ХОЗЯЕВА ЗЕМЛИ БЕЗ ЗЕМЛИ

Когда-то тода были хозяевами земли. Им принадлежала страна Голубых гор, ее леса и пастбища. Право тода на землю было обусловлено давностью владения ею. Никто не может сказать, когда пастухи пришли в Нилгири, но каждое племя Голубых гор твердо знает, что тода – первые пришельцы в этой стране. Кота, курумба, ирула, а позже и бадага безоговорочно признавали за тода своеобразный традиционный титул «хозяев земли». Хозяева были щедры и великодушны. Племенам, поселявшимся в Голубых горах, тода гостеприимно отдавали землю и брали чисто символическую плату за ее пользование. Но «миссис Ост-Индская компания» решила по-своему. Она стала хозяином земли, а за тода сохранился только титул, который не забыли другие племена…

Мы сидим с Пеликеном на зеленом пригорке около Канделманда. Время от времени по шоссе, вьющемуся внизу, проносятся легковые автомобили, джипы и такси. Там, за поворотом, в двух милях от манда начинается Утакаманд. Пеликен поворачивается спиной к шоссе и пристально смотрит на вершины гор, вырисовывающиеся за небольшой рощицей на западе. Шум машин долетает сюда ослабленным и не заглушает звонкого пения птиц. Около небольшой рощицы мирно пощипывают траву несколько буйволов. Прохладный ветер шумит в кронах деревьев, и Пеликен зябко кутается в путукхули.

– Амма, тебе нравится страна тода? – нарушает он молчание.

– Нравится.

– Посмотри, – продолжает Пеликен и, освободив правую руку из-под путукхули, обводит ею вокруг, – Как прекрасна она.

– Да, – соглашаюсь я.

Пеликен внимательно смотрит на меня, и затаенная боль мелькает в его глубоко посаженных глазах.

– Но для тода не осталось места в этой стране, – печально произносит он.

– Я слышала, что тода называют хозяевами этой земли.

– Хозяева земли без земли, – горько усмехается Пеликен. – Все началось тогда, когда еще была миссис Ост-Индская компания, мистер Сюлливан и когда построили Каменный дом. И все продолжается до сих пор. Скоро буйволам негде будет пастись. А раньше земля здесь принадлежала нашим предкам…

Скорбная фигура Пеликена, завернутая в путукхули, сразу возникла у меня перед глазами, когда я увидела несколько переплетенных папок с пожелтевшими документами фонда «Нилгири» в Мадрасском государственном архиве. Я раскрыла одну из них, и со страниц, исписанных английскими чиновниками, поднялось облако едкой пыли. Черви основательно потрудились над фондом «Нилгири», и поэтому в некоторых местах текст был изъеден и уничтожен. «Хозяева земли без земли» – вновь прозвучало у меня в ушах. Все началось вот с этих пожелтевших и рассыпающихся писем и документов. «Когда построили Каменный дом» – вспомнила я слова Пеликена.

Каменный дом был заложен в 1820 году по указанию Сюлливана, тогдашнего коллектора Коимбатура, на западном склоне Додабетты. С этого дома начался Утакаманд, европейские усадьбы, плантации и солдатские казармы. Сюлливан действовал осторожно, и за несколько миль лучших пастбищ он уплатил тода компенсацию – 162 рупии 10 ан. Те не возражали. Они ведь всегда делились землей с пришельцами. А что такое деньги, они представляли себе смутно или совсем не представляли. Тода не знали, что такое собственность. Земли было много, и она принадлежала всему племени. Размашистым крупным почерком Сюлливан несколькими годами позже писал своему коллеге коллектору Малабара: «Никакого разделения земли среди тода я не нашел. Они владели ею сообща, и, когда в 1822 году я впервые столкнулся с их владельческими правами, деньги, которые я уплатил им за землю, были разделены между тода, живущими в Малнаде» [1].

