СЕСТРА ИВАМ

– Меня зовут Ивам Пильджин. Можете просто называть Ивам.

Миловидная женщина небольшого роста, одетая в белое сари и синюю шерстяную кофту, протягивает мне маленькую крепкую руку. Где-то в глубине ее черных глаз вспыхивают веселые искорки.

– Я слышала, вы из России?

– Из Москвы.

– О! – И быстрым движением вынимает из кармана какую-то коробочку. – Читайте.

– »Made in USSR». Что это такое?

– Противостолбнячная сыворотка. Я вожу ее в манды тода. Русское лекарство им помогает. Будем строить наши отношения на основе взаимности. Вы помогаете нам, я помогу вам. Из разных стран приезжали изучать тода, а вот русских не было.

Мы стоим на высокой горе, на которой расположены здания государственного Утакамандского госпиталя.

– Вон там на шоссе, – показывает Ивам вниз, – стоит моя воловья упряжка. Видите? – смеется она, показывая ровный ряд белых крепких зубов. – Не боитесь заразиться, будем ездить вместе.

Я не боялась заразиться, и «воловья упряжка» мне понравилась. Это была машина с небольшим темно-синего цвета крытым кузовом. На борту ее было написано «Передвижной санитарный агрегат». Так я познакомилась с сестрой Утакамандского госпиталя Ивам Пильджин. И «воловья упряжка» стала на долгое время столь же необходимой мне, как и сама Ивам.

Сестра Пильджин. Так тода называют эту женщину. Не потому, что она медицинская сестра, а потому, что она их сестра в прямом смысле этого слова. Она человек их племени, в жилах се течет их кровь. Их язык – ее родной язык, их заботы и волнения – ее собственные. Если вы хотите знать обычаи тода и их суть, то лучшего комментатора, чем Ивам, вы не найдете. Если вам нужны разъяснения во время церемонии, то можете считать, что вам повезло, если рядом с вами Ивам. Но все могло быть и по-другому…

В 1928 году в семье тода-христианина родилась девочка. Пастор дал ей имя Бэрэл. Имя было чужим, как и все остальное, что окружало Пильджина с тех пор, как он неопытным и доверчивым мальчишкой принял чужую веру. Поэтому он дал дочери еще одно имя – Ивам, что значит на языке тода «подарок». В отличие от других тода-христиан Пнльджин не порвал со своим племенем. Там в горах остались его родственники и земля предков. Здесь же, в поселке под Утакамандом, у него был небольшой домик и несколько акров земли. Это была плата за чужую веру. Девочка подрастала и постепенно стала понимать, что ее отец и мать живут двойной жизнью. Нередко в дом вторгались гости с гор. Они были загорелые и бородатые. Их яркие путукхули не были похожи на одноцветные и скучные одежды соседей. Путукхули пахли молоком и свежими горными травами. Гости были неизменно добры и внимательны к маленькой девочке. Каждый раз, когда они появлялись в доме, отец и мать оживлялись и становились как будто моложе. Но гости уходили, и серые будни возвращались. Особенно не любила Ивам вечера. Отец и мать читали толстую книгу в черном переплете. Она называлась «Библия». Каждый раз при этом лица родителей становились строгими и скучными – на лбу отца собирались морщины, а мать поджимала губы и сердилась на дочь по пустякам. До Ивам долетали обрывки непонятных фраз, и ей казалось, что в них заключен какой-то печальный и зловещий смысл. Она не любила и боялась этой книги в черном переплете. Однажды она спросила отца, зачем они с матерью читают ее, а не выбросят в сточную канаву, что позади дома.

– Долг каждого христианина читать библию, – ответил отец.

– Я не буду! – крикнула Ивам и заплакала.

– Почему? – удивленно поднял брови отец.

