еще меньше времени, и Сен-Жермен спешил со своим предупреждением. Отношения с новым королем у графа не сложились, и ему стоило огромного труда добиться встречи с королевской четой. Все это описано в мемуарах графини д’Адемар, достаточно подробно восстановившей ситуацию. Сама графиня хорошо знала Сен-Жермена и помогла ему в этой драматической встрече, которая произошла в 1788 году, за год до революции. Трудно сказать сейчас, можно ли было что-то исправить за такой короткий срок.

В тот день Сен-Жермен появился у графини д’Адемар, и между ними начался разговор. Сен-Жермен сказал:

«– Готовится гигантский заговор, пока еще стихийный, смутный и без явного лидера, который, однако, скоро не замедлит появиться. Цель его, ни много ни мало, – свергнуть существующий строй и направить страну по иному пути. В воздухе уже витает угроза жизни монарших особ, духовенства, знати и представителей власти. Остается совсем немного времени, чтобы пресечь этот заговор. Позднее это сделать будет уже невозможно.

– Откуда Вам все это стало известно? Не приснился ли Вам этот страшный заговор?

– Мадам, тому, кто имеет уши и способность получать откровения, ведомо все. Я повторяю – королю Франции следует поторопиться.

– В таком случае Вам следует добиваться аудиенции графа Морепа, доверенного лица короля, и поделиться с ним своими опасениями, ибо только ему под силу что-либо предпринять.

– Я знаю, что он может сделать многое, за исключением одного – спасти Францию. А скорее всего, своей спешкой он погубит все дело. Этот человек погубит и Вас, мадам.

– Вы уже и так наговорили мне достаточно, чтобы провести остаток своих дней в Бастилии.

– Я не говорю подобного никому, кроме друзей, в которых уверен. <...> Расскажите обо мне королеве, об услугах, оказанных мною правительству, и об успехах возложенных на меня миссий при различных дворах Европы. Если Ее Величество согласится выслушать меня, я открою ей все, что мне известно. И тогда она сможет оценить, достоин ли я внимания Его Величества короля Франции. <...>

Граф Сен-Жермен, угадав, видимо, мое замешательство, сказал мне:

– Подумайте над моим предложением. Я в Париже инкогнито и прошу Вас оставить мой визит в тайне. Если Вы почувствуете в себе готовность поддержать мой план, то приходите завтра в якобинскую церковь на Ру-Сен-Оноре. Я буду ждать там ровно в 11 часов.

– Я бы предпочла встретиться в моем доме.

– С радостью. Итак, до завтра, мадам» [98].

После этого разговора д’Адемар отправилась к королеве Марии Антуанетте и передала ей информацию о Сен-Жермене. Королева согласилась встретиться с ним, но только в присутствии графини.

При встрече с Марией Антуанеттой Сен-Жермен сообщил:

«– Совершатся бесчисленные жестокости и преступления! Законы перестанут быть защитой для людей добропорядочных, но станут служить террору тьмы. Ее служители захватят власть руками, запятнанными в крови. Они уничтожат Католическую Церковь, дворянство и магистрат.

– В таком случае не останется ничего, кроме королевства, – нетерпеливо перебила королева.

– Не останется и королевства!.. А лишь голодная и жадная республика с топором палача вместо скипетра. <…>

– Монсеньор, – вскричала я (д’Адемар. – Л.Ш.), – отдаете ли Вы себе отчет в том, о чем и кому Вы говорите все это?

– Воистину, – прибавила Мария Антуанетта, заметно волнуясь, – мне не приходилось выслушивать подобных речей.

– Я взял на себя смелость рассказать об этом в силу опасности обстоятельств, – хладнокровно заметил граф Сен-Жермен, – и пришел сюда вовсе не с намерением высказывать свое почтение королеве, от которого она, должно быть, уже устала, но с той лишь целью, чтобы указать на опасности, угрожающие монархии, если, конечно же, не будут вовремя приняты существенные меры для предотвращения катастрофы.

