Рериховская библиотека
XII
Среди монголов Цайдама
С этого момента началась наша более или менее оседлая лагерная жизнь в высокогорных равнинах Ших-пао-чьенга и Шараголджи. Местный старшина не мог добыть верблюдов до августа, а те, которые продавались в его лагере, были плохи, так что мы решили провести июнь и июль в долине, а в Тибет отправиться в августе. Тем временем мы смогли изучить дальнейший путь и закончить приготовления к большому переходу по горному Тибету. Мы решили приобрести для себя верховых лошадей, но покупать их нужно было только в китайских деревнях, т к. местные монгольские лошади непригодны для поездки по Тибету.
Тибетские торговцы лошадьми, ежегодно приезжающие в Синин и Кансу, покупают только китайских или сининских пони, которые, когда вырастают и становятся иноходцами, приносят им большой доход в Лхасе. Мы решили послать нашего проводника-тибетца купить лошадей, мулов и провизию в китайскую деревню Чьанг-ма.
Лагерь, разместившийся на плоскогорье, оказался непригодным по двум причинам: во-первых, во время дождей поверхность плоскогорья становится грязной, а во-вторых, во время сухого периода частые северозападные ветры задувают целые тучи лесса, проникающего в палатки и образующего внутри слой пыли. Через несколько дней после нашего приезда местный старшина пригласил меня проехать верхом по оазису, чтобы найти подходящее место для лагеря, а также посетить его стоянку. Мы ехали по болотистой дороге, и лошади часто вязли в грязи.
Ших-пао-чьенг – большой оазис, простирающийся к северу от Цагана Чулута. Эта обширная низина на каменистой равнине, вытянувшейся вдоль бесплодных гор, которые окружают равнину с юга и севера и ущельем выходят к деревне Чьанг-ма, расположившейся на западе равнины. Оазис представлял собой полосу болот, идущих вдоль берега реки, которая питается множеством родников Многочисленные монгольские поселения, или аилы, разместились на клочках твердой и сухой земли вдоль берега основного русла реки. Летом оазис покрывается прекрасной травой, растущей на солончаковых землях, пригодной для пастбищ
Берега реки и многочисленные болота – настоящий рай для водоплавающих птиц. Морские чайки (Chroicocephalus ridibundus), серые гуси (Anser anser), турпаны (Casarca casarca), разные виды уток и гагар-чомги (Columbus cristatus) и меньшие разновидности их (Columbus minor), бекасы и серые цапли населяют берега реки.
Оазисы и горные пастбища принадлежат монголам-курлукам. Местные монголы и их вожди проводят зиму и раннюю весну в оазисе Ших-пао-чьенг. В июне они перемещаются в высокогорную долину Шараголджи к югу от Кхашкарского ущелья. Старшина Мачен размещался в трех грязных войлочных юртах у реки на сухом и твердом клочке земли. Его семья была такой же грязной, как и его юрты, и еще больше усиливала впечатление неопрятности. При нашем приезде несколько мальчиков выбежали из юрты и взяли лошадей. Мы вошли в большую юрту вместе с женой хозяина. Почти все домочадцы были одеты в тяжелые шубы из овчины, закрывающие нижнюю часть тела и оставляющие открытой грудь и шею. Только на некоторых были зеленые или белые рубашки под шубой, у большинства же не было ничего. Глава семьи сел на груду овчин и пригласил меня сесть на низкий матрац. Остальные члены семьи расположились на полу. Рядом с небольшим деревянным алтарем с несколькими медными грубой работы фигурками Будды Сакьямуни, Тары и Дзон-капы, тибетского реформатора, сидел лама из Амдо в огромных китайских очках, которые закрывали почти весь лоб, и читал молитвы из книги, лежащей у него на коленях. На стол подали сыр и араки, напиток из молока.
После часового разговора мы решили вопрос с верблюдами для будущего каравана. Хозяин согласился сдать нам своих верблюдов до Нагчу – первого тибетского поселения на северном караванном пути. Он сказал мне, что получил беспокойные известия из Теиджинера в Южном Цайдаме, где вооруженные банды голоков или панагов напали на монгольские поселения в долине реки Нейджи и разграбили их. Он настаивал на том, чтобы при караване был большой вооруженный отряд. Он также сказал мне, что его князь в прошлом году получил приказ из Лхасы не разрешать европейцам проходить здесь. Этот приказ не распространялся на нас, т.к. у нас были тибетские паспорта и рекомендательные письма, кроме того нас сопровождал до Тибета чиновник, назначенный тибетским представителем в Урге.
Обсудив все вопросы, касающиеся нашего будущего путешествия в Нагчу, я поехал поискать подходящее место для лагеря. Самые лучшие места для стоянок уже были заняты монгольскими аилами. Мы нашли большую речную террасу с твердой сухой землей, на которой можно было бы разместить лагерь. На следующий день мы переезжали. Трудно было найти достаточное количество животных, чтобы перевести весь груз экспедиции. Небольшую повозку одолжили нам на день китайские крестьяне. Пришлось делать несколько рейсов, чтобы перевезти весь тяжелый багаж. Мачен прислал нам десять верблюдов, остальные были далеко в горах. Оставшийся груз перевезли на лошадях. Устроившись на новом месте, мы послали переводчика с монголом в Чьанг-ма покупать лошадей и мулов.
Креме исследования оазиса, у каждого из нас было много дел. Профессор Рерих продолжал свою живопись. Госпожа Рерих и ее две помощницы занимались багажом экспедиции, составляя список вещей, необходимых для будущего перехода по Тибету. Доктор, кроме оказания медицинской помощи, исследовал оазис, его фауну и флору. Портнягин был все время занят транспортными вопросами, седлами и другими вещами, которые отнимают так много времени в лагерной жизни. Я изучал местных монголов, их язык и обычаи, кроме того, интересовался будущей дорогой через топи и болота Цайдама, а также горными дорогами Тибета.
