XIV
Великое Тибетское нагорье

 Требовался двадцать один день, чтобы пройти унылое, негостеприимное нагорье Тибета. Широкие равнины плоскогорья, расположенные на высоте примерно пятнадцати-шестнадцати тысяч футов, простирающиеся к югу от Куньлуня и к северу от Трансгималаев, называются по-тибетски «Чантанг», или «северная равнина». Это страна экстремального климата, палящего солнца в редкие солнечные дни лета с резко холодными ночами. Ураганные ветры и большие колебания температуры способствовали формированию рельефа. Когда-то высоко поднятая страна, пересеченная горными хребтами, Тибетское нагорье сейчас представляет область выветренных горных цепей и широких межгорных равнин, места пребывания стад диких яков.

Наша первая ночь на Тибетском нагорье прошла в полной тишине, каждый отдыхал после предыдущих напряженных дней. Тишина была нарушаема лишь стонами страдающего нирва, примкнувшего к экспедиции. «Аро, аро, аро!» («Друг, друг, друг!») – слышались его печальные жалобы. Ночью у него был сильный сердечный приступ, и было чудом, что он выжил и утром мог продолжить путь. Наш доктор старался облегчить страдания, но каждый шаг верблюда причинял ему боль.

Путь следовал долиной, защищенной грядой низких холмов. Маленькая речка, названная нашими монгольскими проводниками Ангар Дакчин-гол, текла через долину. После длительного перехода через песчаную равнину мы разбили лагерь на берегу озера с пресной водой, питаемого летними дождями. Несколько людей, которые отправлялись в окрестности на поиски топлива, сообщили, что видели всадников у соседних холмов. Это означало, что мы снова должны будем охранять себя и быть особенно бдительными ночью. Но эта ночь была тихой и безветренной, и мы проснулись следующим утром, увидев лагерь и окрестности под снегом. Тяжелые серые облака нависли над горизонтом, и воздух был сырым и холодным. Похоже, что снегопады начались в этом году рано. Покинув лагерь, мы пошли узкой верблюжьей тропой через песчаную равнину со скудной и грубой травой. Около полудня достигли берега реки Чумар. Она была мелкой и текла в нескольких руслах с топким дном. Некоторое время ушло на поиски переправы. Один из монголов вместе с лошадью застрял глубоко в речном дне и его пришлось спасать. После реки путь проходил через гряды песчаных дюн. Лагерь был расположен на берегу озера с дождевой водой. Местность изобиловала такими озерами, наличие которых указывало на обильные ливни в этом регионе в течение июля и августа. Снег, выпавший ночью, быстро растаял утром. Мы вынуждены были провести весь день на этом месте из-за серьезного состояния нирва. Накануне вечером он чуть не умер, и мы советовали ему вернуться в Цайдам и там находиться до полного выздоровления, но он настаивал на продолжении пути с нашим караваном. На следующий день вышли рано как обычно, и к шести часам весь караван уже шел двумя колоннами по песчаной равнине в юго-западном направлении. Абсолютное отсутствие какой-либо тропы делало продвижение довольно трудным Препятствовали многочисленные норы грызунов и вязкие участки песка. Некоторые из верблюдов и лошадей по колено увязали в нем. Очевидно, в этом районе выпало необычно большое количество осадков, и даже проводники не помнили, чтобы когда-либо было так много луж. Местность постепенно поднималась к хребту Кокошили, который виднелся на юге темно-синей грядой низких холмов

Мы переправились через маленькую речку, которая текла с запада на восток и не была обозначена на существующей карте Тибета. После трех часов перехода через песчаную пустыню мы достигли подножья хребта Кокошили. Этот хребет был системой покрытых травой волнистых холмов. От подножья подъем шел по направлению к перевалу Кокошили-кётёл, седловина которого расположена на высоте 14500 футов. Многочисленные куланы и газели паслись на склонах холмов. Спуск с перевала был легким, и путь проходил вдоль маленького горного ручейка, называемого монголами Кокошили-гол. Южные склоны перевала были более скалистые, и мы видели выветренные скалы, которые имели форму зубчатых стен. Пастбища были необычно прекрасны. Большие стада диких ослов и яков виднелись в долинах. Мы остановились лагерем на берегу реки в месте, где речная долина расширяется и сливается с обычной долиной, отделяющей Кокошили от горной гряды Дунгбудра.

Вечером стадо диких яков спустилось с холмов в долину реки и паслось рядом с лагерем. Мы внезапно услышали шум падающих камней, подобно лавине – грохот и звуки тяжелого топота сотен копыт. Масса яков спускалась по крутому склону горы. В несколько секунд берега реки стали черны от них. Прекрасные животные паслись и пили свежую горную воду. Огромные быки-опекуны и вожаки стояли с опущенными рогами, готовые защитить стадо.

При выходе из речной долины путь пошел через песчаную равнину, пересеченную несколькими сухими руслами реки. К югу и юго-западу возвышалось несколько снежных пиков хребта Дунгбудра. На ночь мы остановились в сухом русле реки среди песчаных дюн, покрытых редкой травой. Воды было мало, и та была грязной.

На следующий день путь продолжился на юго-запад, через песчаные дюны и огромные болотистые пространства с многочисленными дождевыми лужами. Караван двигался медленно: верблюды часто скользили, а лошади и мулы глубоко увязали в грязи. Неподалеку от Хапчига-улан-мурена путь повернул в южном направлении, обогнув большой песчаный холм, после которого начался спуск к реке. С этой точки можно было увидеть окрестности. На севере виднелась темно-синяя линия цепи Кокошили, на востоке протянулись волнистые холмы, на юге поднимались высокие холмы, формирующие подступы к Тибету. За этими горами встретились первые тибетские заставы и вошли в запретную территорию ламаисткого королевства Тибет.

Спускаясь к реке Хапчига-улан-мурен, мы заметили на противоположном берегу что-то белое у подножья холма. На расстоянии это напоминало тибетскую палатку, используемую чиновниками и богатыми торговцами. Мы решили послать туда разведку. Река Хапчига-улан-мурен имела ширину около половины мили. В начале лета переправа через нее была достаточно трудной из-за вязкого илистого дна и плывунов по берегам. Северный берег был печаным и возвышался футов на шестьдесят. В это время года река мелела и текла в нескольких узких руслах, разделенных болотистыми островами. Белое пятно на противоположном берегу оказалось огромным гейзером с кратером из отложений высотой около тридцати футов. Отверстие кратера было треугольным. Мы расположились лагерем у подножия северных отрогов Дунгбудра. Во время дневного перехода нам пришлось оставить двух животных – лошадь и грузового мула.