– Вы самоуверенны, монсеньор, – сказала Мария Антуанетта раздраженно.

– Я глубоко сожалею о том, что расстроил Ваше Величество, однако я способен говорить только правду.

– Монсеньор, – с напускной игривостью заметила королева, – не откажитесь признать, что и правда иной раз становится невыносимой.

– Я полагаю, мадам, что это особый случай. Однако Ваше Величество позволит мне напомнить о Кассандре, предсказавшей некогда падение Трои, и о том, как ей не поверили и каковы были последствия. Так вот, я – Кассандра, а Франция – царство Приама. Пройдет еще несколько лет обманчивой тишины. Но затем во всем королевстве проснутся силы, жаждущие мести, власти, денег, которые будут свергать все на своем пути. Их с радостью поддержат мятежные толпы, а некоторые высоко поставленные государственные лица свяжут с ними свои честолюбивые намерения. Дух безумия овладеет горожанами, разразится гражданская война со всеми вытекающими из нее ужасными последствиями. Францию ожидает бойня, разврат, грабеж и повальное изгнание граждан. Возможно, потом кое-кто будет сожалеть о том, что не выслушал меня! Возможно, меня призовут вновь. Однако время будет уже бесповоротно упущено. и в спокойном некогда мире будет властвовать всесокрушительный в своем безумии шторм.

– Признаюсь, монсеньор, Ваша речь поражает меня все больше и больше. И если бы я не знала о доверии, которое испытывал к Вам предыдущий король, и о том, что Вы искренне оказывали ему кое-какие услуги, то я... Так Вы действительно хотите переговорить с королем?

– Да, мадам» [99].

По дороге из Версаля произошел начатый Сен-Жерменом разговор с д’Адемар.

«– Я, вероятнее всего, покину Вас, мадам, на долгое время. Через четыре дня я уеду из Франции.

– Что вынуждает Вас к столь спешному отъезду?

– Королева передаст супругу все, что я ей рассказал. Людовик XVI, в свою очередь, повторит все слово в слово господину Морепа. Этот министр выпишет ордер на мой арест, а начальник полиции приведет его в исполнение. Я прекрасно знаю, как быстро это делается, и не имею ни малейшего желания оказаться в Бастилии.

– Разве может это Вас напугать? Вы улизнете из нее через замочную скважину.

– Я предпочитаю не прибегать без необходимости к чудесным методам. Прощайте, мадам.

– А если король все же пожелает принять Вас?

– В таком случае я вернусь.

– Но как Вы об этом узнаете?

– У меня для этого достаточно средств. Не волнуйтесь об этом.

– Однако Вы считаете, что моей репутации ничто не угрожает?

– Успокойтесь, ей ничто не грозит. Прощайте» [100].

Через два часа графиня была вызвана к королеве, у которой в это время был король. Король, обращаясь к д’Адемар, сказал:

«– Я виню чужеземца за то, что он имел дерзость предсказать наши поражения, о которых нечего думать по крайней мере до конца этого столетия. Более того, он не справедлив в своих претензиях к графу Морепа, который способен пренебречь личной враждой в интересах монархии. Я переговорю с ним об этом деле, и если он посоветует мне встретиться с Сен-Жерменом, то я, конечно же, не откажусь» [101].

Когда графиня вернулась от королевы, то ей передали записку: «Все потеряно, графиня! Это солнце – последнее, которое взойдет над монархией. Завтра ее не будет. Повсюду воцарится хаос и ни с чем не сравнимая анархия. Вам известно о моих стараниях, предпринимавшихся с целью изменить ход событий. Меня осмеяли. Ныне же – слишком поздно.