Оказалось, что монгольские племена Цайдама никогда раньше не исследовались. Скудную информацию об их диалекте можно было получить из отчетов прошлых путешественников и из работ по монгольской лингвистике доктора А.Д.Руднева и г. Цыбикова.
Однажды вечером мы увидели нашего проводника, подъезжающего к лагерю на красивой черной лошади и ведущего за собой большой табун лошадей и мулов. Животные были хорошим подспорьем каравану. Проводник-тибетец хорошо понял свою задачу и привел целое стадо прекрасных животных, многие из которых дошли до Индии, до самого Дарджилинга, после долгой и трудной зимы в тибетском нагорье.
Портнягин вскоре отправился в Чьанг-ма и Сучоу в провинции Кансу. Ему было поручено закупить продовольствие и установить связь с Америкой. Через две недели он вернулся с парой красавцев коней. Его отослали снова в Чьанг-ма купить вьючных мулов для экспедиции. Мы решили, что надо иметь несколько мулов в караване для перевозки имущества.
В Ших-пао-чьенге, несмотря на его высокогорное расположение, наступила неприятная жара, и мы стали расспрашивать местного старшину о том, не лучше ли условия в высокогорных долинах Шараголджи – летних пастбищах местных монголов. Он ответил, что там нет дождей и скудная трава. Он посоветовал подождать недели две. Вопрос о продовольствии все еще стоял перед нами и вызывал беспокойство. Многие провинции Кансу были охвачены голодом в результате недавнего перемещения войск. Власти Аньси запретили продажу муки и риса без специального разрешения. Стало невозможно пополнить запасы муки для экспедиции. Местные китайские торговцы взвинтили цены на муку, оставалось только послать одного из наших людей купить муку в Чьанг-ма. Мы снова послали проводника-тибетца, который хорошо знал китайский язык, купить все в необходимом количестве, и он через неделю вернулся с ячменной мукой.
15 июня местный старшина приехал к нам и сообщил, что условия в долине Шараголджи улучшились и посоветовал нам переехать туда. Отъезд был намечен на 18 июня.
В этот день в лагере все было готово к отъезду, но до трех часов дня не было верблюдов. Мы попытались узнать у старшины оазиса причину задержки, но он уклончиво ответил, что не все прибыли. Было уже поздно, а верблюдов все еще недоставало, хотя тридцать животных находились уже в лагере. К пяти часам монголы предложили погрузить багаж на имеющихся тридцать верблюдов. У них, видимо, было намерение получить плату за наем сорока двух животных, как было обговорено, а поставить только тридцать.
В этот день мы не пошли далеко, а пройдя один час разместились в широкой лощине с ручьем. Высказав свое несогласие старшине, мы потребовали, чтобы нам поставили остальных двенадцать верблюдов. Он очень рассердился и попытался сбросить груз с навьюченных животных. Тогда мы предупредили его, что если не согласится немедленно поставить остальных верблюдов, то сообщим о его действиях князю, в подчинении которого он находится. Это сразу возымело желаемый результат, и на следующий день у нас был полный караван в сорок два верблюда.
На следующий день был длинный переход по каменистой равнине, расположенную к северу от Кхашкар-йин-ула. Мы отправились во второй половине дня, когда стало немного прохладнее, и к 11 часам вечера достигли стоянки. На следующий день мы отправили караван вперед, а сами остались с одной палаткой до полудня, чтобы отправиться в путь, когда станет прохладнее. Место носило название Кхашкар-йин-ама и было отмечено грубым каменным троном, возведенным в честь Далай ламы во время его приезда в 1904 г. На стоянке не было воды, и нам пришлось брать ее в Ших-пао-чьенге и держать в больших металлических емкостях. К четырем часам мы покинули лагерь и вошли в узкое ущелье, ведущее в горы. Небольшая речка, протекавшая по ущелью, была еще замерзшая, и во многих местах нам пришлось пересекать ее по ледяному мосту. Через три мили тропа ушла от речки и повернула на юго-запад к Урту-Кхашкар-йин дабану. На ночь мы остановились у перевала, рядом с замерзшим ручьем. Странно было видеть снег и лед в середине июня.
На следующий день мы не смогли продолжить продвижение. Г-жа Рерих чувствовала себя плохо, и решено было остаться в лагере. Тяжелый багаж отправили вперед на верблюдах и должен был ждать нас в южной части перевала. Только десять животных было оставлено для переноса лагерного оборудования. День был солнечный, но холодный, с ровным морозным северо-восточным ветром. Монголы и тибетцы утверждали, что Кхашкар-йин дабан плохо действует на людей и животных, которые часто погибают здесь от «яда земли», или са-ду (са-гдуг). По их утверждению, единственное, чем можно было спастись, – это жевать чеснок во время перехода по этой местности или постоянно курить сильный китайский табак. Ламы, которые никогда не курят в обычной жизни, вынуждены были курить во время подъема, не считая это грехом. Один из наших монголов почувствовал головную боль. Я подумал, что это из-за ледяного ветра, проникающего в узкое ущелье с северо-востока, и усиливающего разреженность атмосферы, но монголы утверждали, что это признак того, что на человека подействовал «яд земли».
В этот день я совершил небольшую экскурсию в горную долину в сторону перевала. Склоны горы были покрыты дерном. В долине было много зайцев (Lepus tolai). Неподалеку от лагеря долина разветвлялась – одна дорога вела прямо к перевалу, другая к югу и прикрывалась высокими горами. В верхней части этой второй долины находился другой перевал с трудным подъемом, и потому им редко пользовались.