22 сентября продолжили подъем к горам Дунгбудра. Тропа вела через ущелье, заваленное во многих местах камнями и осколками окружающих гор. К юго-востоку пересекли высокий травянистый хребет с очень грязными склонами. Хорошо заметная тропа проходила через горную долину, покрытую сотнями норок, сделанных полевыми мышами. Мы попытались пересечь крутой перевал, расположенный в пяти милях к востоку от Дунгбудра-кётёл, находящийся на караванном пути в Лхасу. Он сокращал маршрут в Дричу на один день, но оказался непроходимым для верблюдов. Мы были вынуждены повернуть на юго-запад и вернуться на прежнее направление, чтобы достичь узкого ущелья, ведущего к перевалу Дунгбудра-кётёл. Лагерь расположили на берегу маленького горного потока, названного монгольскими проводниками Буре-йин-гол. В течение дня мы видели необычное количество диких животных: бурых медведей, диких яков, куланов и тибетских газелей.

На следующий день выступили рано, чтобы проделать максимально возможный путь. Вдоль тропы мы находили следы от костров. Тибетские заставы, кажется, переместились дальше к югу. Дунгбудра-кётёл был высотой около 15700 футов и не представлял никаких трудностей. Спуск был довольно крут и шел по узкому горному ущелью, заваленному огромными камнями. Через некоторое расстояние тропа повернула к Буре-йин-голу, и тогда появилась широкая долина, которая отделяла главный хребет массива Дунгбудра от скалистой цепи Цаган Кхада, расположенной к югу от основного массива. Ландшафт был очень красив и весьма отличался от монотонной холмистой местности вокруг Кокошили. Острые скалистые пики поднимались повсюду и доминировали над долиной. Тропа проходила между двумя колоссальными скалами, напоминающими огромные ворота, ведущие в запретный Тибет. Почва была топкой и скользкой, и мы вынуждены были держаться ближе к скалам, чтобы преодолеть ненадежное место.

День, который был прекрасен с утра, внезапно стал унылым и облачным, и ворота в Тибет приветствовали нас градом и резким юго-западным ветром. Мы спустились в горную долину и разбили лагерь на площадке у подножья, покрытой кострищами, что свидетельствовало о частых остановках караванов на этом месте. К югу возвышались снежные массивы гор Тангла, а с севера высилась скалистая стена Цаган Кхада.

24 сентября мы продолжили путь в западном направлении. Вскоре тропа вышла на обширную снежную равнину. К югу возвышался могущественный Тангла – масса вечных снегов, один из самых высоких и наиболее важных горных массивов Тибета. К востоку находились многочисленные соляные озера, которые дали равнине монгольское название Олун-нор, или «Много Озер». Тибетское название – Санг-джья джья-лам – дано из-за схождения двух важных караванных путей Тибета: пути из Цайдама, которым мы пришли, и торгового пути из Синина. После двухчасового перехода через равнину мы заметили черную палатку у подножья холмов, протянувшихся на юг равнины. Мы сразу же послали туда разведку, которая скоро возвратилась с сообщением, что это была застава тибетской милиции. Мы увидели всадника, отъезжающего от палатки и во весь опор поскакавшего к юго-западу. Скоро группа милиционеров с их начальником приблизилась к каравану, и начальник предложил нам остановиться на день и попросил наши паспорта. Мы показали их ему. После длительной проверки начальник нашел их в порядке и обещал сразу же послать сообщение своему начальству, находящемуся с отрядом милиции на сининском пути. Он также сказал, что отправит посыльных в Нагчу с сообщением о нашем прибытии.

Застава милиции состояла из десяти жителей района Нагчу. Они были непричесаны, с длинными спутанными волосами и в серых, почти черных овчинных одеждах. Их вооружение состояло из тибетских сабель и мушкетов. Двое из них имели длинные тибетские пики. Начальник заставы носил зеленую гамбургскую шляпу и с некоторым трудом мог писать. Он составил длинное сообщение о нас, спросил о количестве нашего огнестрельного оружия, о количестве верховых и вьючных животных в караване. Люди заставы были совсем гражданскими, и сообщили, что они слышали о нашем прибытии за несколько недель. Начальник заставы сообщил, что посыльные покрывают расстояние между Санг-джья джья-лам и Нагчу за четыре дня. Он также информировал, что оба губернатора Нагчу недавно были смещены, и что в настоящее время район управлялся общеизвестным Го-манг гарпоном, бывшим торговым представителем Тибета в Синине. Кто был новым гражданским губернатором, или нанг-со, они не могли сообщить нам. Милиционеры сообщили нашим монголам, что торговые пути находятся под пристальным наблюдением, и что многочисленные заставы милиции, поддерживаемые регулярными частями, размещены на пути в Лхасу. Они также сообщили, что четверо русских были задержаны в Шенгди. Эти четверо путешественников собирались исследовать страну и прибыли из Синина. Они вели переговоры с правительством Лхасы относительно разрешения посетить Лхасу, в чем им пока отказано.

На на следующий день мы задержались из-за милиционеров, которые должны были ехать перед нами, но не могли найти вовремя своих лошадей. Наконец они согласились позволить нам выйти вперед, а сами присоединятся к нам в пути. Тропа пересекла низкий хребет сразу же к югу от заставы и потом пролегла по песчаной равнине, покрытой холмами и маленькими соляными озерами. Почва равнины была вязкой. Были видны стада пасущихся куланов, тибетских антилоп и газелей. Мы даже наблюдали захватывающую сцену преследования двумя волками молодой газели. У волков были тяжелые времена, и в конечном счете они отказались от преследования.

Два милиционера, посланные в Нагчу с сообщением о нашем прибытии, присоединились к нам на берегу реки Марчу, Токтомаи-гол по-монгольски и по нашим картам. Они оба сидели на маленьких лохматых лошадях, которые с трудом сохраняли темп наших монгольских коней. Они были вооружены длинными тибетскими пиками и мушкетами с длинными рогатинами, используемыми для поддержки оружия. Один носил войлочную летнюю шляпу с красной лентой. В правой руке он нес большой молитвенный барабан, который постоянно вращал для спасения своей души.