...Не покидайте своего дома, я постараюсь охранить Вас. Будьте благоразумны, и Вы переживете эту бурю. Я не вижу необходимости в нашей встрече. Что можем мы сказать друг другу? Вы будете просить у меня невозможного. Я ничего не смогу сделать ни для короля, ни для королевы, ни для их семьи и даже для герцога Орлеанского, который завтра будет праздновать победу и тем не менее, взойдя на Капитолий, будет сброшен с Тарпейской Скалы. Однако, если Вам не терпится встретить старого друга, приходите к восьмичасовой мессе в Реколлет во вторую справа молельню и ждите меня там.

До встречи.

Граф Сен-Жермен» [102].

 

Морепа не замедлил пуститься по следу Сен-Жермена, чтобы его арестовать. И, конечно же, лично явился в дом графини д’Адемар. И в это время в дом вошел Сен-Жермен. Дальше вспоминает д’Адемар:

«Невольный возглас вырвался у меня, а Морепа вскочил от неожиданности, и я должна сказать, что самообладания у него в это мгновение поубавилось. Чудотворец, приблизившись к нему, сказал:

– Граф Морепа, король изволил испросить у Вас совета, а Вы думаете лишь о сохранении своего собственного авторитета. В Вашей борьбе против моей встречи с королем Вы теряете монархию, так как осталось совсем немного времени, чтобы спасти ее. По истечении же этого срока я не появлюсь в этих краях, пока не сменят друг друга три следующих поколения. Я рассказал королеве все, что мне позволено было сказать. Мои откровения королю могли бы быть более подробными. Но, к сожалению, Вы встали между мной и Его Величеством. Мне не в чем будет себя упрекнуть, когда ужасная анархия опустошит Францию. Что же касается ожидаемых бедствий, то Вам не суждено их увидеть, но подготовка к ним будет достойным для Вас памятником. Не ждите благодарности от потомков, пустой и беспомощный министр! Вы встанете в ряд тех, кто послужит причиной гибели империи.

Проговорив все это на одном дыхании, граф Сен-Жермен повернулся, вышел, затворив за собой дверь, и исчез» [103].

Его так и не смогли отыскать. Некоторое время спустя графиня д’Адемар записала: «Будущее выглядело мрачным. Мы приближались к ужасной катастрофе, которая угрожала всей Франции. Бездна разверзлась у наших ног. А мы, одурманенные, с фатальной слепотой, ничего не слыша и не желая видеть, жили от праздника к празднику, от удовольствия к удовольствию. Тотальное безумие толкало нас к пропасти. Увы! Невозможно остановить бурю, если не замечаешь ее приближения» [104].

Теперь, когда у Сен-Жермена не осталось никакой надежды на встречу с королем, он пытался разбудить хотя бы сознание Марии Антуанетты. Он писал ей анонимные письма. Вот одно из них: «Мадам, я был Кассандрой. Однако слова мои пали на бесплодную почву, и ныне Вы оказались в таком положении, о котором я Вас предупреждал. Вопрос теперь стоит уже не в том, чтобы предотвратить бурю, а как встретить ее с подобающим для этого мужеством. Чтобы противостоять этой слепой стихии, Вам необходимо расстаться с самыми дорогими для Вас людьми – это избавит Вас от злобных нападок мятежной толпы. Более того, всем этим людям угрожает смертельная опасность. Полиньяки и все их друзья обречены на гибель, ибо за ними уже охотятся злодеи, которые только что убили служителей Бастилии и городского Главу. Графу д’Артуа уготовлена такая же участь. Они жаждут его крови. Если есть еще время, предупредите его. На этом заканчиваю свое послание. Более подробное ожидайте в ближайшем будущем» [105].

Но эти письма на королевскую чету не подействовали. Революция началась со всеми негативными особенностями, на которые указывал Сен-Жермен. Людовик XVI и Мария Антуанетта были казнены.