22 июня г-жа Рерих выздоровела, и ясным, великолепным утром мы пошли через перевал. Подъем был очень крутой, но летом он не представляет опасности. В зимнее время, когда северный склон покрыт сплошным льдом, бывает много случаев, когда верблюды гибнут во время спуска. С вершины перевала, отмеченной обычным обо, или каменной пирамидой, мы любовались великолепной панорамой. К востоку поднималась величественная гора со снежной вершиной – Цаган Бургусун, на которой, по рассказам, водится много диких яков. Из-за поздней весны сейчас там жили только небольшие грызуны, которые, покинув свои норы, бегали по горе. Мы видели большое количество этих животных во время спуска на большую равнину, по которой протекала река Е-ма хо. Река текла по узкому каменистому руслу и была неполноводной. Мы разбили лагерь на берегу рядом с нашим караваном верблюдов. На другом берегу реки возвышалась гора с тремя вершинами, называемая Гурбун-дабан, или «Перевал трех гор». К югу от реки поднимались в горы заснеженные долины Шараголджи. Это были горы Гумболдта и Пржевальского, называемые Дойугу. У хребта Гумболдта есть разные названия. Западная его часть была известна под полумонгольским-полукитайским названием – Дойугу, восточную часть гор именуют Нунг-хо Шань или Хунгу-ула. Это последнее название дано было массиву из-за многочисленных ущелий из красного песчаника. Нам пришлось оставаться в долине Е-ма хо весь следующий день, т.к. г-жа Рерих в последние дни чувствовала себя еще плохо.
Ночь была очень холодной и вода в палатках замерзла. Днем мы совершили прогулку в долину реки, которая поднимается в горы Гурбун-дабан и тянется к северо-востоку. В июне воды в реке недостаточно. Она становится полноводной в период дождей т.е. в июле и в августе. За день до нашего отъезда вода в реке внезапно стала грязной – верный признак того, что в горах прошел снег или ливень. Мы наблюдали за дикими ослами, или куланами, и стаями птиц на берегу реки. Была организована охота и через два часа караванщики вернулись с двумя великолепными куланами. Мясо этих животных было очень вкусным и блюда из него часто появлялись на нашем столе.
Погонщики верблюдов представляли собой интересную пестро одетую толпу. Все они были вооружены. У многих из них были винтовки Бердана 1887 г. или германские Маузеры 1891 г., один даже имел английскую винтовку Мартини, купленную в Тибете.
На следующий день мы снова были готовы двигаться к Шараголджи. Путь проходил по Е-Ма хо, затем по обширному песчаному плато, которое постепенно поднималось к югу. Это плато со всех сторон окружали безжизненные горные хребты, и мы удивлялись, где местные монголы пасут свои табуны и рогатый скот. Пройдя 10 миль, мы достигли самой высокой точки плато, отмеченной пирамидой из камней. Отсюда шел пологий спуск в долину Шара-гол. Сама долина была полностью укрыта огромным хребтом, известным под названием Икхе-ула, или «Большая гора». Мы пересекли этот хребет, пройдя через широкое ущелье, состоящее из осыпей и гальки.
К двум часам дня мы подошли к широкой долине Шара-гол, расположенной на высоте 9000 футов. Было почти невозможно найти твердый и сухой участок земли для лагеря, долина была покрыта болотами и сыпучими песками. Мы собирались перебраться через реку, но китайский торговец, который остановился в долине, предупредил о том, что на реке паводок и что он накануне не смог переправиться через реку. Мы вынуждены были разместить лагерь на небольшом клочке солончаковой почвы. Было очевидно, что оставаться здесь надолго невозможно из-за комаров и сырости.
На следующий день я поехал искать новое место для лагеря. Река начала разливаться и мы с трудом находили места для перехода. У подножья горы, к югу от реки, мы нашли покрытую гравием возвышенность и ручей с чистой водой, известный местным монголам под названием Дахин на монгольском и Та-чьинг, «Большой ручей», на китайском языках. Мы вернулись в лагерь после полудня, с трудом продвигаясь по долине и пересекая реку, по крайней мере, восемь раз. Мы уговорили погонщиков верблюдов перевезти багаж на новое место. При переправе через реку лошадь проводника-тибетца погрузилась глубоко в песок, и ее пришлось с большим трудом вытаскивать.
В этом лагере мы провели шесть недель в ожидании начала сезона верблюжьих караванов. Портнягин, вернувшись из Чьанг-ма с двадцатью мулами, отправился в Махай, в Цайдаме, чтобы купить верблюдов для похода в Тибет. Я не буду описывать повседневную жизнь лагеря. Большую часть времени мы проводили в экскурсиях по соседним горам. Горы Хунгу были известны своими золотыми приисками, где работали китайские крестьяне, которые приезжали сюда каждое лето и проводили здесь два месяца, промывая золотоносный песок в горной реке. Здесь они жили в пещерах, вырытых в горных склонах, и всячески избегали контакта с местными монголами, которые с подозрением наблюдали за деятельностью золотоискателей.
Чтобы увековечить место лагеря, профессор Рерих решил соорудить ступу, и наши монголы сами занялись приготовлением камней и кирпичей, и вскоре величественное сооружение ступы возвышалось между палатками.
Портнягин привел из Махайя стадо из сорока двух великолепных верблюдов, которых отослали пастись на целый месяц в горы Шараголджи. Отъезд в Тибет был назначен на 19 августа.
28 июля к нам неожиданно присоединился полковник Н.В. Кордашевский, путешествующий по Гоби из Пекина и задержавшийся из-за неспокойного положения в Китае. До нас дошло известие, что он едет к нам, но никто не знал о его местонахождении. Наконец он добрался до нас и рассказал о своем длинном и опасном путешествии по Гоби и Кансу.
Вечером того же дня почти весь лагерь был снесен потоком воды. Несколькими днями раньше мы слышали странный шум в горах, и местные монголы сказали, что там идут сильные ливни. Вечером 28-го шум усилился, и пока мы успели сообразить, в чем дело, ручей превратился в мощный поток и обрушился на лагерь, унося с собой палатки и лагерное оборудование. Мы сидели в палатке госпожи Рерих, разговаривая с полковником Кордашевским, когда услышали громкие крики доктора: «Вода, вода». Потом последовал треск, как будто гроза разбила лагерь. Мы все выбежали наружу и увидели, что палатки кухни и столовой и моя уносятся потоком воды, а на месте берега скоро образовалось глубокое и широкое русло. Мы все бросились спасать палатки и провели почти два часа по пояс в воде, борясь со страшным потоком. Благодаря невозмутимости и усердию наших помощников, большая часть багажа и все три палатки были спасены. Много небольших вещей было унесено потоком, и они погрузились глубоко в песок.