На переправу через реку ушел целый час, так как она имела ненадежное дно и плывуны по берегам. Лошади милиционеров увязали глубоко в песке, и нам пришлось их спасать. Лагерь развернули на южном берегу реки. Милиционеры же поехали в Нагчу. Следующий переход был к Дричу, или Янцзе. Тропа поднималась по грязному грунту к перевалу, высотой около 15600 футов. С его вершины мы увидели первые проблески реки, серебряной лентой пролегающей поперек долины.

Имеются два пути через Дричу, восточный и западный. Оба отмечены на карте Тибета. Западный маршрут сокращает поездку к Тангла на один день. Мы решили следовать западным маршрутом. Далеко к югу возвышалась снежная гора Буху-мангна, также называемая тибетцами Тангла те-це. К югу от нее высились снежные пики и глетчеры главного массива Тангла. Мы не смогли дойти до Дричу в тот же день и остановились лагерем на берегу крошечного потока с неприятно солоноватой водой. Вскоре после установки лагеря налетел сильный ветер и завыл над равниной, но к закату он стих, и ночь была ясной и теплой.

Мы решили двигаться в Нагчу с максимально возможной скоростью, чтобы прибыть туда перед ежегодной ярмаркой, проводимой в конце сентября и начале октября. Ярмарке обычно предшествуют религиозные танцы в монастыре Шабден, который посещает множество людей из Лхасы, Кхама, долины Пон-чу и даже из отдаленных Нгари и Ладака. Ярмарка – одно из важных событий в жизни региона, и мы очень стремились посетить ее.

На следующий день мы были рано в седлах и через полчаса езды достигли Дричу, широкого и чистого потока с твердым руслом из гравия. Переправа не представляла труда, потому что в это время года вода достигала только стремян. Место было известно под названием Раб-дюн, или «Семь бродов». После переправы мы пересекли травянистую равнину с несколькими маленькими соляными озерами и, пройдя около двадцати миль, достигли небольшой низины среди однообразных холмов. Место снабжал водой маленький пресный ручеек. Сильный северо-западный ветер дул с полудня, и снова был град и влажный снег.

Тибетский нирва, который держался в поездке очень хорошо, снова ослабел, и мы опасались, что он будет не в состоянии выдержать разреженную атмосферу Тангла. Нам сообщили о стойбищах кочевников на южном берегу Дричу, но мы не видели ни одного, и окрестности казались даже более пустынными, чем прежде.

На следующий день мы достигли долины, названной по-тибетски Карка. Она представляла покрытую травой равнину, медленно поднимающуюся к массиву Тангла. Снежные пики были видны повсюду, и холодные порывы ветра явились предвестниками близости ледников Тангла. На европейских картах долина Карка названа ее монгольским именем Андак Хапчига. В 1904 г. долину посетил Далай лама на пути к Монголии, и в его честь был установлен трон из камня.

Недалеко от лагеря мы видели большого бурого медведя. Здесь их было много. Полдень снова отметился резким холодным северо-западом ветром с градом и снегом. Ночью холод был чрезвычайным, а сильный буран покрыл лагерь и окружающие горы глубоким снегом.

Утром было трудно найти тропу. Окружающие горы полностью покрылись глубоким снегом, а густой туман скрыл вершины. После нескольких часов блужданий мы вышли на широкую долину, покрытую снегом, и поднялись к седловине. Подъем был крутым, но коротким. С вершины седловины мы увидели такой же унылый заснеженный пейзаж. Горы виднелись повсюду. Было невозможно точно определить маршрут, и, посовещавшись, проводники решили следовать широкой долиной, расположенной юго-восточнее перевала. Следуя указаниям, мы спустились в долину и шли по ней около трех миль, придерживаясь юго-западного направления, пока не достигли места чьей-то бывшей лагерной стоянки. Возможно, что когда-то здесь находилась милицейская застава. Площадка была свободна от снега и камней и окружена низкой стеной, сделанной из камней и дерна. Груды топлива сделали это место настолько привлекательным, что мы решили остаться на ночь. При сырой погоде невозможно найти сухой аргал (ячий навоз), и большие запасы его в этом месте были нам очень кстати.

В этот день у нас была неприятность – потеряли двух лошадей. Гнедой иноходец г‑жи Рерих выказывал признаки слабости, и его пришлось поддерживать дополнительными дозами цампы (поджаренной ячменной муки). Мы начинали страдать от нехватки зерна и других ресурсов. Лошадям и мулам приходилось питаться цампой, но многие из животных отказывались брать ее и в результате слабели. Нужно было обязательно достигнуть Нагчу с рынком, где мы могли бы закупить новые ресурсы на оставшуюся поездку через Тибет.

На следующий день проводники ошиблись в направлении. Мы прошли далеко на запад и, наконец, были вынуждены разбить лагерь в маленькой круглой горной долине, покрытой несколькими футами снега. Было невозможно найти правильный путь к перевалу Тангла из-за тумана, скрывшего горы. Мы послали тибетского проводника поискать местных кочевников в узкой боковой долине. Было замечено несколько стад диких яков, пасшихся на горных склонах. Во время отсутствия тибетца наша небольшая группа направилась через ручей для разведки окрестностей. Мы встретили местного жителя. Он носил зеленые очки от снега и был вооружен длинной тибетской саблей. Мы убедили его проводить нас в лагерь и переправили через реку верхом. Хорп принял нас за монголов, поскольку никогда не видел европейцев. По его словам, мы находились примерно в четырех милях от пути на Тангла, и обещал провести нас на следующий день. Он сказал, что большая тибетская застава, состоящая примерно из тридцати кавалеристов, была размещена недалеко от Карки. Мы прошли мимо нее в снежный буран, сильно отклонившись на запад. Он информировал, что верховный комиссар Хора находился с двумя ротами и несколькими горными орудиями в месте, называемом Чу-на-кхе, в пяти днях пути от нашего теперешнего лагеря. Он также вскользь упомянул, что были мобилизованы большие подкрепления местной милиции, и что местное население удивлялось этим военным приготовлениям.