Все, что предсказал Сен-Жермен, сбылось в ходе Французской революции. Графиня д’Адемар сама и не подозревала, какой блестящий пример свидетельства метаисторического творчества она дала. В данном событии участвовали две силы – та, которая творила метаисторический процесс в лице Высокого духа Сен-Жермена, и те земные правители, которые творили земной исторический процесс. Если первый, обладая глубочайшими знаниями космической эволюции, видел причинные связи земного исторического процесса и стремился повернуть этот процесс в правильное русло гуманного мирного существования целой страны, в данном случае Франции, то королевская чета с ближайшим окружением, не имея реального представления о происходящем в их стране, отвергла предупреждение вестника метаистории и слепо продолжала идти по выбранному ею пути. На этом пути от королевской власти полностью зависел земной исторический процесс, несущий в своих глубинах разрушение и безвластие. В этой дуэли, которая произошла между Сен-Жерменом, с одной стороны, и Людовиком XVI и Марией Антуанеттой, с другой, формальная победа осталась за последними. На самом же деле метаисторическое творчество Сен-Жермена оказало сильное духовное влияние на развитие будущих событий в стране, и их продолжительность была много длиннее во времени, нежели короткие негативные вспышки земного исторического процесса, держащиеся на невежестве и самости его творцов.

Трагическая эта дуэль, прекрасно описанная графиней д’Адемар, дает нам представление о взаимодействии метаисторического и земного исторического процессов во Франции XVIII века. Здесь, в этом взаимодействии, ясно обнаружилось невежественное своеволие тех, кто творил земной исторический процесс, и строгая научная обоснованность метаисторического процесса, чей творец, являясь Учителем и Космическим Иерархом, был связан с Высшей космической материей и ее эволюционными закономерностями. В этом событии метаистория поставила перед своим вестником еще одну проблему. Своевременное принятие предупреждения Сен-Жермена королевской четой Франции могло изменить ход земного исторического процесса в этом пространстве. И тогда такая личность, как Наполеон, не поднялся бы в своей карьере и не совершил бы нападения на Россию. Но при данном развитии событий он продолжил традицию, заложенную Людовиком XVI, и отнесся без внимания к следующему предупреждению: не нападать на Россию. Есть основание считать, что это предупреждение Наполеону также исходило от Сен-Жермена. И Великая Французская революция, и поход Наполеона на Россию принесли немало бед и несчастий Франции.

Необходимо отметить, что Сен-Жермен в своем политическом творчестве в Европе особое внимание обратил на Россию. Нам известны факты его деятельности на российской политической арене.

Первый раз он приехал в Петербург в 1762 году. В какой-то мере граф удивил петербургскую публику и своим безупречным поведением, и своими способностями. Он свободно говорил по-русски с чуть заметным акцентом. В это время в России царствовал Петр III, и, видимо, он и привлек Сен-Жермена. Не отказывая никому в общении, Сен-Жермен отдавал предпочтение лишь нескольким людям. Среди них был Григорий Орлов, гвардейский офицер, приближенный Екатерины, жены царствующего Петра III. Известный необузданностью своего характера и высокомерием гвардеец на удивление почтительно обращался с графом.

Значительного внимания со стороны Сен-Жермена удостоились граф Воронцов, Юсуповы, а также княгиня Мария Голицына, у которой он гостил в Архангельском. Петр III совсем не походил на своего великого предка, основавшего Петербург. Невежественный и недалекий, он поклонялся прусскому королю Фридриху II. Петербург не принимал Пруссию и прусскую расчетливость. Прусские марши визгом флейт и грохотом барабанов резали слух жителей города. В Петербурге зрел дворцовый переворот, к началу которого и появился Сен-Жермен. У нас нет достаточного материала об участии Сен-Жермена в самом перевороте, произошедшем в 1762 году и закончившимся возведением на престол Екатерины II. Подчеркнем, что участники переворота, возглавляемого Григорием Орловым, вняли советам Сен-Жермена и завершили его удачно. Во время этих событий Петр III был убит, однако Сен-Жермен не имел к этому отношения. После переворота в России начался блестящий екатерининский век, когда культура, образование и науки были подняты на соответствующую высоту. Сама Екатерина, будучи человеком образованным, переписывалась с французскими философами и энциклопедистами. Именно при ней выросли такие великие личности, как М.В.Ломоносов, а президентом Российской академии наук стала женщина – Е.Р.Воронцова-Дашкова. Сейчас трудно утверждать, был ли у Сен-Жермена прямой контакт с будущей правительницей России. Можно предположить, что был. Однако доказательств этого у нас пока нет. Нельзя считать Екатерину II идеальной правительницей, но концепция образованного монарха не была ей чужда. И здесь мы прослеживаем мысли Сен-Жермена, реализованные им в метаисторическом процессе в России XVIII века. Известны также слова Григория Орлова, сказанные им после переворота, о значительной роли Сен-Жермена в этом событии [106].