Но маленькая дочь не могла объяснить почему. Она сказала только, что это страшная книга. Мать крикнула на нее, чтобы она не смела так говорить. Но девочка была упряма и самостоятельна. Мнения своего она не изменила. С тех пор ее все больше тянуло к людям с гор. Они рассказывали ей свои легенды и истории. В них оживали древние герои и боги тода. Перед Ивам открывался новый, чудесный мир, наполненный интересными и волнующими приключениями и опасностями. Это был мир, который существовал на вершинах гор, голубеющих вдали. И эти горы манили и необъяснимо притягивали к себе. Она могла, не шелохнувшись, слушать рассказы о смелом Понетане, хитроумном Квотене, о доброй богине Текерзши. Но не всегда гости приносили радость. Теперь Ивам понимала, о чем они говорили и почему эти бородатые сильные люди иногда плачут в их маленьком домике. Люди, ставшие частью ее жизни, были в беде. Они вспоминали о былом величии своего племени, о многочисленных мандах с крепками хижинами, о прадедах, которые могли поднимать камни весом в сто и двести килограммов, о веселых и здоровых детях, украшавших каждую семью, о пастбищах, тянувшихся без предела по склонам гор, о многочисленных стадах буйволов, кормивших сытно племя. Уделом же настоящего остались нищета, голод и постепенное вымирание. Трагедия племени, кровь которого текла в жилах Ивам, заставляла задумываться не по годам серьезную девочку. Но в жизни было много непонятного.

Однажды мать надела на Ивам чистое платье и отец сказал, что отведет ее в школу. Она смутно представляла себе, что такое школа, но знала, что жизнь ее теперь изменится и она увидит что-то новое. В то ясное солнечное утро она весело шла по Утакаманду, держась за руку отца. Девочка не подозревала, что с этого сияющего утра начинаются ее самые безрадостные дни. Школа принадлежала англиканской церкви. Там учились дети несостоятельных родителей. Что такое быть ребенком несостоятельных родителей, Ивам еще предстояло узнать. На пороге школы их встретила высокая жилистая женщина. У нее было странное имя – «Мисс». Мисс устремила пронизывающий взгляд своих бесцветных глаз на девочку, и от этого взгляда Ивам похолодела. Она в испуге прикрыла глаза, но холод остался. Ивам не помнила, о чем отец разговаривал с Мисс, но хорошо запомнила, что было потом.

– Дети на молитву! Бэрэл, почему ты вертишься? Когда это кончится?

Чужое непривычное имя «Бэрэл» режет слух, и Ивам не сразу соображает, что это назвали ее. Она стоит босиком на холодном цементном полу и не отрываясь смотрит сквозь решетку окна па виднеющиеся вдали вершины гор.

– Бэрэл! Ты будешь молиться?

– Да, Мисс. – И автоматически начинает повторять слова молитвы.

Она не вникает в их смысл, потому что это слова чужого языка и еще потому, что она очень хочет есть. С тех пор как она в школе, чувство голода не покидает ее. Она знает, что после молитвы дадут чапати и банан. Это все, что полагается ребенку несостоятельных родителей. Если прочесть молитву скорее, можно скорее получить банан и чапати. И Ивам начинает быстро произносить слова.

– Бэрэл! – Это опять Мисс— За непочтительное отношение к молитве останешься без ужина!

Опять без ужина! Уже в который раз… А на следующий день снова:

– Дети на молитву! Бэрэл, молись! Ты недостаточно молишься.

– Бэрэл, читай библию! Ты невнимательно читаешь!

И снова острое чувство голода. Строчки расплываются перед глазами Ивам, и сквозь них она видит тарелку с дымящимся рисом. Она не может оторвать глаз от видения.

– Бэрэл! – колоколом отдается у нее в голове— О чем ты думаешь?

– Да, Мисс! – невпопад отвечает она.

– …без обеда! – откуда-то издали доносятся последние слова.

И так день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Школа бесплатная. Но за крохи знаний, пропущенных через скупой фильтр чужой религии, надо платить. Что есть у ребенка несостоятельных родителей, кроме души? Ее он должен отдать своим «благодетелям». И поэтому: «Молись! Читай библию! Молись!» Когда хочешь есть, думать трудно. Но недаром Ивам одна из способных в школе. Ей трудно, но она думает. Почему тода с гор, у которых ничего нет, помогают другим и ничего не требуют взамен? А Мисс с недобрым взглядом, из бунгало которой несется дразнящий запах пекущихся пирогов и бисквитов, всегда чего-то требует? Требует молиться, требует послушания, требует следить за другими и подслушивать их разговоры. Теперь Ивам отчетливо видит два мира. Они так непохожи. Мир людей с гор – человечный и добрый. Мир Мисс – жестокий, как ее голос и взгляд. Ивам скучает по своим друзьям, что приходят в дом отца. Она давно их не видела. Мисс никого не отпускает домой. В школе много детей тода-христиан. У Мисс с тода свои счеты. Вечером на веранде своего комфортабельного бунгало она беседует с местным патером.

– Как тода ни учи, из них трудно выбить язычников. Никто из них не приемлет христианства по-истинному. Каждый норовит уйти к своим буйволам и ложным богам.