Сообщение Сюлливана вызвало поначалу легкое замешательство среди чиновников и удивило совет директоров Ост-Индской компании. Действительно, у тода не было частной собственности на землю. Поэтому каждый раз, когда колониальная администрация или частные лица хотели отторгнуть тот или иной участок земли, им приходилось иметь дело не с отдельным его владельцем, а с советом племени или старейшинами рода. Это явно затрудняло грабеж и в какой-то мере суживало возможности для всякого рода обманов. Трудности раздражали англичан. Необходимо было вмешаться в дела этого странного племени и разъяснить, что каждая семья имеет право на свой участок земли и пастбища. Но эти разъяснения не помогли. Тода не могли понять, для чего надо делить землю и считать ее своей собственностью.

Вот тогда новая мысль появилась на страницах официальной переписки. Сначала она проскользнула незамеченной, а потом от письма к письму, от документа к документу стала звучать все настойчивее и определеннее. «На каком основании тода владеют своей землей?» – вопрошали чиновники. «У тода нет документов, подтверждающих их права на землю», – писали другие. «Тода ничем не могут доказать своих прав на землю, кроме как свидетельствами кота и бадага, которые утверждают, что земли, культивируемые ими, принадлежали тода», – строчили третьи. «Претензии этих варваров-пастухов основаны на невежестве в отношении прав собственности на землю», – отмечали четвертые.

Начался интенсивный процесс захвата земель тода. Страницы официальной переписки полны признаний, которые чиновники не считали нужным даже скрывать. «Претензии тода на какую-либо компенсацию теперь забыты. Ост-Индские поселенцы берут столько земли, сколько могут», – доносили правительству в 1828 году. Коллектор Малабара писал в 1833 году, что европейские поселенцы продолжают отбирать земли у тода, платя им за большие участки 5—10 рупий, а иногда даже ничего не платя. В том же году Сюлливан сообщил малабарскому коллектору: «Никакой компенсации не было уплачено тода за земли, включенные в кантонмент. Эти земли составляют несколько миль. На них расположены их любимые манды, откуда они были выселены». На пастбища тода был выпущен скот, принадлежавший поселенцам. За выпас чужого скота тода ничего не получили. Земли, отобранные у тода, измерялись не акрами, а квадратными футами. Футы нередко складывались в километры.

Архивные папки хранят обличающие факты. Вот некоторые из них, относящиеся к 1835 году. Сэр Д. Хор получил 2205 квадратных футов земли для своей усадьбы. Выяснить, на каких условиях была взята земля, не представляется возможным. Мистер Дэвис захватил 808 квадратных футов земли. За один из участков, по его словам, он уплатил три рупии. Что же касается остальных, то он не «помнил», платил он за них или нет. Рили даже не пытался «вспомнить». За восемь участков, захваченных им в районе Утакаманда, он ничего не заплатил. Так же бесплатно достались и Хиггинсу 2205 квадратных футов земли. Его сосед Джонс оказался в затруднительном положении. Он не смог «найти» владельца четырех участков, которые ему были нужны для строительства домов. Джонс весьма «сожалел», что участки достались ему бесплатно. Чиновники конторы коллектора Сюлливана подсчитали, что за отторгнутые земли следует уплатить племени тода 3564 рупии. Расчет производился на основании самой низкой цены за землю. Цифру приняли к сведению, но захват земель продолжался.

И вдруг система дала осечку. Англичанин сэр Рамбольд попал в очень щекотливое положение. Приехав в Нилгири в 1833 году, он облюбовал себе красивое место, где размещался священный манд одного из родов и храм. Сэр Рамбольд вызвал к себе старейшин тода и велел им убраться как можно скорее с облюбованного участка. Старейшины, которых всегда было легко уговорить и обмануть, почему-то заупрямились. Они отрицательно качали головами и смотрели на сэра большими добрыми глазами. Это выражение доброты в глазах старейшин раздражало англичанина больше, чем их упрямство. Гордившийся своей выдержкой, он вышел из себя и с ругательствами набросился на старейшин. «Здесь вам ничего принадлежит! – кричал Рамбольд. – Вся земля – собственность Ост-Индской компании. Через два дня я пришлю на участок рабочих, и чтобы вашего духу к этому времени там не было!» Старейшины ушли. Однако беспокойство охватило племя. Почти в каждом манде называли имя Рамбольда. Тода не понимали, почему понадобилась ему их священная земля. Они почти не возражали, когда отбирали у них пастбища. Но священный манд и храм, принадлежавшие предкам, неприкосновенны. Дело дошло до коллектората. Чиновники недолюбливали высокомерного Рамбольда. Сюлливан не желал из-за одного упрямого англичанина портить и без того уж сложные отношения с тода. У местного английского общества не было единого мнения. Кто-то посоветовал старейшинам подать в суд на Рамбольда. Базарный писец из Утакаманда сочинил им заявление, изобилующее грамматическими ошибками. Начался процесс. Он длился несколько лет. Время от времени старейшин вызывали в здание утакамандского суда, и они сидели в большом мрачном зале с деревянными скамьями. Разбирательство дела шло на незнакомом тода языке. Они не понимали того странного спектакля, участниками которого оказались. Но основная игра велась не в зале суда. У сэра Рамбольда были враги среди соотечественников. Они помогли тода выиграть процесс. Не потому, что требования тода были справедливы, а потому, что ненавидели сэра Рамбольда. Не простили ему обид, которые он сумел нанести им за короткое время своего пребывания в Нилгири.