На следующий день мы двинулись очень рано и, руководимые местным хорпом, возвратились примерно на три мили. Путь следовал гребнем низкого хребта, а затем поднимался по сухому руслу реки. Вся страна была все еще захоронена под снегом, и солнце слепило ужасно. Профессор Рерих получил небольшое ослепление от снега. Также пострадали монгол и тибетец. Через пятнадцать миль тяжелого пути, часто блокированного снегом, мы подошли к маленькой реке, сбегавшей с хребта Тангла, и расположились лагерем на берегу в месте, именуемом по-монгольски Екин Хапчига. Скудная трава по берегам составила некоторый корм нашим животным, которые были лишены этого в течение последних двух дней из-за снежного бурана. В течение этого перехода мы потеряли двух верблюдов и одного мула, которые были оставлены под ответственность хорпа. Мы снова наблюдали куланов, газелей и нескольких бурых медведей. Один из медведей так растерялся, увидев караван, что вбежал в колонну мулов и следовал с ними некоторое время, вызывая сильную панику среди животных. Огромные стаи серых цапель летели на большой высоте в южном направлении.

В течение прошлых дней у нас были некоторые трудности с лошадями, купленными в Цайдаме. Большинство животных безнадежно охромели, их копыта были не приспособлены для хождения по острым камням.

2 октября мы направились к перевалу Тангла. Начали движение, как обычно, рано, с рассветом. Легкий туман парил по вершинам, и лучи солнца рассеивались в его пелене. Холод был интенсивен, и твердая промерзшая земля отдавалась эхом под копытами животных. Каменистая тропа вела вдоль безымянного ручья, стекающего с гор, расположенных к югу. Тропа часто пересекала ручей, но потом вышла на широкое плато. Непроницаемый туман окутывал местность и нависал над плоскогорьем. Дорога была легкой, и несколько хорошо наезженных параллельных троп указывали, что мы идем правильно по дороге на Тангла.

После двухчасового перехода мы поднялись на низкую седловину, не обозначенную на существующих картах региона. Вершина ее была увенчана каменной пирамидой с несколькими флагштоками и развевающимися на них разноцветными кусочками ткани. Спуск привел нас в широкую горную долину юго-западнее седловины. Окружающий ландшафт по своей суровости был арктическим. Всюду поднимались высокие снежные пики, которые ясно выделялись в морозном разреженном воздухе. Несколько соляных озер виднелись к юго-востоку от дороги. Тропа шла на юго-запад и пересекала другой низкий хребет, увенчанный восемью каменными пирамидами. Мы разбили лагерь после двадцатидвухмильного высокогорного перехода. Пастбища были сравнительно хороши, но холод был интенсивен. Морозный день сменился ясной, но очень холодной ночью, и часовые замерзали в тяжелых меховых тулупах.

Мы решили подняться рано утром и пересечь Тангла до обычной полуденной пурги. Место нашего лагеря, используемое монголами во время их ежегодных паломничеств в Лхасу, известно чаще всего под его монгольским именем Кийтун-ширик – «Холодное пастбище». Ширик – грубая трава, растущая на кочках болот Тибетского нагорья. Эта трава – обычная пища животных каравана, так что слово приобрело смысл «пастбище». Монгол, который был послан на поиски стоянки для лагеря, вернулся со словами: «Усу байна, ширик байна» – «Там вода, там пастбище». А это всегда означает, что такое место подходит для лагеря.

Следующим утром мы пошли в половине шестого. Воздух был очень прозрачен. Весь горный хребет Тангла был ясно виден, и его белые искрящиеся контуры поднимались высоко над хаосом горной страны, которая простиралась вокруг него. Мы следовали поднимающейся равниной. Позади низкого отрога мы обнаружили несколько черных палаток кочевников с лохматыми лошадями, стоящими поблизости. Это была застава милиции, но никто не вышел, чтобы спросить нас, кто мы и откуда прибыли. Место казалось пустынным, и только синий дымок, поднимавшийся от палатки, указывал, что она обитаема. Вероятно, мы пришли слишком рано для этих людей, и солдаты мирно пили чай с маслом и цапмой. День обещал быть теплым, поверхность земли стала скользкой, и верблюдам было очень тяжело подниматься на перевал. Одного верблюда нам пришлось оставить, а его груз распределить среди других животных.

Подъем был длинен, но не очень крут. Куланы паслись около тропы и были единственными живыми существами, нарушающими покой большой горной страны. Перевал Тангла считается местом пребывания тридцати трех богов или небесных жителей, и наши монголы и тибетцы сообщили, что было хорошей приметой пересечь перевал в исключительно погожий день. Среди караванщиков Тибета существует твердое убеждение, что всякий раз, когда нежелательное лицо входит в Тибет, пронзительный ветер дует на перевале, и неудачные путешественники замерзают на ледяных склонах горы.

Вершина перевала была отмечена каменной пирамидой мендонгом, или каменной стеной, украшенной молитвенными флагами и церемониальными шарфами. Достигнув вершины, все монголы и тибетцы спешились, а ламы запели мантры. Они жгли благовонья, и их глубокие звучные голоса уносились высоко в разреженном воздухе высокогорного перевала. Спуск не был крут, и море гор и снежных пиков развернулось перед нами. Всюду, насколько можно было обозреть взглядом, возвышались одетые снегом горы. В отдалении стоял синий хребет Шанг-шунг, северное продолжение величественного Ньен-чен Тангла массива, непосредственная часть Трансгималаев, впервые нанесенная на карту великим шведским исследователем доктором Свеном Гедином. Путешественник чувствует чрезвычайное облегчение, когда видит, что ужасный перевал остался позади и огромный подъем при обозрении бесконечных горных массивов в их пышном великолепии, которые закрывают путь к священному городу Тибета и всего мира ламаизма.

На вершине перевала нам пришлось оставить одного из самых лучших коней в караване. Животное истощилось и было не в состоянии идти дальше. Через перевал ехал молодой хорпа с двумя гружеными яками, и мы доверили животное ему. Хорпа говорил на странном диалекте, и даже наши тибетцы не понимали его слов. Он носил серую шерстяную шапку, одежду пуру и тибетские высокие сапоги, сделанные из домотканой материи, подвязанные под коленями веревкой. У него была длинная тибетская сабля и магазинная винтовка европейского производства с примкнутым штыком. Он ехал на маленьком пони северотибетской породы. Его черты не были неприятны, и им в нашем караване многие заинтересовались, хотя его странный язык затруднял общение. Он возвращался с зерном в свой дом, который находился севернее Тангла.

