Рериховская библиотека
Рудзите Г.Р.
Встречи с Юрием Николаевичем Рерихом
С Юрием Николаевичем я познакомилась 15-ти лет на чердаке нашего дома в Межапарке в г. Риге и... полюбила его на всю жизнь. Там лежали тщательно уложенные ящики с архивом бывшего Латвийского Общества Рериха. Наверху одного – две толстые тетради в коленкоровом переплете, написанные детской рукой. Одна из них – сочинения по русскому, другая – списки монет маленького нумизмата. На первой странице: «Ученик... класса Ю.Рерих». Покрыт ящик был журналом «Индиа Магазин», где на одной странице я нашла и фото Юрия в тибетской одежде вместе с отцом, совсем еще юного, застенчивого, но с прямым смелым взглядом.
Эти же глаза смотрели на меня поздним вечером 27 августа 1957 года, когда мы с моим отцом Рихардом Яковлевичем Рудзитисом пришли к Юрию Николаевичу на дом, в еще не достроенном квартале на Ленинском проспекте в Москве. На его лице чередовались черты матери и отца, а глаза, по сути серые, всегда казались черными, такой в них горел огонь.
Началось самое чудесное время и в моей жизни, и в жизни моего отца. Около двадцати встреч, письма, книги, вести, переданные через друзей. Три года, свет которых освещает всю жизнь. Когда Светоч угас, он погасил и моего отца, его не стало через полгода после ухода Юрия Николаевича.
Впервые я познала наяву, реально, в жизни Елену Ивановну и Николая Константиновича, – их воспитание, их мысли. Эмоциональный, даже пылкий по природе, Юрий Николаевич все умел сохранить в себе. И в беседе, и в книге его слова обдуманны, сдержанны. Правда, один раз его глаза воспламенились огнем – при встрече с глазами Учителя на сокровенном портрете, и весь он загорелся, как пламя.
Общался Юрий Николаевич без лишних слов, движений. Он твердил, что рука должна быть протянута с определенной целью. Но был замечательным собеседником, создававшим зримые образы перед глазами слушавшего. О трудностях чаще говорил с юмором. Он нам передал много удивительного из жизни родителей и брата.
Юрий Николаевич терпеливо и охотно отвечал на многочисленные вопросы моего отца. Старался коснуться и тех проблем, которые были задеты в разговоре с недавно побывавшими друзьями.
Отличался он удивительной интеллигентностью и культурой, был не просто полиглотом; но общался на большинстве языков, которые знал, «без акцента». Работал не спеша, в особом ритме, распределяя силы на весь день.
Юрий Николаевич не терпел боязливости, показухи, мещанства, неисполнения обещаний. Обычно терпеливый, мягкий, он мог стать суровым. И я на себе испытала всю гамму его чувств, хотя он нас баловал неимоверно. Он не поучал, чаще он старался передать свои мысли ненавязчиво, как бы невзначай, даже примером в разговоре с другим.
Для меня было приятным открытием то, что он, в отличие от большинства читающих Живую Этику, не бросался цитатами из Учения. Незнающий даже мог подумать, что он к ней непричастен, – он, самолично получающий прямые Указания! Юрий Николаевич передавал суть мыслей Живой Этики в своем мышлении, в своих поступках. Уловивший однажды мой удивленный взгляд, он при первой возможности тихо пояснил: «Мы, восточные, не говорим о сокровенном, дорогом для нас».
Он ненавидел ложь, иногда удивительно откровенно отвечал на весьма сокровенные вопросы. Например, на вопрос одной женщины на выставке: «Видели ли вы Учителя, были ли вы в Шамбале?», ответил: «Да». Но если надо было охранить сокровенное, то ничто в его лице – ни один мускул – не выдавало тайны.
Строго избегал Юрий Николаевич людей с астральными наклонностями («видениями», «голосами», «автоматическим письмом») астральных «гуру», а также их друзей и знакомых.
С первого момента приезда в Москву Юрий Рерих весь был сосредоточен на том, чтобы понять, познать советскую действительность, весьма трудную для каждого живого свободного ума. Он же приехал, чтобы передать Родине наследие родителей. Довершить то, что они не смогли, находясь вдали.
Таким же преданным Великому Делу родителей он был всю жизнь. Прекрасный художник в молодости, всесторонне одаренный, он изучает то, что нужнее всего для экспедиции – восточные языки, культуру. На вопрос моего отца, был ли он женат, он ответил: «Я же не мог... подвергать семью всем опасностям путешественника и воителя».