Спустя три часа вода внезапно убыла, и ручей снова стал прежним, небольшим, но с грязной водой. Но ландшафт полностью изменился. Участки с зеленой травой перед лагерем, где недавно паслись наши лошади и мулы, были покрыты толстым слоем песка. Поток прорыл глубокий канал в песчаном склоне, и в долине образовалось несколько грязных озер. Река Шара-гол затопила долину и снесла много монгольских поселений, скота и овец. Монголы говорили, что не помнят подобного по силе наводнения. Многие из них потеряли все, что имели.
7 августа лагерь посетил главный цайдамский лама, или ширети. Он прибыл в сопровождении местной знати и одного чиновника от курлукского князя, который горел желанием познакомиться с нами. Он привез письмо от своего князя, в котором местный старшина предлагал нам свою помощь и верблюдов для путешествия в Тибет. Мы поблагодарили князя за его любезность и сообщили ему, что верблюды уже куплены.
9 августа в лагерь неожиданно приехал чиновник из Синина и сообщил нам о прибытии в Шараголджи официальных властей из Синина с большим эскортом. На следующий день мы увидели группу всадников, приближающихся к лагерю. Местные монголы сказали нам, что чиновник из Синина, тьунг-ших, хочет получить от нас большую сумму денег, а если мы откажемся заплатить, он попытается остановить экспедицию силой. Это, по-видимому, было результатом неверной информации, данной чиновникам некоторыми из уволенных помощников. Весь лагерь перестроился на военный лад. Мы решили разрешить въехать в лагерь только официальному представителю, его же люди должны были оставаться и ждать за пределами лагеря. С несколькими вооруженными людьми я занял позицию за пределами лагеря, чтобы остановить чиновника и его отряд. Флаг нашей экспедиции развевался над палаткой профессора Рериха, а Портнягин с винтовкой стоял на часах у флага. Профессор Рерих и остальные члены экспедиции собрались в палатке-столовой, где было намечено проводить переговоры. Остальной персонал каравана получил приказ постоянно перемещаться с винтовками по лагерю, создавая впечатление, что у нас большое количество вооруженных людей.
Прибывшему тьунг-шиху и его эскорту было вежливо, но твердо предложено сойти с лошадей. Солдаты должны были остаться за пределами лагеря, охраняемые несколькими нашими вооруженными людьми. Чиновник и его люди были ошарашены нашим твердым поведением и безоговорочно подчинились. Солдаты остались за лагерем, а тьунг-ших, сопровождаемый мною, прошел в лагерь, где был встречен профессором Рерихом и остальными членами экспедиции. Ему предложили сесть в палатке лицом к открытому входу, чтобы он мог видеть, что происходит снаружи. Всякий раз, когда он смотрел наружу, он видел группы наших людей, проходящих или едущих верхом на лошадях. Эти перемещения вооруженных людей длились в течение всего визита официального представителя. У него создалось впечатление, что у нас имеется на менее двухсот человек, и если он позовет на помощь своих солдат, то мы тоже достаточно сильны. Он проверил наши паспорта и нашел, что все в порядке. Во время длительной беседы чиновник расспрашивал нас о дальнейшем пути и под конец выдал нам удостоверение, разрешающее провозить багаж по территории, принадлежащей правителю Синина.
Южная граница Синина, или район Чьинг-хай, проходила в Джекундо, в Тибете, и тьунг-ших сопроводил нас своей бумагой и заверил, что она будет помогать на всей всей территории Джекундо. Мы должны были заплатить небольшую сумму в качестве пошлины за верблюдов, и тьунг-ших покинул лагерь, заверив о своих лучших намерениях. Интересно отметить, как молва растет в Центральной Азии. Этот эпизод с официальным представителем Синина превратился в легенду, в которой рассказывалось, что китайская армия пришла в Шараголджи, чтобы захватить лагерь и что иностранцы отразили все атаки китайцев, которые даже понесли большие потери. Китайский торговец слышал эту историю в Махай, находящемся в пяти днях хода от Шараголджи.
За несколько дней до отправления произошло странное событие, взволновавшее всех наших монголов. Был прекрасный, вечер в широкой долине Шара-гол при заходящем солнце расстилался фиолетовый туман. Остроконечные вершины гор сверкали за рекой и создавали контраст темным теням долины. Это была типичная картина заката солнца в высокогорной части Центральной Азии, которая никогда не перестанет поражать путешественника богатством красок. Песчаная равнина перед лагерем лежала в безмолвии, и только монгольские стада двигались к своим селениям Вдруг вдалеке появился всадник. Он скакал быстро, и было видно, что его монгольская лошадь устала. Очевидно он ехал издалека. Он примчался в наш лагерь и попросил разрешения поговорить с руководителем экспедиции в палатке На вопросы дежурного часового он отказался отвечать, не назвал ни своего имени, ни намерений. Этот таинственный странник был молод, одет в роскошный шелковый халат, отороченный золотом и парчей. Никогда мы не видели человека так великолепно одетого. Казалось, он сошел со старинной тибетской картины, изображающей королевских жертвователей, приносящих дары Будде – льву среди людей. Одна такая картина имеется во Внутренней Азии. Человек этот мог бы быть и главарем разбойничьей банды, который приехал разведать о силах экспедиции. Его провели в палатку.