Некоторое время мы следовали вдоль ручья, притока реки Яграчу, стекавшей с перевала в юго-западном направлении. Мы расположились лагерем на ночь после двадцативосьмимильного трудного похода. Недалеко от нашего лагеря находились многочисленные горячие источники, и место было известно под названием Чу-цен-конг, «Верхний горячий источник». Говорят, что долина реки Ягра была особенно богата горячими источниками. Потери этого дня в караване и в верховых животных были исключительно велики: три лошади, мул и верблюд. У тибетского нирва был сильный сердечный приступ, но он остался в живых. Он был доставлен в лагерь около одиннадцати часов вечера стонущим и почти без сознания. В течение предшествующих нескольких дней доктор находился около него днем и ночью. Нирва был в очень критическом состоянии и просил, чтобы ему дали китайско-тибетских лекарств, изготовленных одним из лам в караване.

На следующий день мы вышли поздно. Все были измучены переходом через перевал и тяжелой горной дорогой. Мы продолжили спуск в речную долину, которая носит местное название Чу-цен-чу, из-за горячих источников и гейзеров, находящихся по берегам. Речная долина представляла собой широкое горное ущелье с низкими круглыми холмами, поднимающимися со всех сторон. Мы пересекли хребет, известный под названием Лам-чунг. По краю долины были замечены черные палатки кочевников.

При пересечении Лам-чунг ла мы столкнулись с маленьким отрядом местной милиции, мобилизованной из жителей Хора. Отряд состоял из восьми человек, вооруженных саблями, винтовками и пиками. Их местом назначения была отдаленная река Чумар. Они рассказали нам, что правительство опасается нападения китайцев и монголов из Кансу и Цайдама, и что заставы милиции были размещены вплоть до северной окраины Чумар. Люди в отряде были весьма дикого внешнего вида. Большинство из них были без шапок, и длинные спутанные волосы развевались на ветру. Их тела были покрыты только грязными овчинными халатами. Они имели два вьючных пони, которые несли их принадлежности, одну палатку и некоторую утварь. Хорское приветствие «Або лам-нье» означает «Друг, хорошего тебе пути». Когда лицо высокого положения обращается со словами шаг-па – это означает «друг». Более вежливое выражение шаг-нье используется редко.

Мы остановились на ночь у подножья скалы на левом берегу реки Яг-ра. Место, известное своими горячими источниками, было названо Чу-цен пар-ма – «Средние горячие источники». Имеются два маршрута к Нагчу, один вдоль левого берега реки, другой вдоль правого. Нам пришлось следовать по левому берегу, так как этот путь был единственно реален для каравана тяжело груженных верблюдов. Другой маршрут использовался только ячьими караванами и был каменист и труден. Мимо нашего лагеря прошел в направлении к Нагчу караван из яков, нагруженный тюками плиточного чая. Каждый тюк содержал двенадцать плиток чая, или ча-ба, и двадцать четыре плитки чая составляли груз каждого яка.

Следующим утром мы возобновили путь по речной долине. Через примерно пять миль путь пересек низкий отрог и вышел в широкую долину, которая снова сузилась и скоро стала горным ущельем, прорезающим низкий хребет. После пятнадцатимильного легкого перехода мы разбили лагерь. Некоторые из животных были все еще утомлены после тяжелого перехода через Тангла, и нам приходилось быть с ними бережными. В лагерь зашли два молодых хорпа, вооруженные русскими винтовками образца 1899 г. Приклады винтовок были изготовлены в Нагчу. Они сообщили нам, что четырем иностранцам, которые были задержаны в Шенгди, разрешили перейти в Нагчу после двухнедельных переговоров. Они выразили сомнение относительно того, можем ли мы получить разрешение продолжить путь дальше на юг, и скоро оставили лагерь. Караванщики считали, что эти люди были шпионы, посланные верховным комиссаром Хора разведать о нашем продвижении и силе. Две хорские женщины, мать и дочь, прибыли в лагерь и дали нам немного молока яков и масла. В свою очередь они получили немного сухого туркестанского изюма. Они очень стремились узнать, видели ли мы голоков на маршруте из Синина, и жаловались, что голокские банды нападают на местных кочевников. Чтобы защитить себя, местные хорпы должны были сниматься и двигаться в отдаленные горные долины. Мы также пробовали обменять некоторые из наших монгольских лошадей на местных, цена которых была около двадцати пяти нгу-сангов за каждую. Наши запасы быстро подходили к концу, и нужно было закупить масло и цампу, чтобы добраться до Нагчу. Цена десяти кхе масла (один кхе – приблизительно пять фунтов) составляет двадцать пять нгу-сангов.

6 октября 1927г. мы сняли лагерь очень рано, чтобы достигнуть Шенгди до полудня и иметь достаточно времени на покупку продовольствия у местных кочевников. Долина реки, которой мы следовали, расширилась, и на соседних склонах были замечены стойбища кочевников с отарами овец и стадами домашних яков. После семи миль легкого пути, мы внезапно заметили группу людей, стоящих на тропе. Они оказались милиционерами, имевшими приказ остановить нас и сообщить верховному комиссару Хора, находящемуся в Чу-на-кхе. Большинство из них были неряшливая молодежь без оружия. Вместо сабли у одного из них за поясом был рог антилопы. Старший по званию, высовывая язык в знак почтения и жестикулируя, просил нас задержаться на один день в Шенгди, чтобы они могли доложить о нас верховному комиссару.

Мы решили остановиться, потому что намеревались войти в страну мирно, не прибегая к применению силы в регионе, охраняемом заставами милиции. Шенгди представляла собой обширную долину с однообразным грунтом, покрытым хорошими пастбищами в короткие летние месяцы. Мы обнаружили, что вся трава уничтожена караванами из Внутренней Монголии, Цайдама и Китая, которые обычно задерживаются в этой долине, ожидая получения разрешения на посещение Нагчу. Поверхность долины была покрыта болотами, и ночной воздух был холодным и сырым. Примерно в трех милях от нашего лагеря было маленькое озеро, имеющее местное название Янцзе-ма тшо, расположенное у подножья холмов.

Все местное население пришло в лагерь. Молодые люди с длинным косами, висящими с обеих сторон лба, были наряжены в шубы из овчины, украшенные черными полосами ткани, и высокие тибетские сапоги, сделанные из кожи домашней выделки. У некоторых из хорошо одетых щеки были окрашены красным. У других лица были покрыты черной пастой, используемой тибетскими женщинами для защиты кожи от ветров тибетской зимы. Кочевники очень стремились обменять наших монгольских лошадей на местных. Начальник, наряженный в новую шубу из овчины, нанес нам визит и начертал проект длинного сообщения. Он снова спросил число людей и животных в караване и количество багажа. Мы сообщили ему, что это уже было выполнено заставами в Олун-норе, и что сообщение было послано оттуда в Нагчу. Он ответил, что застава милиции в Олун-норе была подчинена губернаторам Нагчу, а его обязанность – сообщить верховному комиссару Хора, Кушо Капшопа, который был выше по службе и по социальному положению, чем губернаторы Нагчу. Он соответственно продолжил писать свое сообщение и считал и пересчитывал животных каравана, которые бродили по пастбищу, и бедный человек каждый раз получал различное число лошадей и верблюдов и, наконец, должен был оставить это занятие.