Она устремляет на патера пронизывающий взгляд. Даже патер не выносит его. Он стушевывается и в замешательстве роняет бисквит на натертый до блеска пол.

Мисс укоризненно смотрит на патера и продолжает жестким голосом:

– Вот Бэрэл. Ведь ее родители христиане, но в ней все равно сидит дьявол.

– Бэрэл – способная девочка, – пытается робко возразить патер.

– Мне нужны послушные, а не способные, – резко произносит Мисс.

– Да, да, – соглашается патер.

«Послушные, а не способные». Но разве можно быть послушной, если Мисс говорит:

– Тода безнравственны. Они грязные язычники. Само их существование противно богу. Это не племя, а сборище животных, они недалеко ушли от своих буйволов.

– Неправда! – кричит Ивам. – Тода добрые и хорошие.

В этот день она убегает из школы, решив больше не возвращаться. Но Мисс не так легко упускает свою добычу. Она ловит Ивам на полдороге к дому и в пустом зале школы бьет ее тонкой тростниковой палкой. Делает она это с удовольствием, с подлинным религиозным рвением. Палка помогает изгонять язычницу из христианки Бэрэл. Ивам прикрывает голову руками, и палка больно бьет ее по суставам пальцев…

Потом это повторялось не раз. Побег и тростниковая палка.

Только однажды Ивам почувствовала себя человеком. Мисс решила показать местному обществу достижения своей школы. Решено было поставить спектакль. Выбрали пьесу «Флоренс Найтингель». Главную героиню могла сыграть только Ивам. Мисс скрепя сердце согласилась. Как-никак на карту поставлен престиж школы. И вот перед Ивам раскрылся новый мир. Мир Флоренс Найтингель. Первая медсестра. Бесстрашие и самопожертвование. Благородное служение человеку и стремление облегчить его страдания. Мир Флоренс стал миром Ивам.

Как страшный сон, прошли годы в миссионерской школе. Затем миссионерский госпиталь. Грязная, тяжелая работа и чтение медицинских учебников по ночам. А потом весть об освобождении. Трехцветные флаги на зданиях Утакаманда и необычная вежливость европейских миссионеров. Учеба в Дели, стажировка в Калькуттском госпитале. Но ничто не забыто и ничто не прощено. Душными калькуттскими ночами она продолжает думать о судьбе своего племени.

– Тода? – удивленно спрашивают ее. – Кто такие? Значит, вы первая женщина тода, получившая образование? О! Примите поздравления.

И это «примите поздравления» звучит снисходительно и чуть-чуть насмешливо. Ивам знает цену этой снисходительности. За ней всегда скрыта одна и та же мысль: «Медсестра из племени тода? Оригинально! Но ты ведь ничего не сумеешь сделать. Для этого нужна наша культурная традиция». Скрытое недоверие всегда больно ранит. Как преодолеть его?

…В Париже на последние деньги, оставшиеся от билета до Лондона, она купила букет желтой мимозы. Мимоза была тощая, ее шарики усохли, но все равно она напоминала Ивам о Голубых горах и племени, ради которого была предпринята эта поездка. А деньги? Только она знала, с каким трудом удалось их добыть. Длинные, утомительные ночи сверхурочных дежурств, уход за особо тяжелобольными, недели без воскресений, годы без отпуска. И вот теперь этот шумный, незнакомый город. Через два дня грузовой буксир перевез Ивам через Ла-Манш. Англия… Мисс часто рассказывала о ней. Кажется, более добродетельную страну трудно сыскать на свете. Здесь Ивам предстояло прожить два года. С плохо скрываемым страхом ступила она на землю Мисс. В Лондоне встретили Ивам сдержанно, но она уже привыкла к такому приему. Зато клиника была великолепной, оборудованной по последнему слову техники. В Индии таких еще не было. Она начала работать.

Вскоре ее коллеги удивленно стали разводить руками:

– Мисс Пильджин, почему бы вам не стать врачом? Вы столько знаете и так умело обращаетесь с больными.

– Я хочу быть хорошей медсестрой, как Флоренс Найтингель, – упрямо отвечала она.

– Но помилуйте, зачем вам это? Да и Флоренс уже забыли.

– Я не забыла.