Как только он вошел, он начал быстро говорить. Казалось, он был очень подавлен. По его словам, наша дорога была полна опасностей: семьдесят хорошо вооруженных всадников стоят наготове, чтобы напасть на экспедицию в горах, к югу от Цайдамских болот. «Дальше в Элису-дабан дорога открыта для вас, – сказал этот человек, – но на перевале таится опасность», – и он беспокойно потряс головой. Он был уверен, что мы должны были устранить опасность. Затем он ушел, а мы не успели и заметить этого. Внезапное появление странного незнакомца вызвало переполох у наших монголов, но никто не знал, кто он и откуда приехал. И все-таки его предупреждение было серьезным, и требовалось принять меры предосторожности.
Несколько последних дней перед отправлением мы были заняты делами, которые надо было закончить. Мы наняли новых рабочих и увеличили охрану в связи с тем, что стали поступать беспокойные известия с китайско-тибетской границы, где шла междуплеменная война. Лошади и верблюды были в превосходной форме после нескольких недель полного отдыха на хороших пастбищах.
18 августа руководитель экспедиции совершил окончательный осмотр багажа и животных. Отправление было назначено на завтра на 6 часов утра.
К северо-востоку от Тибета протянулись обширные пустынные пространства. В этом изолированном районе летом очень жарко, а зимой холодно. Это место носит название Ца-дам, что означает «Соляные болота», более известное в Монголии, как Цайдам. Эти страшные соляные топи тянутся более чем на двести миль с запада на восток и расположены на высоте около 8000 футов над уровнем моря – безжизненная земля непроходимых соляных озер и бездонных соляных ям, опоясанных сыпучими песками и хребтами песчаных дюн. На западе она граничит с высоким пустынным плоскогорьем, называемым местными кочевниками Сертангом. На востоке она постепенно поднимается к плато Коко-нор. На севере и на юге ее естественные границы образуют бесплодные и разрушенные ветром горные хребты. На севере – мощная горная гряда, относящаяся к Нань Шаньской системе, на юге – горная страна постепенно поднимается к высокогорью северного Тибета. Растительность в долинах рек скудная. Остальной район – горные склоны, обширные лессы и щебнистые равнины с типичной пустынной флорой, свойственной Центральному Гоби. Эта непривлекательная страна со скудными пастбищами населена монгольскими племенами, кхошутами, которые заселили этот район в начале XVII века, когда отважный Богдо Гуши-хан (монгольское обозначение китайского титула куо-шин) ввел свои войска в Коко-нор и Лхасу и лишил трона последнего царя Цана, таким образом, установив священное владычество в Тибете.
Примерно в начале семнадцатого столетия большая конфедерация ойратских племен распалась на несколько частей и те покинули пастбища Джунгарии, севернее Тянь Шаньских гор. Часть из них под предводительством Кхо-орлока двинулись на запад. Другое племя ойратов, кхошуты, во главе с Туру-байху, сыном Ноян-Конкхора, двинулось на юго-восток и в 1637 г. покорило район возле Коко-нора. Этот Туру-байху был знаменитым Гуши-ханом – приверженцем тибетской «желтой веры». С этого времени монгольские племена укрепились на вновь завоеванных землях.
Административно Цайдам составляет часть района Коко-нор, или Чьинг-хай, который, согласно китайским данным о монгольских племенах, состоит из двадцати одного кхошутского знамени, причем, каждым управляет местный вождь. Сам Цайдам разделен на пять княжеств, или нутуков, в народе называемых Табун Цайдам, или «Пять Цайдамов»: Кукет-бейсе, Курлук-бейсе, Барун-дзасак, Дзун-дзасак и Теиджинер. Каждый нутук управляется князем, или дзассаком, который избирается из самых заслуженных членов племени, и только княжество Теиджинер с 1725 г. управляется лицом, выбираемым советом из тридцати трех самых выдающихся членов племени, или теиджи. Во время правления династии Манчу в Чьинг-хае правил специальный пограничный комиссар, у которого была официальная резиденция в Синине. Летом 1915 г. президент Юан-Ших кай передал управление Чьинг-хаем в Коко-норе мусульманскому генералу Синина, который распространил свою власть на весь этот большой район.
Власть Китая на таком большом отдалении – в Цайдаме и на прилегающих территориях – был в течение всего года чисто номинальной, и только летом в провинцию наведывался тьунг-ших из Синина и разрешал споры между племенами, а серьезные дела, такие, как убийства, разбирались в Синине. На самом деле, даже это проявление власти было простой видимостью, остатками прошлой китайской имперской политики. Этот тьунг-ших из Синина, несмотря на вверенную ему официальную власть, чаще всего почти не имел никакого авторитета среди монгольских племен, которые являлись основным объектом налогообложения. Мусульманский генерал Синина обычно оставлял эту ситуацию, как она есть, т.к. у него не было достаточной власти, чтобы поддержать свой авторитет
В 1926 г. в Шараголджи с тьунг-шихом из Синина, ежегодно приезжавшим к монголам курлукам в Шараголджи, обошлись очень грубо. Местный монгольский старшина, или дзангин, приказал ему покинуть этот район и отказался собирать подать. Переписка в резких словах, которая последовала за этим между властями Синина и князем Курлука, вылилась в то, что цайдамские племена стали фактически почти независимыми от Китая.
Живя рядом с тибетскими племенами, монголы переняли многие из их обычаев, одежду и даже язык. Настоящий монгольский тип – физически сильный – находим среди кхошутских монголов Курлука, которые сохранили свой родной язык и обычаи. На юге Цайдамских соляных болот в районе Теиджинера проживают монголы более хрупкого типа с тонкими чертами лица. Они появились как результат смешения типов жителей Амдо, панагов и кхошутов. В восточной части Цайдама вокруг Коко-нора монголы были постепенно покорены более сильными голоками и панагами, бесспорными хозяевами горнистой страны к югу от Коко-нора. Постоянное давление со стороны воинственных тибетских племен, их летние набеги, а также частые карательные экспедиции, предпринимаемые монголами в соседние горы, существенно повлияли на характер монголов и наложили отпечаток на духовную и повседневную жизнь кочевников. Одетые в свои полумонгольские-полутибетские одежды, отделанные мехом, остроконечные шапки панагов или тибетские тюрбаны, с тибетскими саблями и винтовками иностранных фирм цайдамские монголы охраняют свой скот даже от разбойничьих вторжений тибетских кочевников. Горные тропы к югу от Цайдама находятся под постоянным наблюдением дозорных, чтобы обеспечить безопасность на склонах и в горных ущельях.