Охрана милиции из четырех людей была размещена в лагере, а белая палатка была поставлена вне лагеря. Официальное объяснение, данное нам, было то, что палатка и люди были помещены в лагерь, чтобы охранять животных и багаж в течение ночи. В действительности люди были помещены туда, чтобы шпионить за каждым нашим движением. Мы не возражали, надеясь, что странное отношение вскоре изменится. Мы были все еще уверены в наших тибетских паспортах и хороших намерениях правительства Тибета. Нам разрешали покупать молоко и масло, но запретили продавать или обменивать караванных животных. Мы возразили против такого нарушения нашей личной свободы, но начальник извинился, говоря, что он действует согласно приказам от более высоких властей. По его словам, среди четверых русских, которые были задержаны в Цомра, был японец и им позволили посетить Нагчу только потому, что кхан-по из Нагчу был его личный друг. Им было отказано в разрешении посетить Лхасу и вероятно предложат идти в Синин или Ладак.

Первая ночь, проведенная в Шенгди, была холодна, и воздух очень сырой. Ранним утром нас снова посетил местный старшина, который сообщил нам, что прибыли несколько чиновников от верховного комиссара Хора и губернаторов Нагчу, чтобы обсудить вопрос нашего дальнейшего продвижения. Около десяти часов утра мы услышали звон колокольчиков и вскоре заметили нескольких всадников, быстро приближающихся к нашему лагерю. Одним из всадников был младший офицер ше-нго тибетской регулярной армии. Его сопровождали несколько солдат в униформах. Они остановились за лагерем, провели длинный разговор с местным старшиной, в течение которого было выпито много чашек чая, и оттуда осмотрели лагерь. Затем ше-нго направился к нам. Он ехал на серо-стальном тибетском пони под английским седлом. На голове его была меховая шапка иностранного производства. Поверх униформы был надет халат из черного вельвета и шуба из овчины. Он сопровождался молодым солдатом в униформе и крагах. Поверх униформы солдат носил домашнего изготовления тибетский халат, и большая тибетская меховая шапка покрывала его голову. Он был вооружен винтовкой Ли-Энгфилда, украшенной церемониальными шарфами, или хатыками, которые висели на штыке. Он носил несколько патронташей, которые играют важную роль в тибетском наряде. Оба человека были чрезвычайно робкими и сначала даже тихими.

Офицер скоро ушел к своей служебной палатке и начал писать длинный рапорт. Он пересчитал снова наших животных и даже попросил открыть несколько сумок. В одной из них он нашел нашу коллекцию тибетских знамен и других религиозных предметов. Это произвело на него огромное впечатление, поскольку он внезапно объявил, что его задача закончена и началась для его лошади. Он информировал нас, что в том случае, если его превосходительство верховный комиссар найдет возможным предоставить нам разрешение проследовать дальше, то он бы мог вернуться и сопровождать нас лично. Он возвратился к палатке милицейской заставы и два часа пил чай с нашими охранниками.

Около двух часов мы снова услышали колокольчики, объявляющие прибытие большего количества других официальных лиц. На этот раз прибыл доньер, или представитель губернаторов Нагчу, сопровождаемый двумя мелкими чиновниками из дзонга, или форта Нагчу. Спешившись, новые посетители прибыли сразу в лагерь и представились профессору Рериху. Они все сказали «салам», и один даже добавил по-английски: «Доброе утро». Им предложили сесть около палатки профессора Рериха, и началась долгая и утомительная беседа. Доньер представил себя как одного из известных всем таможням на путях всех иностранцев и выразил свое желание составить проект другого детального рапорта. Он сообщил, что его специально послал для этой цели кхан-по из Нагчу, или Го-манг гарпон, который был его наставником и начальником. По его словам, кхан-по был очень серьезный человек, и если промедлить в выполнении своих обязанностей, то он конечно накажет. После этого краткого представления он просил нас помочь ему в составлении проекта сообщения. «Каковы были ваши намерения в посещении Тибета?» – был его первый вопрос. «Это – американская экспедиция, снаряженная несколькими американскими учреждениями», – был наш ответ. «Амери, Амери, Амери-хан», – повторил доньер несколько раз и внезапно схватил свою ручку и быстро написал что-то на длинном свитке бумаги. Я сумел прочесть первые строчки сообщения из-за его спины и к моему большому изумлению прочел следующее утверждение: «В такой-то день тибетского восьмого месяца года огненного зайца прибыл в Шенгди король Амери, чья цель изучать буддизм и приобретать священные тексты и изображения». Мы возразили, и пробовали объяснить ему, что «Американец» не может интерпретироваться как Амери-хан, но доньер отклонил наш протест, говоря, что он немного знаком с монгольским, а каждый знает, что «хан» означает по-монгольски «король» и что он поэтому был весьма уверен в правильности своего счастливого объяснения. Наш протест только подтверждал правильность его предположения, и что мы только пытались скрыть от него истинное положение нашего лидера, чье имя было «Амери», и чей ранг был обозначен монгольским словом «хан». Он, кроме того, требовал дать фотографию каждого из членов экспедиции и групповую фотографию всей экспедиции. Все эти фотографии вместе с его сообщением будут представлены Его Святейшеству Общеизвестному Господину, который потом прикажет своим министрам рассмотреть наш случай.