Решение суда обрадовало тода. Казалось, перед племенем забрезжила какая-то надежда. Но за выигранный процесс племя заплатило дорогой ценой. В 1835 году пришел правительственный указ о том, что вся земля в Нилгири принадлежит Ост-Индской компании, тода же могут распоряжаться только участками, где находятся их храмы, священные манды и рощи. Так хозяева земли остались без земли. В сороковые годы XIX столетия новый коллектор Нилгири маркиз Твидейл щедрой рукой раздавал земли тода под кофейные и чайные плантации – теперь уже на официальном основании. Большие участки земли отошли под строительство солдатских казарм в Веллингтоне. А правительство не успокаивалось. Указ следовал за указом, и каждый из них ставил тода все в более трудное положение. Мечтать о возврате прежних земель уже не приходилось. Нужно было удержать то немногое, что еще оставалось в распоряжении племени. В 1843 году совет директоров Компании объявил всех тода арендаторами государства. Прав постоянной аренды племя не получило. Каждому манду было отведено по 45,84 акра земли для всех нужд, в том числе и под пастбища. Ранее многочисленные стада буйволов были загнаны на эти участки и стали гибнуть от недостатка корма. Из огромных пастбищных угодий, которыми располагали тода, им было оставлено всего 5575 акров. И землю и скот обложили налогами. О деньгах тода раньше не имели представления, теперь же рупии оказались необходимыми. В 1847 году тода пришлось уплатить за буйволов и землю 1360 рупий. Для того чтобы достать деньги, мужчины племени спустились с гор и впервые познакомились с рынком в Утакаманде. До прихода англичан тода получали все необходимое у соседних племен. Между племенами издавна сложились прочные традиции натурального обмена. Тода отдавали кота и бадага молоко, масло, иногда буйволиное мясо и получали взамен рис, чамай, ткани и изделия ремесленного производства. Ныне эти традиции рушились. Тода, не знающие, что такое торговля и мир наживы, стали легкой добычей торговцев, скупщиков и ростовщиков, хитроумно расставивших свои сети на рыночной площади нового города. За буйволиное молоко и масло тода получали гроши, а иногда ничего не получали. Торговцы и скупщики «вспоминали» о каких-то долгах, и тода уходили ни с чем. Те деньги, которые удавалось добыть на рынке, надо было отдать в контору коллектора. На еду и одежду ничего не оставалось. И тогда тода узнали, что такое голод и недоедание. На рынок повели буйволов. Буйволы принадлежали большим объединенным семьям, во главе которых стояли старейшие мужчины, патриархи.

Мир в семьях был нарушен. Взрослые сыновья стали делить буйволов, но и это не облегчило положения. Утакамандский рынок стал свидетелем странных сцен. Высокие бородатые тода плакали как дети над проданными буйволами. Они были частью их жизни и их главным богатством. Теперь это богатство уходило из племени. Торговцы, уличные зеваки и нахальные рыночные прихлебатели окружали плачущих тода и громко и непочтительно над ними смеялись. Для завсегдатаев рынка это был веселый спектакль. Для тода – трагедия. Но ни голод, ни нищета не заставили тода поднять руку на священных буйволиц. Их стада, вымирающие от недостатка пастбищ, по-прежнему принадлежали всему племени и его родам.