Опасная зона простирается вдоль всей южной границы больших соляных болот, где идет бесконечная война племен, где люди спят в постоянном ожидании пронзительных криков тибетцев и где каждый живет в ощущении близкой опасности. Все указывает на постоянную готовность кочевников защищать свои владения: спутанные лошади, вооруженные пастухи и дозоры на горных дорогах.
Кхошуты Курлука – наиболее многочисленные и процветающие из всех пяти племен Цайдама. У них самые лучшие пастбища в высокогорных долинах Нань Шаня и прекрасные пастбища вокруг соляных озер Икхе Цайдама, Бага Цайдама и Курлук-нора. К северо-западу курлукские монголы занимают обширные земли пустынной возвышенности Сертанг. Редких кочевников можно встретить в высокогорных речных долинах Шара-гола, Икхе Кхалтин-гола, Бага Кхалтина и Ичиги-йин-гола. На севере земли курлукских кочевников граничат с районами Шачоу, Аньси и Сучоу. В пограничной зоне между районом, находящимся под контролем Аньси, и землями монгольских племен, ведущей прямо к северу от оазиса Ших-пао-чьенг, находится место, где были обнаружены первые монголы-кхошуты.
На востоке территория граничит с пастбищными землями кукет-кхошутов. К югу от Курлука расположены соляные болота Цайдама, часто называемые местным населением «шала», что по-монгольски означает «ужасная пустыня», или «равнина, непригодная для скотоводства». К югу от болот лежат пастбищные земли монголов Теиджинера.
Управляет монголами Курлука наследный князь с китайским титулом бейсе (кит. пей-цзу) четвертой степени. Владения князя располагаются возле озера Курлук-нор. Вся территория, контролируемая им, разделена на несколько меньших территорий, каждой из которых управляет назначенный им старшина, или дзангин. По словам самих монголов, их насчитывается около тысячи семей, большая часть населения сконцентрирована вокруг озер Цайдам, Бага Цайдам, Курлук-нор и в основном оазисе Махай (кит. Ма-хаи, «пеньковые сандалии»).
Курлукские монголы обязаны платить ежегодно своему князю подать в десять мексиканских долларов с юрты и поставлять необходимое количество людей в армию. Кроме того, они обязаны поставлять вьючных животных и верховых лошадей как ему, так и государственным чиновникам, использующим животных на перевалочных станциях. Кочевникам трудно платить ежегодный налог, т.к. у них не хватает денег, и, чтобы рассчитаться с князем, они вынуждены продавать лошадей, верблюдов и овец по низким ценам. Китайские торговцы, которые обычно летом приезжают сюда, зная их нужду в деньгах, имеют большую выгоду, скупая скот и продукты у кочевников по смехотворным ценам. Монголы понимают свое безвыходное положение и потому ненавидят китайских правителей. Это было главной причиной монгольского восстания 1911 г., последовавшего вслед за провозглашением Китайской Республики.
Другая обязанность монголов перед князем – воинская служба для всех мужчин, способных носить оружие. Князь Курлука содержал конную милицию для защиты территории племени. Все мужчины, физически годные, с 16 лет и до 60, пастухи и ламы составляли резерв ополчения. Каждый год определенное количество мужчин призывалось на действительну службу. Люди обязаны были приводить своих собственных лошадей, приносить оружие и амуницию. Вооружение милиционера состояло из винтовки, сабли тибетского образца и длинного копья. Перевороты в последние годы в Китае и китайской Центральной Азии выбросили на китайский рынок огромное количество огнестрельного оружия, и пограничные кочевники не замедлили этим воспользоваться, чтобы как следует вооружиться. Теперь редко встретишь у монголов Цайдама мушкет с фитильным замком, с дальностью боя в несколько сот метров. Большинство мужчин носят магазинные винтовки русского, немецкого или японского образца, русские одностволки и австрийские карабины Маннлихер. Улучшение вооружения привело к увеличению числа убитых в племенных схватках.
Горцы Северо-Восточного Тибета стали более враждебными, и для войска мусульманского генерала Синина настали трудные времена на границе; все сложнее стало удерживать непокорные племена от набегов на плодородные возделанные земли на юге Синина. Современное вооружение еще не часто встречается среди Цайдамских монголов, хорошая винтовка иностранного образца ценится высоко, за нее предлагаются крупные суммы. Качество большинства оружия китайского производства неудовлетворительно.
Князь считается командующим войсками племени и называется Цериг-ин Джан-джун. Вся милиция делится на эскадроны, или суммуны, руководимые местными старшинами – дзангинами. Для поддержания порядка каждый старшина имеет заместителя – начальника милиции. Военная подготовка не проводится. Каждый год в июле бывает смотр ополчения, на котором оценивается искусство верховой езды и умение метко стрелять. Каждый эскадрон имеет свой флаг и красный треугольник, закрепленный на длинном флагштоке.
10 июля 1927 г., во время стоянки экспедиции на Шараголджи, мы стали свидетелями ежегодного летнего смотра местного ополчения, насчитывающего около трехсот всадников. Церемония началась с возведения огромной каменной пирамиды на вершине горы. После этого люди приступили к выполнению практических заданий в верховой езде и скачкам. Меткость стрельбы была очень высокой, т.к. многие были опытными охотниками. Качество верховой езды было гораздо хуже, т.к. большинство лошадей плохо тренированы и откормлены. День закончился праздником в палатке местного старшины и, как на всяких монгольских праздниках, здесь много пили.