Коллеги посмеивались за ее спиной. Такая наивность! Но ведь она, кажется, из совсем дикого племени…

А за стенами клиники ее ждали номера в дешевых гостиницах, меблированные комнаты в прокопченных кварталах, равнодушие и индифферентность соседей, одиночество длинных тревожных ночей, неизменная тоска по солнцу и горам и неутихающее беспокойство за судьбу племени. Она знала: с каждым годом племя становится все меньше.

Когда она вновь появилась в Утакаманде, чуть побледневшая на северном солнце, но все с теми же веселыми искорками в глазах, европейцы приветствовали ее как своего давнего друга. Миссионеры ликовали. Они надеялись, что Бэрэл расскажет их сомневающейся пастве о добродетелях Англии и тем самым укрепит их пошатнувшуюся в последнее время веру. Она не отказалась. Но заговорила не Бэрэл, а Ивам.

– Я жила два года в Лондоне, – сказала она, – и месяцами не знала, кто мои соседи. Их жизнь беспокойна. Никто не довольствуется малым. Каждый стремится всеми средствами нажить себе еще и еще. Меховое пальто сегодня, кольцо с бриллиантом завтра, телевизор послезавтра. Я видела людей, имеющих комфортабельные загородные виллы и машины последних марок, но я встречала и таких, у кого не было ботинок. Люди в этой стране не привыкли помогать друг другу. Дети не смотрят за стариками, ни у кого нет желания заботиться о другом. Все заняты погоней за деньгами.

– Послушайте, Бэрэл, – елейно улыбаясь, произнес патер, – такие вещи можно встретить и в Индии, по вы же не станете отрицать, что Англия – страна благочестивых людей. Еe церкви…

– Да, да, – вскинула голову Ивам, – ее церкви пусты, зато во время футбольных матчей полны стадионы.

Паства непочтительно хохотала.

– Как ты смеешь, Бэрэл! – крикнула английская миссионерка, преемница Мисс, но, спохватившись, проникновенно добавила: – Побойся бога.

– Не боюсь я вашего бога, освятившего эту несправедливость.

Паства ликовала. Миссионеры и патер, злобно поджав губы, демонстративно удалились. Это был окончательный разрыв. Но за этот разрыв пришлось дорого заплатить. По городу поползли слухи, порочащие медсестру. За ее спиной раздавались двусмысленные замечания и смешки. Европейские плантаторы отводили в сторону глаза, встречая ее на улице. Родители плакали и стыдили ее. Христианская община отказалась от нее. Однако и племя тода не считало Ивам своей. Некоторые помнили ее девочкой, приветливо с ней здоровались, но не больше. Ее приглашали в столичный госпиталь. Сестра, прошедшая стажировку в Англии, всегда желанный сотрудник. Она не поехала ни в Дели, ни в Калькутту. Ивам твердо знала, что ее место там, где живет ее племя. Ей надо было преодолеть тяжелую полосу отчуждения. Кто знает, сколько ей пришлось перенести для этого! Тогда ей казалось, что желанная цель близка. Она очень спешила, потому что каждый месяц в мандах шли погребальные церемонии. Тода умирали от голода, от антисанитарных условий, от холода. Сифилис, зловещий «подарок» английской колониальной армии, лишил племя потомства. «Еще десять лет такой жизни, – думала Ивам, – и я буду свидетелем погребальной церемонии последнего тода. Надо что-то делать».

В Утакамандском госпитале ей сказали, что в ее услугах не нуждаются. Сестры-христианки, перешептываясь и хихикая, бесцеремонно разглядывали ее, когда она вышла из конторки старшей сестры. Там ее предложение встретили презрительным удивлением.

– Вы хотите лечить тода от сифилиса? Но правительственный госпиталь этим не занимается. Вы хотите, чтобы у них были дети? Знаете ли, в Индии и так много детей, кто их будет кормить? Вы, конечно, можете идти и лечить их, вам никто этого не запрещает, но при чем тут госпиталь?

Ивам усмехнулась. Эти люди знали хорошо, при чем тут госпиталь.

Она обивала пороги утакамандскнх учреждений. В кабинетах чиновников Ивам встречала ухмылки, плохо маскируемое любопытство, хамство и полное нежелание помочь. По ночам она плакала от бессилия и жалости к себе и тода.

Когда она услышала, что в Утакаманд приезжает премьер-министр, она поняла, что судьба посылает ей единственный и последний шанс. Сейчас или никогда. Она знала о большой симпатии Джавахарлала Неру к людям племен.

…Ивам бросилась в толпу чиновников и высоких лиц, окружавших премьер-министра, как в холодную воду. Ее оттеснили, и она поняла, что тонет.