В 1863 году земли Нилгири были объявлены пустующими и пошли с аукциона без ведома хозяев этой земли. Рос Утакаманд, расширялись плантации, англичанам нужна была земля. В конце века на тода обрушилось новое несчастье. Их земли были отданы в Управление Лесного департамента. Департамент запретил тода без его ведома пасти скот, рубить дрова, собирать траву, пользоваться бамбуком и так далее. Часть земель, которая по правительственному указу принадлежала тода, была отобрана, и на них разбили плантации ценной древесины. Если буйволы случайно забредали на плантации, тода должны были платить штраф три рупии с головы. Племя нищало, его богатства убывали, число людей катастрофически сокращалось. Даже некоторые правительственные чиновники высказывали недовольство по этому поводу.

Для «спасения» гибнущего племени были приняты меры. Сейчас трудно сказать, кому первому пришла в голову эта блестящая идея. А почему бы тода не заняться культивацией? Чего? Не все ли равно? Ну хотя бы картофеля. Да, да, именно картофель может спасти тода. И в 1926 году правительство предписало племени разводить картофель. Каждой семье выделили небольшой участок. Эти участки сократили и без того доведенные до минимума пастбищные земли. А тода не знали, что делать с картофелем и как его культивировать. Но колониальную администрацию это не тревожило. Главное, что были приняты «меры». Племя, которое сотни лет разводило буйволов и знало, как это делать, вынуждено было заняться картофелем. Старейшины ходили вокруг будущих картофельных полей и с сомнением качали головами. Многоопытные жрецы с тоской взирали на мешки с семенным картофелем и ничего определенного не могли посоветовать людям. На рынке в Утакаманде, где местные новости становятся сразу известны, вокруг тода закрутились торговцы и земледельцы-бадага. Они наперебой давали советы. Тода переминались с ноги на ногу и смущенно улыбались в бороды. «Сдайте нам ваши картофельные поля в аренду – суетились бадага, которым тоже не хватало земли. – Мы их обработаем и заплатим вам». Предложение казалось заманчивым. Тода сдали в аренду землю, на которую они не получили юридических прав. Арендаторы действительно обработали поля. Что же касается арендной платы, то ведь наивному и неопытному тода достаточно и мешка картофеля. Многие не получили и этого мешка…

Пока колонизаторы «спасали» при помощи картофеля племя, расхищение земель продолжалось. XX век уже не считался со священной землей. Участки, где стояли храмы родов Карш и Мельгарш, были забраны миссией, принадлежавшей англиканской церкви. Кроме этого род Карш в тридцатые и сороковые годы нашего столетия лишился следующих земель: 17,5 акра были взяты Лесным департаментом для постройки ведомственного бунгало, 15 акров – для иных нужд, 36,7 акра были отобраны правительством и переданы мистеру Данку в качестве частного владения, на постройку дома для кооперативного общества пошло 4 акра. У родов Тарард и Пан Лесной департамент изъял 264 акра. В результате к 1947 году у тода из 5575 акров, оставленных им Ост-Индской компанией в 1843 году, оказалось лишь 2795 акров. И это все, что сейчас имеют бывшие хозяева земли в стране Голубых гор.

С тех пор как тода увидели первого англичанина на своей земле, прошло более ста лет. Кончила свое существование грозная «миссис Ост-Индская компания», ушли из Нилгири и английские солдаты. На базаре в Утакаманде тода узнали, что англичане больше не вернутся и что Индия – независимая страна. Слово «независимость» было новым для тода, но они поняли его смысл. Старейшины говорили, что до прихода белых сахибов тода были хозяевами своей земли и хозяевами своей судьбы. Теперь, наверно, вновь вернулись те времена. Племя ждало перемен. И они наступили.