Такая кавалеристская милиция не может иметь военного значения, пока его не станут обучать европейские инструкторы. Это основная территориальная сила, и весьма сомнительно, что мусульманский генерал в Синине включал в состав своих войск контингент монгольских кавалеристов. Общее число курлукских ополченцев при полной мобилизации может достичь пятисот, хотя такое количество вряд ли когда-либо выходило на поля сражений.
Монголы Курлука, как и все монголы Цайдама, в основном, занимаются скотоводством. Рогатый скот служит главной статьей экспорта; большое количество лошадей, верблюдов и овец ежегодно продается китайским торговцам. Цайдамская лошадь – обычно хорошо сложенное животное, ростом около метра двадцати сантиметров в холке; ее серьезный недостаток – слабые копыта. Выращенная на мягких соляных почвах Цайдама, она не приспособлена к длительным походам по твердым, каменистым тропам. Поэтому все путешественники по Тибету стараются приобрести тангутских лошадей или сининских пони, незаменимых на больших расстояниях. Лошади из Сертанга лучше приспособлены к каменистым дорогам. Верблюд из Цайдама, в сравнении с северомонгольским верблюдом, слабее, его грузоподъемность гораздо ниже. Но он имеет серьезное преимущество, так как хорошо переносит разреженный горный воздух и незаменим при перевозке торговых грузов северными караванными путями. Особенно хороши верблюды из горных районов Чьинг-хая. Цайдамский верблюд прошел с экспедицией Рериха весь Тибет и после десяти месяцев невероятных испытаний благополучно достиг Гантока в Сиккиме.
Овец в Монголии тоже много, но меньше, чем верблюдов. Овечья и верблюжья шерсть – наиболее важные статьи экспорта. Ежегодно европейскими фирмами в Тинцине, имеющими своих представителей в основных торговых центрах Кансу, закупается большое количество шерсти. А в летние месяцы представители фирмы ездят даже по монгольским стойбищам Цайдама. Китайцы получают огромные прибыли от торговли шерстью, выступая посредниками между европейскими фирмами Тинциня и монгольскими кочевниками. За каждый фунт верблюжьей шерсти они дают монголам фунт плохо промолотой муки, а во Внешней Монголии тот же фунт шерсти стоит семьдесят центов.
На территории Курлука ведется также незначительная торговля мехами и бурой. Главный рынок мехов Цайдама – Синин, но количество меховых шкур, ежегодно продаваемых на рынках Аньси и Сучоу, невелико. Лучшие меха поступают из горного района на юге Коко-нора. На рынках можно увидеть шкуры волков, медведей, лисиц, рысей и леопардов.
Основными торговыми центрами курлукских монголов являются Ань-си, Сучоу и Шачоу. Каждый год осенью около большого монастыря Кумбум открывается ярмарка, на которую стекаются сотни паломников и торговцев из Цайдама.
Монголы редко посещают Аньси и Сучоу. Торговлю ведут, в основном, китайцы, наезжающие летом на монгольскую территорию. Основные товары – мука, рис, китайские и европейские свечи, металлические изделия, дешевые ткани и китайские шелка, которые редко бывают высокого качества. Ведется также тайная торговля оружием и обмундированием. Китайские торговцы применяют в Цайдаме те же методы эксплуатации, что и большие китайские фирмы во Внешней Монголии, хотя здесь это проявляется в меньшей степени, поскольку нет больших фирм. Излюбленный метод китайцев – держать монгольское население постоянными должниками и получать ежегодный доход на торговле скота. Где бы ни предлагали их монгольским покупателям оплатить сделку, они старались всегда задержать уплату долга и продолжали интересоваться домашним скотом, чтобы продать его на больших базарах Кансу. Каждая торговая сделка заканчивается выпивкой. Пьяный монгол валяется в юрте, а китаец подсчитывает прибыль от своей выгодной торговли. Бывало, не везло и китайцам, когда разъяренные монголы поджигают юрты с товарами, однако это случается очень редко, потому что китайские торговцы ведут свой бизнес очень тонко, заимствуя монгольскую одежду и привычки, делая подарки ламам и постоянно заговаривая им зубы. Они обычно платят небольшую сумму вождям племен и таким образом обеспечивают свою безопасность и защиту.
Земледелием здесь немного занимаются китайцы, которые арендуют землю у монголов, а иногда и сами монголы – возле озера Курлук-нор. Они арендуют землю у князя и должны за это платить ему каждый год определенную сумму, которую лично вручают ему во время ежегодного собрания, проводимого во владениях князя. В Теиджинере монголы занимаются земледелием гораздо больше, т.к. это место находится недалеко от большого земледельческого района Кансу. Основная культура в Цайдаме – ячмень.
Любимое занятие монголов Курлука – это охота, объектами которой являются куланы, пасущиеся на склонах гор, а также волки, медведи, лисицы и монгольские антилопы.
Некоторые из старшин, а также состоятельные монголы, имеющие огромные стада верблюдов, сдают внаем своих животных торговцам и паломникам, направляющимся в Лхасу или Кумбум. Монгольским паломникам, идущим из Аньси, приходится пересекать территорию Курлука и делать продолжительную остановку в ожидании больших монгольских караванов, обычно отправляющихся в Тибет в октябре. Караванный сезон открывается в сентябре, когда верблюды находятся в наилучшей форме. В последние годы число монгольских паломников значительно сократилось и дороги в Тибет почти пустынны.
Курлукские монголы живут в войлочных юртах, которые значительно меньше юрт монголов в Кхалка Монголии и покрыты войлоком худшего качества. Внутри таких юрт у стен свалены кучи тряпья, у стены напротив входа обычно стоит алтарь с чашей даров, перед статуэтками день и ночь горят светильники. Статуэтки накрыты хатыками, или священными шарфами. В юртах зажиточных монголов иногда можно обнаружить копии Канджура и Танджура, изданные в Дерге, которые лучше, чем тибетские, изготовленные в Нартанге. Статуэтки обычно привозят из Дерге или из Ву-тай Шаня в Шанси. Некоторые из них высокого качества.