Кроме проблемы переворота в России Сен-Жермен решал и некоторые другие, в частности связанные с нападением Наполеона на Россию в 1812 году. Вот что написано об этом в одной из книг философии космической реальности: «“Зеленеющий Лавр” (духовное имя М.И.Кутузова. – Л.Ш.), о котором вы часто беседовали, умел соединять водительство с чуткостью к советам Братства. Наставление Сен-Жермена он принял с полным доверием, – и в этом заключалась удача его. Может быть, Сен-Жермен и приезжал, чтобы приготовить будущего вождя» [107].

По всей видимости, Сен-Жермен взял на себя ответственность за российско-французские отношения в начале XIX века, начиная от предупреждения Наполеону и кончая советами Кутузову в войне 1812 года. И здесь мы видим столкновение двух позиций, Наполеона и Кутузова. Первый отверг предупреждение Сен-Жермена, члена Братства, второй внял советам Его. Результаты оказались разными – гибель французской армии и победа русской. В таких предупреждениях и советах заложено творчество метаисторического процесса, которое обеспечивает лучший результат принявшему их и гарантирует исторические бедствия непринявшему.

Была еще одна поездка Сен-Жермена в Россию, в 1825 году, накануне Восстания декабристов. Об этом сообщил мне Святослав Николаевич Рерих, который знал о Сен-Жермене много больше, чем обычные люди. В этот приезд Сен-Жермен прибыл в Петербург инкогнито. Об этом его приезде никто не знал, кроме князя Сергея Трубецкого, одного из готовивших это восстание. Сен-Жермен попросил Трубецкого передать его предупреждение – не выходить на Сенатскую площадь.

– Но почему Сен-Жермен просил об этом Трубецкого? – спросила я Святослава Николаевича.

– Видите ли, – сказал, подумав, Святослав Николаевич, – он был уверен, что именно Трубецкой поймет, о чем пойдет речь.

– И что ответил Трубецкой?

– Трубецкой сказал следующее: «Я обязательно переговорю с товарищами и друзьями и буду просить их не выходить на Сенатскую площадь. Но, зная их настрой, я не уверен в результате».

– А что ответил Сен-Жермен?

– Он поблагодарил князя Сергея за откровенность и честность. И попросил, в случае отказа, его самого не выходить на Сенатскую площадь. Трубецкой долго не соглашался.

– А потом?

– Потом все-таки согласился.

– Почему?

– Сен-Жермен сказал ему, что такие, как он, должны еще послужить России.

– «Во глубине сибирских руд»? Помните? «Храните гордое терпенье, не пропадет ваш скорбный труд и дум высокое стремленье». А дальше насчет «звезды пленительного счастья».

– Да, конечно. Но знаете, Сен-Жермен смотрел на эту проблему шире. Он думал о духовном здоровье рода Трубецких. Если бы князь Сергей вышел на Сенатскую площадь, его бы казнили в первую очередь. А иначе все-таки «во глубине сибирских руд».

Святослав Николаевич улыбнулся и поднялся.

– Пойдемте, выпьем по чашечке чая за род Трубецких.

Я согласилась.

И действительно, товарищи и друзья оставили Сенатскую площадь в покое. Они на нее вышли, но желаемого результата так и не получилось. Мятежные полки расстреляли верные царю войска. Пять руководителей были казнены, шестой, Трубецкой, был отправлен «во глубину сибирских руд».