Везде создавались различные организации. Они представляли петиции и меморандумы правительству. Местные общины требовали восстановления попранных колонизаторами прав. На племенном совете тода долго обсуждали эти перемены. И наконец решили создать свою организацию. Она называлась «Прогрессивный союз тода Нилгири». Пеликен, один из трех грамотных тода, стал его президентом. Но ни Пеликен, ни племенной совет не знали, что такое традиция. Они не имели представления о консерватизме административных чиновников. Они наивно полагали, что достаточно подачи петиции в коллекторат, чтобы получить права на собственную землю. У тода по-прежнему не было денег, и они были должны ростовщикам. Пеликен узнал, что в городе создаются кредитные кооперативные общества, которые избавляют от власти ростовщиков. Старейшины родов собрались на совет. Выяснилось, что племя может дать тысячу рупий, для того чтобы общество начало действовать. Сумма, скажем, небольшая. Но каждая семья при усилии могла дать не более пяти-шести рупий. Это усилие было сделано, но напрасно. Местные власти отказались в 1953 году зарегистрировать общество. Пеликену объяснили, что тода не имеют прав на землю, а поэтому никто не уверен, что они смогут возвратить выданную им в кредит сумму. Так кончилась борьба с ростовщиками, и вновь встал извечный вопрос о земле.

В 1955 году под угрозой оказались земли тода в Венлок-Дауне. Когда-то 19 тысяч акров в Венлок-Дауне принадлежали племени. Теперь у него там только 1500 акров. После 1947 года часть земель была отдана под колонии бывших политических заключенных, часть оказалась занятой Отделом скотоводства и Лесным департаментом. Но тем не менее Венлок-Даун остается основным районом расселения тода. Там живет около половины племени. В Венлок-Дауне расположены старейшие храмы тода, места погребения, загоны для священных буйволиц. И вот власти отказались признать права тода на Венлок-Даун. В указе, изданном правительством Мадраса в 1955 году, говорилось о том, что только земли вне Венлок-Дауна (около 1390 акров) могут быть закреплены за тода. Остальную территорию предложили тода освободить и переехать в район, отведенный для этой цели. Венлок-Даун был последним прибежищем племени. Его земля, храмы и погребения напоминали о предках и прародителях. Тода предстояло покинуть эти места. В мандах появились чиновники. Они хозяйским оком окидывали пастбища и что-то отмечали в конторских книгах. Старейшины объясняли чиновникам, что племя не может покинуть эту землю. Но чиновники не слушали старейшин и продолжали заниматься своим делом. И тогда миролюбию тода пришел конец. Они припомнили все те унижения и все то бесправие, которым подвергались долгие годы, они кричали на чиновников, и в воздух поднялись тяжелые посохи пастухов. Администрация ретировалась. Теперь предпочитали не ездить в манды. Пеликен подал очередную петицию правительству. На нее не ответили.

Президент Прогрессивного союза тода Нилгири посылал петиции в 1957 году, в 1958-м, 1959-м, 1960-м… Их читали на годовых конференциях по благосостоянию племен. Но дело от этого не менялось. Угроза, нависшая над Венлок-Дауном, продолжает оставаться. По-прежнему Лесной департамент хозяйничает на пастбищах тода. Все меньше и меньше становятся стада буйволов…

Но кое-что все же изменилось в жизни племени. Вымирание ему уже не грозит. Однако нищета, по-прежнему, остается уделом тода. Столкновение первобытного племени с современным миром наживы и эксплуатации привело к роковым последствиям. Племя стало добычей торговцев, ростовщиков, чиновников. Внешняя эксплуатация, которой подвергаются тода, привела к нарушению естественных закономерностей в развитии племени. Была задержана имущественная дифференциация, обусловливающая разложение родового строя. Этим в значительной степени объясняется сохранение родового строя тода до наших дней почти в неприкосновенности. Их социальная организация была единственной, которая могла в какой-то степени защитить племя от хищников и эксплуататоров, пришедших из незнакомого мира. Но в условиях капиталистического развития всей страны сохранение родового строя порождает ряд противоречий в самом племени, налагает печать на его психологию, в ряде случаев делает тода беспомощными в их безнадежной борьбе с миром эксплуатации и наживы. Этот мир отнял богатства у племени и обрек его на нищету.