Мы напомнили доньеру тот факт, что у нас есть тибетские паспорта, и таким образом имеем право пройти без дальнейших помех. Доньер ответил, что он не знал ничего относительно наших паспортов, и что его начальники никогда не сообщали ему об этом. Было очевидно, что власти пытались игнорировать факт, что мы имели документы, разрешающие путешествовать через тибетские территории, и полагали, что мы были обычными исследователями, которые нарушили уединение их страны

Весьма неожиданно лагерь был посещен двумя милиционерами, которые привезли наш паспорт на проезд из Олун-нора в Нагчу. Мы высказали сомнение относительно его, но они удостоверяли, что паспорт был у губернаторов в Нагчу. Доньер казался смущенным и объяснил, что паспорт был вероятно у кхан-по в Нагчу и что кхан‑по не считал необходимым информировать об этом своего подчиненного. Доньер снова сосчитал животных нашего каравана и грузы и после завершения своего рапорта отбыл из нашего лагеря. Он сообщил нам, что иностранцы прошли до нас группой из четырех человек, состоящей из японца, американца, и двух немцев. Он не знал их имена, но сказал, что они много фотографировали и собирали насекомых. Это была очевидно научная экспедиция. Мы думали о докторе Филчнере, который с одним помощником работал некоторое время назад в районе Синина

Вечером официальные представители оставили лагерь и уехали в быстром темпе к горам на юге долины. Следующий день мы провели в лагере, ожидая ответа от верховного комиссара. Общение с местными кочевниками внезапно стало еще более ограниченным, им запрещали торговать или связаться с нами. Молоко, масло и топливо были доставлены начальником. Мы провели день перераспределяя грузы и леча лошадей, поддерживая животных. Согласно начальнику, строгие правила были введены начиная с прошлого года, и никому не позволялось проходить границу без разрешения от Далай ламы, который всегда устанавливал дату отъезда караванов из Нагчу. Эти строгие инструкции не только затрагивали иностранцев – монголов, китайцев или другие нации, – но также тибетцев, прибывающих из Монголии или Китая после длительного проживания в этих странах.

Вечером нас посетили два начальника, одетые в красные халаты пуру и гамбургские шляпы, вооруженные тибетскими саблями в ножнах, украшенных полудрагоценными камнями. Они принесли новости, что верховный комиссар Хора, Кушо Капшопа, и губернаторы Нагчу пригласили нас двигаться сразу в Чу-на-кхе и Нагчу. Они снова подготовились, чтобы составить проект сообщения, но мы выразили сильный протест и заявили им, что предшествующих рапортов было достаточно. Они улыбнулись и оставили вопрос.

Следующим утром мы поднялись намного раньше рассвета, и к шести часам целый караван, сопровождаемый двумя начальниками, шел в южном направлении. Я провел ночь очень плохо и чувствовал ужасную слабость. Большое напряжение предыдущих дней, частые ночные дежурства, утомительные переходы и бесконечные переговоры с пограничными властями в течение трех дней полностью истощили меня. Дорога пересекла долину Шенгди и поднялась на низкий перевал. С высоты этого перевала до Кам-ронг ла простиралось высокое плоскогорье с холмами, покрытыми травой и узкими долинами. Мы обогнали на нашем пути караван яков. Эти караваны очень медленно продвигаются и делают только девять или десять миль в день. Два сопровождавших нас начальника до Чу-на-кхе, остались позади, и мы двигались одни.

Внезапно группа всадников преградила нам путь с криками: «ман-дро» – «стойте», пыталась остановить нас. Их руководитель был вооружен саблей и маузером, висящим через плечо. Остальные люди имели только патронташи без винтовок. Мы были вынуждены остановиться и ждать двух начальников, которые подскакали к нам и приказали людям уйти и дать нам проход. Они кричали: «Сонг, сонг, сонг» – «Идите, идите, идите». Было интересно наблюдать, что должностные лица милиции на маршруте не информированы о нашем продвижении. Мы ехали по местности все более и более пересеченной. Всадники сопровождали нас со всех сторон каравана, и многие приветствовали нас на индийский манер: «Салом, сахиб».

Из-за приступа горной болезни я чуть не упал с лошади на перевале Кам-ронг. Пульс едва прощупывался, но я не терял сознания и услышал, как доктор сказал: «Он умирает». Через два часа я пришел в себя, но едва держался на ногах. Доктор дал мне большую дозу лекарства, стимулирующего деятельность сердца, и я смог поехать в лагерь, расположившийся в долине Чу-на-кхе. Один из монголов также свалился с лошади, и ему помогли добраться до лагеря. Местное население, очевидно, прослышало об экспедиции, и вскоре на территории лагеря собралась толпа, в которой было и несколько лхасских торговцев. Один из них весьма удивил нас, говоря: «Время – деньги» и другие английские слова.

Рано утром 10 октября в лагерь прибыли несколько чиновников с приглашением посетить лагерь верховного комиссара Хора. Несмотря на большую слабость, я должен был сопровождать профессора Рериха и нашего полковника в лагерь генерала. Генерал желал знать о нашей экспедиции, и присутствие переводчика было необходимо.

Лагерь верховного комиссара был расположен в северо-восточном углу низины Чу-на-кхе. Путь к лагерю был тяжел и утомителен из-за многочисленных кочек и отсутствия хорошо протоптанной дороги. Лошади часто спотыкались и с каждым толчком я чувствовал возвращение болезни.

Наша группа ехала в следующем порядке: сначала монгол из нашего конвоя с флагом экспедиции, потом профессор Рерих, полковник и я. Нас сопровождали трое монголов, вооруженных винтовками за плечами. Тибетские чиновники ехали позади них. В дороге у меня снова начался сердечный приступ, и я вынужден был остаться с одним из монголов. Тибетский чиновник поскакал в лагерь за врачом. Немного позднее к нам подъехали г-жа Рерих, доктор и Портнягин, которые остались со мной, а профессор Рерих с полковником отправились к генералу. После того, как доктор дал мне очередную дозу лекарства, я почувствовал себя несколько лучше, но был все еще слишком слаб, чтобы ехать в лагерь генерала. Тибетский чиновник с несколькими солдатами прискакал оттуда и настаивал на моем прибытии к генералу. Люди пытались отнести меня на винтовках, используя их в качестве носилок. Но эта затея не удалась, и им пришлось оставить меня. Тем временем генерал послал другого посыльного убедить меня прибыть как можно скорее. Это был его личный секретарь, молодой тибетец, которого я встречал в Дарджилинге в 1924 г. Я сделал последнюю попытку добраться до лагеря генерала на лошади доктора, животного с исключительным темпом, и это мне удалось.

Лагерь генерала представлял собой поселение, состоящее из черных палаток кочевников. В центре стояла просторная белая палатка генерала, окруженная высокой стеной, сделанной из дерна и мешков аргала. Эта стена защищала палатку от сильных ветров тибетского нагорья. Перед палаткой был установлен флагшток с тибетским военным флагом. Почетный караул был выстроен около входа, и люди отдали нам честь. Солдаты носили европейские униформы, привезенные несколько лет назад из Индии, но команды отдавались по-китайски. Мы спешились, оставив лошадей под присмотром служащих, и вошли в палатку генерала, где нашли генерала и профессора Рериха. Интерьер был украшен большими кусками разноцветного китайского шелка и парчи, которые образовали балдахины над сиденьем генерала. На центральной стене висели танки, или расписанные знамена. В правом углу стоял алтарь с тяжелой серебряной шкатулкой работы непальских художников.