Мне неизвестно, были ли еще какие-либо предупреждения Сен-Жермена в России. Он всерьез занялся политической ситуацией в Европе, которая довольно сильно обострилась в XVIII веке и грозила не одной войной. Надо при этом сказать, что метаисторическое творчество Сен-Жермена во времени шло параллельно в России и Европе. И главным содержанием этого творчества были заключения мирных договоров между европейскими странами. Труд этот был весьма тяжким. Он нередко встречал сопротивление в правящих кругах определенных стран, не раз ему угрожали арестом за его миролюбивую деятельность, время от времени, спасаясь от преследования, он бежал из одной страны в другую. Его ненавидели враги и предавали друзья. Сама его жизнь нередко находилась в опасности. Его называли авантюристом, считали шпионом, высокие лица отказывали ему от дома. Некоторые писали письма королям и министрам, стараясь его очернить. Иногда какие-либо высокие чиновники, от которых зависел ход мирных переговоров, больше занимались обсуждением прав Сен-Жермена поступать так или этак, чем существом самой необходимой работы. Но у него были и друзья, которые его поддерживали. Вот пример такого отношения. Из письма графа де ла Вату Сен-Жермену в Гаагу от 27 апреля 1760 года: «...я полностью уверен, монсеньор, в том, что Вы – величайший человек на земле. Мне остается только сожалеть о том, что всякие грязные людишки осмеливаются доставлять Вам неприятности и распускать всяческие сплетни по поводу того, что якобы презренный металл и интрижки способны противостоять Вашим миролюбивым усилиям» [108].

Друзей было меньше, врагов – больше. Но несмотря на все трудности и сложности, Сен-Жермен продолжал работать на миролюбивую Европу, считая это самым важным в истории континента. В XVIII веке в Европе было неспокойно. Рушились империи, гремели войны. Судьбы некоторых стран оставались неопределенными. Земной исторический процесс шел в агрессивном русле, нанося удары по культуре, духовному развитию народов и закрывая пути к мирному процветанию стран и их космической эволюции.

Пруссия, Франция, Англия, Голландия, Россия составляли главное пространство метаисторического творчества графа Сен-Жермена. Ему удалось вовремя заключить мирный договор между Францией и Голландией. Это было нелегко, но он нашел поддержку своей идее в обеих странах. Хуже обстояло дело с заключением англо-французского мирного договора. Противостояние Англии и Франции завязало в запутанный клубок различные направления и позиции в этом процессе. И самым плохим в этом клубке была позиция ряда влиятельных кругов Франции, незаинтересованных в мире с англичанами. Правящая элита Англии также не была едина в этом отношении. Несмотря на неблагоприятную обстановку, Сен-Жермен считал, и вполне справедливо, что будущий мирный договор, подорвав противостояние Англии и Франции, будет неизбежно содействовать установлению более-менее надежного равновесия во всей Европе. Борьбу за этот договор Сен-Жермен начал в 1760 году, еще при Людовике XV. Об обстановке того времени можно узнать из письма генерала Йорка графу Холдернессу, из Гааги в Лондон, от 14 марта 1760: года «Вашему Превосходительству знакома история этого необычайного человека, известного под именем графа Сен-Жермена, который находился некоторое время в Англии, где ему, однако, не удалось ничего сделать. Этот человек вот уже на протяжении двух-трех лет живет во Франции и пользуется дружеским расположением короля, маркизы Помпадур и маршала Белл-Изля. <...> Пользуясь покровительством короля, он стал одним из влиятельных лиц в стране.