Приехал Юрий Николаевич по приглашению руководства страны, Никиты Сергеевича Хрущева. Но по воле его был помещен «поближе», в Москве, а не в Ленинграде – милом Петербурге – где прошли молодые годы Юрия Николаевича и где был известный Институт Востоковедения. На каждом шагу он сталкивался с чужой, непонимающей, но всесильной волей. Наследие отца, даже имя его было встречено с недоброжелательностью и страхом. Сколько энергии и находчивости потребовала первая выставка вновь привезенных 400 картин Н.Рериха, в конце концов разрешенная лишь в Малом зале на Кузнецком Мосту. Как все охали о геройстве К.Юона, который наконец взялся написать предисловие к каталогу, – «все-таки Юон сотворил предсмертный подвиг». Небольшие размеры помещения дали экспозиции особую силу напряженности света красок. А длинные очереди притягивали особое внимание. Выставка обошла все крупные музеи Союза. И... залегла в запасниках Русского музея.
Много было боли. Лучшие картины Николая Константиновича должны были быть переданы Алтаю. Но отбор картин прошел за спиной Юрия Николаевича. Весьма возмущенный, он все-таки облегченно вздохнул, что 60 отобранных картин не были из худших.
Картины отца – наследственная часть Юрия Николаевича – были даром, преподнесенным лишь с одним условием, чтобы они находились в постоянной экспозиции. Начало казалось обнадеживающим. Шел спор о месте Мемориального музея Н. Рериха. То думали о дворцах Подмосковья в Архангельском, то о постройке нового здания где-то в центре Москвы. Наконец остановились на бывшем доме Общества Поощрения Художеств в Ленинграде. Осенью 1959 г. Юрий Николаевич все сам осмотрел и дал согласие. А пока, временно, картины были помещены в Русском музее (после пылкого спора между Третьяковкой и Русским музеем). В последний момент, после разговора с директором Русского музея, Юрий Николаевич изменил список и часть лучших картин, сколько позволила площадь стен в квартире, оставил у себя. Временно. Он боялся, что не все картины будут выставлены. Стены квартиры Юрий Николаевич обил серым нейтральным полотном и каждый свободный сантиметр между книжными полками покрыл картинами. «Гессэр-хан», «Св. Сергий Строитель», Гималайские пейзажи, «Держательница Мира». Пока, конечно, пока они здесь. Они все – дар Николая Рериха Родине. Но лишь при одном условии. Чтобы служили людям. Как сами Рерихи – в вечном труде. Но картины до сих пор ждут, чтобы их подняли из запасников Русского музея.
Юрий Николаевич привез, кроме своих трудов, тяжелый трехтомник – манускрипт отца «Моя жизнь», 999 очерков, начатый Н.Рерихом уже в 1937 году. Первая часть манускрипта должна была быть издана еще до войны Латвийским Обществом Рериха, но осенью 1940 года Общество было ликвидировано советскими властями и имущество конфисковано. (Там же предполагалось издать и Дневники путешествия 1925-1928гг. Н.К.Рериха и Ю.Н.Рериха). «Моя Жизнь» Н.Рериха, оказалось, никому не была нужна. С великим трудом несколько очерков в сокращённом виде напечатал журнал «Октябрь» 1958, №10. После не раз они печатались отрывками, искромсанные, то в книгах, то в газетах и в журналах, но в полном виде, в редакции автора – никогда.
Третье желание Николая Константиновича было видеть обновленным буддийский храм в Петербурге, у колыбели создания которого он стоял. Это отчасти исполнилось.
Росли горы папок на письменном столе Юрия Николаевича. Росло напряжение, тревога. Множество ненужных дел, собрания в накуренных помещениях. Упреки, выпады со стороны истинных советских представителей в адрес «буржуазного ученого». Никому не нужным оказался и труд Ю.Н.Рериха «Средняя Азия», который он сам весьма ценил. Весной 1960 года Юрий Николаевич мечтал о побеге и отдыхе в степях родной Монголии, просто в палатках. Решил перейти работать в Бурятию, в Улан-Удэ – летом прочесть там ряд лекций и тогда же договориться о переезде. Не успел. Ушел. Ушел, не попрощавшись. А может быть, не совсем так. За неделю перед уходом он совершил последнюю трапезу с самыми близкими друзьями. Посадил моего отца на свое место. Просил всех сблизиться, сотрудничать.
20 июля 1992 г.