Кушо Капшопа, верховный комиссар Хор, или Хор чьичьяр (Хор спьи-кхьяб) – молодой человек двадцати четырех лет – сидел на поднятой платформе, покрытой шкурами леопарда. Он был одет в длинный халат из желтого китайского шелка и обычную чиновничью меховую шапку, обшитую золотыми дордже, или молниями, инкрустированными драгоценными камнями, что означало его высокий военный ранг. Массивное золотое кольцо с большим изумрудом украшало генеральскую руку. Перед ним стоял обычный тибетский низкий стол с серебряной чайной чашкой, чернильный прибор и другие письменные принадлежности. К центральному столбу палатки был привязан его личный штандарт, который носили перед ним в процессиях, и его сабля в зеленых кожаных ножнах. Слева от генерала сидели два молодых чиновника в меховых чиновничьих шапках и шелковых одеждах. На более низком месте сидел тибетский офицер в чине ру-пона (ру-дпона), или майора. Мы были приглашены сесть справа от генерала на платформе, покрытой мехами и коврами. Служащие в пурпурных одеждах принесли чай, сушеные фрукты и бисквиты, привезенные из Индии.

После обычных церемониальных вопросов относительно здоровья, трудностей пути и целей экспедиции генерал выразил восхищение профессором Рерихом, который, несмотря на его возраст, согласился предпринять такую трудную поездку в такую незначительную страну, как Тибет. «Мы слышали, – добавил генерал, – что Америка – богатейшая страна мира. Мы не в состоянии принять американскую экспедицию хорошо. Я, являющийся чиновником четвертого разряда, имею право сообщить непосредственно Его Святейшеству Далай ламе и сразу же сообщу лхасским властям о вашем прибытии». Генерал выразил свое желание посетить лагерь в тот же день. Майор из эскорта генерала был вызван и получил приказ готовить процессию. Приготовления продолжались час, в течение которого генерал задавал вопросы об экспедиции и упомянул что доктор Филчнер остается в Цомра, ожидая ответ из Лхасы. Наша беседа была прервана майором, который сообщил, что все готовы. Генерал поднялся, и мы все вышли из палатки. Всадники охраны были выстроены перед палаткой, и люди салютовали генералу, поднявшись на стременах и отдавая честь. Генерал сел на лошадь, оседланную английским седлом, покрытым толстым тибетским ковром. Процессия двинулась. Во главе ехал солдат со штандартом генерала, затем верховые трубачи и отряд кавалерии, сопровождавший генерала, его свиту и нас. Большое количество слуг ехало верхом. Когда мы оставили лагерь, был произведен салют из восьми орудий и местный хорский оркестр из тибетских труб оглушал нас.

При достижении нашего лагеря солдаты снова салютовали своему генералу, который произвел общий осмотр лагеря. Наши палатки привлекли его внимание, и он спросил, можем ли мы продать некоторые из них. После краткого пребывания генерал возвратился в свой лагерь и предложил передвинуться ближе для облегчения переговоров. Ранним утром следующего дня мы переместились и установили палатки в пределах четверти мили от тибетского лагеря. В полдень мы снова нанесли визит генералу. Верховный комиссар уверил нас, что через два дня мы сможем идти дальше и что задержка была временной, чтобы дать гражданским властям время подготовить все по нашему маршруту. Генерал снова говорил о докторе Филчнере и его работе. Профессор Рерих указал, что Чу-на-кхе было очень неподходящее место для длительного пребывания. Генерал ответил, что великие люди Запада имели те же самые удивительные возможности, как и великие инкарнированные ламы Тибета, и были способны выдержать огромные затруднения и что он уверен, что ничего не случится с нами. Генерал добавил, что он не желал бы, чтобы такие видные люди, как профессор Рерих, были задерживаемы, и что он постарается экспедицию отправить во-время. Он приказал своему духовому оркестру играть ежедневно в нашем лагере. Вечером генерал и его помощники нанесли нам еще визит и исследовали багаж. «Багаж больших людей должен быть осмотрен чиновниками самого высокого разряда, – изрек генерал, – именно поэтому я прибыл сегодня». Всё было проверено, и все наше оружие было тщательно осмотрено. Длинное сообщение составлялось и посылалось сразу Его Святейшеству Далай ламе, который желал узнать о нас. Вечером оркестр снова играл для нас, оглушив напоследок

Следующим утром генерал развлекал нас завтраком из китайских и тибетских блюд. Несмотря на очевидную любезность и дружественность чиновников, мы могли заметить определенный холод в отношениях. Генерал информировал нас, что гражданские власти Нагчу категорически отказались позволить нам пройти, и что мы должны ждать официального ответа, или ка-лен, от Лхасы. Он пытался убедить кхан-по из Нагчу разрешить нам пройти, но кханпо и его коллега были очень упрямые люди и отказалась слушать его. Генерал должен возвратиться в Бьи-ру гомпа, в свою зимнюю штаб-квартиру, но его представитель останется с нами до получения разрешения и будет проявлять внимание ко всем нашим нуждам. Мы упомянули что мы имеем тибетские паспорта, но Его Превосходительство отметил, что тибетский представитель в Урге был только частным лицом без каого-либо положения чиновника и что он жил там по частным причинам

Генерал вызвал всех местных старшин к своей палатке и сделал расплывчатое внушение, чтобы они старались служить нам и снабжать всем необходимым. Был оставлен пост милиции в нашем лагере, чтобы защитить нас и багаж от грабителей и местного населения Было невозможно обсуждать дальше с генералом, не склонным прислушиваться ко всем нашим протестам. Нам пришлось возвратиться в лагерь и ждать ответа из Лхасы, который предполагался через четырнадцать дней

Артиллерийский салют из восьми орудий уведомил местных жителей, что верховный комиссар оставил свой лагерь Великолепный кортеж чиновников и вассалов в ярких костюмах вихрем прошел через лагерь, а мы остались одни стоять перед серьезной тибетской зимой.

 

Печать E-mail

Если заметили ошибку, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter
Просмотров: 662