Когда-то огромные стада тучных буйволов паслись па пастбищах Нилгири. Англичанин Хог в 1829 году писал, что у тода десять тысяч буйволов. Теперь их у тода не более двух с половиной тысяч. Простые буйволы находятся в собственности отдельных семей, священными буйволицами владеет сообща род или манд. Раньше священные буйволицы снабжали тода всем необходимым. До сих пор масло, сбитое из молока этих буйволиц, и сыворотка распределяются жрецом поровну между членами рода или манда. Но священных буйволиц осталось совсем немного. В Муллиманде, например, их всего шесть, в Инкиттиманде – три, в Епаршкадрманде – три, в Кишманде – две, и так далее. Доход от них невелик. Нередко все продукты, получаемые от священных буйволиц, приходится сбывать на рынке в Утакаманде. Основной доход тода – от простых буйволов. Почти каждая семья имеет их. Стада времен дедов и прадедов насчитывали сотни голов. Мне называли цифры в 500 и 800. Ныне несколько десятков – очень хорошо. Чтобы получить представление о распределении буйволов в племени, я взяла на выбор несколько мандов. В Тхидкораиманде живут две семьи. Одной принадлежит 15 буйволов, другой – 35. Синикен из Паголкодеманда владеет 50 буйволами. Его семья состоит из семи человек. Талапатери из Талапатериманда принадлежит 40 буйволов. У него жена и пять человек детей. У Мелкада из того же манда 30 буйволов. В Муллиманде самый бедный (Поршвик) имеет 15 буйволов, а самый богатый (Кутнарз) —30. В Епаршкадрманде живут два брата, и у каждого из них по 20 буйволов. У братьев Парана и Кушана из Тхавуткориманда тоже по 20 буйволов. В Инкиттиманде братья Тиленеш и Пенбутути имеют 60 буйволов. Нерону из Кишманда принадлежат 20 буйволов. Список можно было бы продолжить, но в этом нет необходимости. Самым зажиточным в этом районе оказался Кероджь. Ему и его сыну принадлежат 100 буйволов. Однако понятие зажиточности в племени весьма относительное.

Распределение, как мы видим, более или менее равномерное. Ну а что значат 15–40 буйволов для семьи, где пять-семь человек? Если большинство буйволиц дают молоко, это четыре-пять рупий в день. Этих денег хватает не на многое. Рис, чамай и овощи. И то не каждый день. Весной, когда буйволицы дают мало молока, тода голодают. В мандах нечего есть. Женщины скатывают маленькие серые шарики, чамай наполовину с травой, и дают их детям. А у многих не бывает и этих шариков. И тогда «на помощь» приходят рыночные торговцы и ростовщики. Стоит только раз попросить, и ты всю жизнь будешь приносить в лавку торговца или ростовщика буйволиное молоко и деньги, если они у тебя окажутся. Установить, сколько тода должны, невозможно. О своих долгах они имеют весьма смутное представление. Кредиторы также тщательно охраняют профессиональную тайну. Одно можно сказать: каждый тода должен кому-то на утакамандском рынке. По традиции сын продолжает выплачивать долги умершего отца. Я не знаю ни одного тода, который смог бы расплатиться с долгами при жизни. Только смерть освобождает его от них. Произвол и бесправие, царящие при этом, с трудом поддаются описанию. Стоит только полчаса побыть на рынке в Ути, чтобы стать свидетелем того, как обманывают тода. А иногда можно и не ходить на рынок.

Я ехала в автобусе по Майсурской дороге. На одной из остановок в машину влез Наждоць, брат Пеликена. Он втащил за собой большой бидон с молоком.

– Алтышша, амма? (Как поживаешь?) – приветствовал он меня.

– Хорошо, – ответила я по-тамильски. – Ты куда собрался?

Наждоць объяснил, что едет в чайную лавку, которая стоит на перекрестке, в двух милях отсюда. Он продаст в лавке молоко и купит рис в Утакаманде.

Минут через двадцать автобус остановился у чайной лавки. Наждоць спрыгнул и зашагал с бидоном к лавочнику. Лавочник, молодой парень с прицеливающимся взглядом, поманил Наждоця пальцем. Что произошло в лавке, я не видела. Через несколько мгновений оттуда появился Наждоць с пустым бидоном и растерянно остановился у автобуса.

– Что-нибудь случилось? – поинтересовалась я.

– Он не дал мне денег. Сказал: «Будешь возвращаться из Ути, возьмешь».

Но и на обратном пути Наждоць ничего не получил. Когда он возмутился, лавочник пригрозил ему, что вообще не будет покупать у него молоко.

– Разве это справедливо? – жаловался Наждоць. – Я приношу ему молоко каждый день, а он мне платит раз в три дня.