На несколько дней появился он в Амстердаме, где был весьма обласкан, и стал темой многочисленных пересудов. Затем его видели на бракосочетании принцессы Каролины, праздновавшемся в Гааге. В этом городе он также приковал к себе всеобщее внимание. Благодаря своему красноречию он не испытывал недостатка в слушателях. Он свободно говорил на любые темы, затрагивая при этом и проблему мира, и, между прочим, свои полномочия к его подписанию. <.>

Начал он с обсуждения плохого состояния Франции, страстного ее желания мира, необходимости мирного договора и личных его стремлений поспособствовать этому событию, в целом столь желанному для всего человечества. Далее он говорил о своем пристрастии к Англии и Пруссии, которое, по его мнению, сделало из него искреннего сторонника Франции. <...>

.Я попросил его объясниться, что он и сделал следующим образом: король, дофин, маркиза Помпадур, весь двор, да и весь народ, кроме герцога Шуазельского и господина Беррье, страстно желают этого мира. Они хотят знать действительные устремления Англии и желают с честью продвинуться к заключению желаемого договора. Господин д’Аффри (посол Франции в Голландии. – Л.Ш.) в тайну этих дел не посвящен, а герцог Шуазельский, проавстрийски настроенный, вообще воздерживается говорить о своих дальнейших намерениях, скрывая полученную им информацию. Однако это не имеет ровно никакого значения, ибо этому герцогу угрожает скорая отставка. Маркиза Помпадур – не большая любительница Австрии, но ей не достает твердости, потому что она не знает, кому верить. Если она будет уверена в реальности мирного договора, то всем сердцем будет за него. Именно она и маршал Белл-Изль, с согласия короля, послали Сен-Жермена осуществить эту почти безнадежную миссию. На Испанию нельзя полагаться. Испания – дело рук Шуазеля, поэтому не стоит ожидать ничего хорошего с этой стороны. Это и многое другое поведал мне сей авантюрист от политики» [109].

Это письмо английского посла в Голландии Йорка дает представление об усилиях Сен-Жермена добиться мирного договора между Англией и Францией. Но судя по тексту письма, этот договор был лишь одним из тех, которые должны были осуществиться в Европе по инициативе Сен-Жермена. Речь шла о большем количестве мирных договоров по всей Европе. Заключение мира между этими странами он рассматривал как общечеловеческую задачу. Выполнение ее было главной целью метаисторического творчества вестника Сен-Жермена. Именно вокруг идеи миролюбия он и формировал метаисторический процесс в Европе, который должен был перекрыть разрушительную агрессию земного исторического процесса. Для выполнения этой цели, как мы видим по письму английского посла, Сен-Жермен не жалел ни времени, ни усилий, ибо важность задачи, с точки зрения космической эволюции, была велика. Надо сказать, что Йорк, к сожалению, недооценил герцога Шуазеля в его деятельности против англофранцузского договора. В то же время сам Сен-Жермен ясно ощущал опасность в проблеме его полномочий в отношении мирного договора и старался убедить английского посла в их законности.

Ответ высокого английского дипломата графа Холдернесса послу Йорку не заставил себя ждать. «Его Величество (Георг III. – Л.Ш.) вполне допускает такую мысль, что граф Сен-Жермен действительно может оказаться уполномоченным некими влиятельными лицами Франции к ведению подобных переговоров. Весьма вероятно, что эта миссия совершается с согласия короля (Людовика XV. – Л.Ш.). Мы также заинтересованы в этом, ибо нам важно все то, что способствует скорейшему продвижению к желанной цели. Однако, не стоит рисковать продолжением переговоров между одним из полномочных королевских поверенных и такой персоной, какой представляется в этом деле Сен-Жермен. Спешу Вас предупредить, что в ответ на Ваши искренние усилия в этом деле французский двор может счесть необходимым лишить полномочий Сен-Жермена. А по его собственным словам, эти полномочия не известны ни французскому послу в Гааге, ни министру Иностранных Дел в Версале, которому хотя и напророчили ту же участь, что выпала на долю кардинала де Берни, тем не менее он все еще остается в силе.