Груды грязных овчин служат постелью всей семье. В богатых юртах пол устлан квадратными коврами из Тибета или Нинг-ся. У входа обычно можно найти кухонную утварь, сбивалки для приготовления чая с маслом и седла. Однажды я случайно видел только что народившихся ягнят, которые находились здесь же в юрте с семьей. Длинные шесты с молитвенными флагами, или лунг-та, воздвигаются около палаток, чтобы обеспечить благосостояние семье.
Монголы Курлука принадлежат к ламаистской секте желтошапочников (Гелуг-па) и каждую осень направляются в монастырь Кумбум, место рождения Дзон-капы, основателя секты желтошапочников в Тибете. Монастырь привлекает и как религиозный центр, и как место ежегодной большой ярмарки. Среди курлукских монголов много лам. Их легко можно узнать по бритым головам. Миряне носят косичку. Вопреки уставу ламаистской церкви, ламы все женаты и живут в своих семьях. Многие ламы, соблюдающие воздержание, уходят в монастырь Кумбум или другие монастыри этого кочевого района. Здесь обычно не бывает постоянных храмов, и службы проходят в монгольских войлочных юртах. Совсем недавно монастырь, находящийся возле владений курлук-норского князя, начал строительство нового ду-кханга, или зала собраний, и для этого были собраны взносы со всех сумунов. Эти взносы собирал главный лама Курлука, являющийся духовным советником князя. Обычно его называют ширету, или шире-лама, то есть «аббат». Монголы обычно платят ему за скот, дарят лошадей, овец и верблюдов. По завершению турне аббат возвращается в свой монастырь, оставляя подданных собирать деньги и присматривать за скотом, подаренным монастырю.
Цайдамские монголы уже строят постоянные сооружения. В оазисе Махай, в Икхе Цайдаме, и во владениях князя около Курлук-нора можно встретить кирпичные сооружения в обычном китайском стиле, которые служат складами для всех жителей. Некоторые богатые монголы строят себе дома, или байшины, но не живут в них, а продолжают селиться в юртах, установленных во дворе за домом. Выглядят эти дома довольно жалкими; сразу видно, что их владельцы переняли китайский образ жизни.
Национальная одежда цайдамских монголов напоминает одежду других монгольских племен. Есть что-то величественно-средневековое в облике монгола, скачущего или идущего по степи. Костюм состоит из рубахи с воротником красного, голубого или желтого цвета, редко белой. Ворот и рукава отделаны мехом. Штаны широкие голубые или коричневые китайско-монгольского стиля. Большой, тяжелый теплый халат, отделанный мехом леопарда или рыси – основная одежда. Летом – легкий халат, называемый кемелик, зимой – отделанный мехом. Голубой и красный цвета – наиболее любимые. Монгольские кожаные сапоги и несколько амулетниц га-у дополняют этот костюм. Излюбленный головной убор – белая фетровая шапка, край которой завернут вверх и отделан узкой полоской шелковой парчи. Мужчины всегда носят длинные тибетские сабли и кинжалы из Дерге, богато украшенные кораллами и бирюзой. Цайдамский монгол обожает оружие. Когда приходишь в юрту к другу, полагается оставлять оружие при входе.
Среди них редко встречаются хорошие ремесленники. Все работы обычно выполняют ремесленники из Китая или Амдо, которые живут среди монголов. Женщины, которые делают почти всю домашнюю работу и помогают мужчинам пасти скот, носят большие длинные халаты, отороченные мехом и подпоясанные широким монгольским кушаком. Любимый цвет у них – зеленый с кусочками красной материи, нашитыми на плечах. Курлукские женщины и дети носят остроконечные панагские шапки, отделанные мехом. Незамужние девушки заплетают свои волосы в несколько косичек, которые свисают у них со лба, а замужние женщины заплетают их в две длинные косы и покрываются черным шелком. Эти черные покрывала украшены бирюзой и монетами или другими небольшими украшениями, привезенными из Тибета. Обувь женщин такая же, как и у мужчин. Вокруг шеи они носят коралловые ожерелья с серебряными подвесками, купленные в Кумбуме. Большим спросом пользуются медные армейские пуговицы из Индии и военные британские шинели. Многие мужчины, которые отправляются в паломничество в Лхасу или Шигадзе, носят их.
Монголы очень редко поют, и песен у них немного, в основном, на свадьбах или празднествах по случаю Нового года. Темы песен очень бедные, и многие песни монголов – это импровизации по случаю. Это песни о лошади певца, о его семье и скоте. Много песен религиозного содержания, поучительного характера, в которых воспевается красота монастыря и мудрые слова бакши, или духовного учителя, также сетования монгола, едущего служить солдатом в отдаленные места.
Историческую балладу можно услышать очень редко. Мне посчастливилось записать фрагмент баллады о Богдо Гуши-хане, его юности и завоеваниях в Тибете. Баллада чисто описательна с недостатком действия.
Результаты наших лингвистических исследований курлук-монголов отражены в большом словаре дед-монгольской лексики и фразеологии, куда также включено несколько песен и баллад. Мы надеемся издать этот словарь в ближайшем будущем, сопроводив его руководством по фонетике дед-монгольского диалекта, куда включены некоторое количество дед-монгольских песен и баллад Диалект монголов Курлука напоминает диалект кхошутов, живущих на берегах озера Баграш, около Карашара в Китайском Туркестане, и сохранил многие формы монгольской письменности
Таковы курлукские монголы, с которыми мы познакомились во время нашего пребывания в Цайдаме в 1927г Поворотный момент в их истории приближается, монголы Цайдама больше не смотрят в сторону Лхасы, но на сосланного духовного правителя Цанга, который живет в настоящее время среди их северных соотечественников.