В последнее время у тода появились другие возможности сбывать молоко. С 1946 года в Утакаманде существует Кооперативное общество по снабжению молоком. С 1960 года в него стали привлекать тода. Для того чтобы стать членом общества, надо заплатить 25 рупий. Не у каждого тода есть такая сумма. Поэтому в обществе всего тридцать девять тода. Члены кооперации имеют ряд преимуществ. Они свободны от произвола рыночных торговцев и лавочников. Общество предоставляет своим членам кредит. Но все дело в том, что цена, которую платят в кооперативе за литр молока, ниже рыночной. Это заставляет многих тода, даже членов этой организации, сбывать часть молока на рынке. В обществе дают 8 анн за литр, а на рынке можно получить рупию, а иногда и больше. Каждый день тода сдают в общество около 475 литров молока. Его отправляют в Мадрас. Каждую неделю по вторникам у приземистого здания кооператива пестрят путукхули. В этот день тода получают деньги за проданное молоко. Расчет ведется строгий. Все записано. Каждый член имеет свой счет. В небольшой конторке рядом с цементированным прохладным залом, где хранится молоко, сидит молодой парень – клерк. Он раскрывает передо мной счетную книгу и старательно водит пальцем по строчкам.

– Тода, тода… – шепчет он про себя. – Вот посмотрите, они приносят нам молоко ежедневно, но каждый раз разное количество. Некоторые сдают два литра, а некоторые – тридцать. Часть молока они все-таки продают на рынке. Больше всего мы получаем от них в дождливый сезон. Наша машина курсирует по шоссе и забирает молоко. Самим тода проехать в это время в город на рынок очень трудно.

Потом выясняется, что и машина общества не может охватить много мандов. Она ездит по Майсурской дороге, а там к шоссе подходят только десять мандов.

За приоткрытой дверью конторки мелькнули путукхули и скрылись. И наконец сквозь узкий дверной проем протискиваются сразу две фигуры: Мутикен и Нельдоди. Они чинно садятся на деревянную скамью напротив нас. Светлые глаза Нельдоди полны любопытства, от нетерпения он теребит бороду, но спросить ни меня, ни клерка ни о чем не решается. Мужчина тода должен быть выдержанным.

Я прихожу ему на помощь:

– Как дела, Нельдоди?

Теперь он может вступить в разговор.

– Хорошо, – быстро отвечает он. – А ты что здесь делаешь? Хочешь купить молоко? Да?

– Нет. Просто интересуюсь, как идут дела тода в кооперативе.

Нельдоди хмыкает в бороду и смотрит на Мутикена.

– Спросите у них, – вмешивается клерк, – почему они не продают все молоко в кооператив.

Почему не продают? Мутикен и Нельдоди начинают объяснять.

Все тода кому-нибудь должны, а кредиторы часто требуют уплату долга молоком. Они перепродают это молоко. Если тода не принесут им молока, они будут требовать деньги. Из сетей кредитора не вырвешься, это не каждому под силу. Лавочники не хотят, чтобы тода вступали в кооператив.

– Разве общество не может помочь тода освободиться от задолженности? – спрашиваю я клерка.

На его лице появляется выражение неподдельного ужаса. Он хватается за голову, потом воздевает руки.

– Разве можно разобраться в их долгах? Нам нужно будет судиться с каждым лавочником и ростовщиком. Бог мой, откуда у нас силы для этого?

Нельдоди кивает головой. Откуда, действительно, взять эти силы?

– Удойность буйволов очень низкая, – сокрушается клерк. – Каждая буйволица дает один-два литра в день. Если подкармливать буйволиц, они дадут больше.

– Подкармливать? – переспрашивает Мутикен. – Чем? У нас отняли пастбища. А за корм на рынке надо платить. Чем?

В самом деле, в обществе тода в среднем выручает пять рупий в день. На эти рупии надо накормить семью, а не буйволов.

В кооперативе тода иногда получают кредит, но он еще незначителен. За 1963 год только двадцати тода был дан заем по двести рупий. Но двести рупий на семью в год – очень немного. На них тоже не купишь корма. Кроме того, заем предоставляется под довольно высокий процент – семь в год. Снова клерк старательно водит пальцем по строчкам конторской книги. Нельдоди и Мутикен завороженно смотрят на эту толстую и непонятную книгу. Время от времени они покачивают головами. И трудно понять – в знак одобрения или осуждения.