Вот почему Его Величество удовлетворила Ваша тактика в ведении переговоров с графом Сен-Жерменом, о которых Вы сообщили мне в Вашем письме, и Вам надлежит передать ему, что Вы не можете вести диалог с ним по интересующему его вопросу, пока он не представит подлинных доказательств его уполномоченности в этом деле, а также согласия и одобрения Его Величества. Но в то же время Вы должны добавить, что король готов в любое время приложить максимум усилий, чтобы прекратить дальнейшее кровопролитие, а также готов обсудить условия мира, если французский двор уполномочит кого-то должным образом для ведения переговоров по этому вопросу» [110].

Герцог Шуазельский, враг мирного договора с Англией и враг самого Сен-Жермена, отказался подтвердить полномочия графа и тем самым исключил его из мирного процесса. Поняв всю интригу герцога, Сен-Жермен отправился в Англию, чтобы внести ясность в позицию французского короля. Англичане хотели его арестовать, но Сен-Жермен бежал в Голландию. Из-за Шуазеля договор между Францией и Англией так и не был заключен. Если бы на месте Сен-Жермена был кто-то другой, это обстоятельство можно было бы рассматривать как полное поражение. Но метаисторический процесс, в пространстве которого творил Космический Иерарх под именем Сен-Жермена, имел свою внутреннюю сторону. Одно лишь присутствие в этом пространстве такой личности меняло энергетику самого исторического процесса. Эта энергетика заложила будущий фундамент не только мирных отношений между европейскими государствами, но и начала их социально-экономического объединения. В XX веке, после Второй мировой войны, возник Европейский Союз, общеевропейский парламент и ряд крупнейших общеевропейских организаций, в частности «Европа Ностра», объединившая деятельность различных европейских стран по сохранению культурного наследия.

Энергетика Сен-Жермена, несшая его идеи, превратила их в действие. Метаисторическое творчество вестников космической эволюции имеет многовековое продолжение и приносит те результаты, которые в него были заложены. Ни Шуазели, ни Людовики, ни другие с точки зрения земной не в состоянии ни задержать, ни исказить метаисторический процесс, идущий в пространстве космической эволюции. Каждое время, каждая историческая эпоха имеют свою метаисторию, неизбежно связанную с Высшей космической материей. Энергетика этой материи велика и многовибрационна.

В то же время у Сен-Жермена был еще один враг – земная церковь, которая не однажды нападала и клеветала на него. Аббат Барьюэль обвинил Сен-Жермена и его последователей в «якобинстве, разжигании вражды, подстрекательстве к революции, атеизме и безнравственности» [111]. В этих обвинениях не было ни капли правды. Такие лживые утверждения не имели никаких доказательств.

В ответ на эти обвинения писатель Мунье высказал следующее: «Эти обвинения столь ужасны, что, если человек претендует на беспристрастность, то ему следовало бы убедиться в достоверности этих фактов прежде, чем ставить их кому-то в вину. Тот, кто осмеливается публиковать подобные обвинения, не будучи способным предъявить подлинные доказательства, должен держать ответ по всей строгости закона; а если и закон не всемогущ, то предстать перед судом всего здравомыслящего человечества» [112]. Невежество всегда торопилось обвинить Знание. Церковь занималась этим многие века.

«“Так не будем относиться легкомысленно к указаниям великих мудрецов, – писали французские авторы книг о Сен-Жермене, – приходящих к нам для того, чтобы помочь духовному и моральному совершенствованию человечества, как это делал и будет делать тот, кто был известен в прошлом веке под именем графа де Сен-Жермена”.

Какой же новой трагедии дожидается он, чтобы вновь выйти из мира теней?

А может быть, лучше совсем не знать всего этого и благоразумно довольствоваться тем, что нам доподлинно известно о Сен-Жермене, вспоминая о Монтене, когда-то рассуждавшем об удобстве глубокого людского невежества» [113].

Многие еще не осознали, что в XVIII–XIX веках среди обычных людей жил и творил Космический Иерарх, заложивший будущее нашего метаисторического процесса и стремившийся направить наш исторический процесс в правильное нравственное русло.

И да будет так!

---

 

Печать E-mail