Общество по снабжению молоком – не единственный кооператив, в котором участвуют тода. Все, кто видел путукхули тода, поражаются искусной вышивкой, заполняющей пространство между черными и красными продольными полосами. Творцы этой вышивки – женщины племени. Если вы придете в любой манд, то всегда увидите вышивающих женщин. Они сидят неподалеку от хижин на солнечных пригорках и аккуратно кладут стежок за стежком. На ткани рождается сложный орнамент, выполненный красными, черными и синими нитками. Это традиционные цвета тода. Я видела много путукхули, но не помню, чтобы хоть на одном из них повторился орнамент. Каждая вышивальщица – подлинный художник. И сочетание цветов, и линия чудесного узора каждый раз по-новому рождаются в голове мастерицы. Она творит орнамент сама, не имея перед глазами никаких заранее установленных образцов. Так работали создатели древних ковров.

Несколько лет тому назад в Утакаманде был создан кооператив вышивальщиц. Здание кооператива помещается на одной из центральных улиц. Тут же находится и центр по продаже вышитых изделий. На прилавках и столиках разложены занавески, полотенца, салфетки и путукхули. Кооператив снабжает вышивальщиц материалом, нитками и иногда предоставляет кредит. «Но вот беда, – жалуются работники центра, – женщины тода очень неохотно берут заказы».

– Как? – удивляюсь я. – Ведь они так любят вышивать!

– Видите ли, – объясняет мне дородная заведующая, – то, что они делают, не удовлетворяет наших покупателей. Мы хотим, чтобы они вышивали по узорам, которые мы им даем, а они не желают. Вы даже представить не можете, как упрямы эти женщины. Поэтому они у нас ничего не зарабатывают.

– Покажите, пожалуйста, узоры, которые вы им предлагаете, – прошу я.

– С удовольствием, – оживляется заведующая. – Вы-то поймете разницу между вот этим, – она бросает пренебрежительный взгляд на путукхули с традиционной вышивкой, – и тем, что я нам покажу. Утакаманд – город европейский, у нас развитые вкусы, – с гордостью добавляет она.

Разницу, действительно, я сразу увидела. Альбомы, разложенные передо мной, заполнены аляповатыми, безвкусными цветами, бабочками, кошками и тому подобным. Рыночная продукция Европы. У плантаторов Утакаманда «своеобразный» вкус. Помимо воли я резко отталкиваю альбом.

– Вам не нравится?

– Видите ли, – осторожно начинаю я, боясь оскорбить «развитой» вкус утакамандцев, – у тода ведь своя традиция. Это подлинное творчество… Они, по всей видимости, не могут и не хотят подражать другим. Каждая из ваших вышивальщиц – самобытный художник.

– При чем тут традиция и творчество? – женщина в сари обиженно поджимает губы. – Они просто ленивы. Да, да, – упрямо и жестко повторяет она, – ленивы и не понимают, что мы хотим сделать им добро и вытащить их из нищеты.

И тут я вспоминаю Ликипуф. Когда я пришла в ее манд, она сидела с вышиваньем около хижины. Я окликнула ее. Ликипуф подняла голову и улыбнулась мягко и задумчиво.

– Вот, амма, – сказала она, расправляя на коленях кусок ткани, – это сделала я. Нравится?

– Очень.

Геометрический орнамент переливался на солнце яркими красками. Замысловатый его узор полз между красной и черной полосами ткани.

– Долго ты вышиваешь это?

– Уже третий месяц. Когда есть настроение, я вышиваю, а когда нет – тогда вышивать нельзя. Все испортишь и узор не получится.

Ликипуф в этой простой безыскусной фразе выразила то, что переживает каждый художник. За покрывало, которое она вышивала, бадага из соседней деревни обещал ей 200 рупий. Но Ликипуф, очень нуждаясь в деньгах, тем не менее не спешила. Профессиональная честь была выше. Ни нищета, ни лишения не заставят поступиться этой честью. Каждая вышивка – творчество. Смысл этого, к сожалению, недоступен дородной даме из центра. Ликипуф для нее тоже лентяйка…

---

 

Печать E-mail

• Назад
• Вперёд