– Мистер Неру! – в отчаянии крикнула она и взмахнула рукой.

Премьер повернулся на крик и… протянул руку; чиновничий водоворот расступился перед этой рукой, и Ивам выплыла.

– Что с вами случилось? – улыбаясь, спросил Неру.

– Со мной – ничего. С тода. Оказывается, премьер знал ее племя.

– Конечно, конечно, – сказал он, выслушав ее сбивчивый рассказ. – Им надо помочь. Мистер Пракаса, – премьер повернулся к губернатору штата Мадрас, – что вы можете сказать по этому поводу?

– Мы немедленно уладим это дело.

– Как вас зовут? – Внимательные глаза Неру остановились на лице Ивам, как будто стараясь его запомнить.

Через несколько лет, в 1959 году, на публичном митинге в Котагири премьер среди множества лиц нашел Ивам. Она подошла к нему как старая знакомая, и чиновники расступились, почтительно давая ей дорогу…

Губернатор сдержал свое обещание. В 1952 году Ивам стала владелицей «воловьей упряжки». Работать было трудно. Не хватало лекарств, медицинских инструментов, не хватало денег на бензин, обычного человеческого сочувствия и желания ей помочь. С утра до вечера тряслась машина с синим кузовом по ухабистым горным дорогам. Вверх, вниз, вверх, вниз. Навстречу майскому жаркому солнцу, навстречу сентябрьским проливным дождям, навстречу ледяным январским ветрам. Флегматичный шофер-бадага подремывал в кабине, когда Ивам, захватив свой чемоданчик, пробиралась по горному бездорожью к очередному манду.

Результаты первого обследования превзошли самые мрачные ожидания Ивам. Восемьдесят два процента тода были заражены сифилисом и другими венерическими болезнями. В 1948 году у тода родилось всего три ребенка, в 1949 году – семь и в 1950 году – шесть. Многие из них не дожили до двух лет. Практически надо было лечить все племя. Но систематическое недоедание и тяжелый труд тода, а также алкоголь не давали возможности сделать это достаточно быстро. Тода встретили «воловью упряжку» несколько настороженно. Однако настороженность скоро прошла. Ивам знала язык тода, охотно участвовала во всех церемониях племени, помогала каждому, кто нуждался в этом. Ивам начала их лечить. С каждым месяцем, с каждым годом ее популярность в племени росла. Тода понимали, что эта небольшая крепкая женщина спасает их и их детей. Они признали ее своей, членом племени. А для нее каждый пациент был близким человеком. Поэтому, забывая об усталости и сне, она ехала и шла от манда к манду, соблюдая неукоснительно режим лечения и процедур. Конечно, было бы легче, если бы тода приходили в госпиталь. Но они боялись этого, и Ивам не хотела нарушать их традицию. Люди выздоравливали и становились на ноги. Первый результат труда Ивам дал себя знать в 1953 году. В мандах родилось сорок здоровых детей. Многие не хотели верить, что это умирающее племя вновь обрело будущее. За восемь лет население тода увеличилось на двести семь человек. Каждый родившийся ребенок – это и ребенок Ивам. Она огорчается, когда они разбивают себе носы и коленки, подолгу сидит возле них, когда они простуживаются и болеют, ругает матерей, если те не соблюдают необходимую гигиену. Она знает каждого по имени и в каком году он родился. Если долго не приходят за лекарством для ребенка, она приносит его сама.

Из манда в манд кочует песня, сложенная тода о сестре Ивам.

Кто видел двух прекрасных буйволиц?

Кто видел?

Это Ивам и ее машина.

Они пришли к людям семи земель.

Семь земель как корона Нилгири.

О прекрасные буйволицы!

Вы лечите женщин и мужчин,

Вы лечите все их болезни.

Сколько детей вы помогли родить тода!

И они будут жить.

Их отцы умрут, а они будут жить,

И племя будет жить.

О мудрые буйволицы!

Вы уносите с собой волнения людей.

У вас нет ног.

Но вы быстрее всех.

Кто может видеть внутри людей

без глаз?

Ивам и ее машина.

Обе они лечат наши болезни.

– Они прозвали меня буйволицей, но я не сержусь на них, – смеется Ивам. – Надо знать моих тода, чтобы оценить этот комплимент. Буйволица – самое дорогое для них.

– Ну а как насчет машины? – интересуюсь я. – Она, оказывается, тоже лечит.

– Представь себе. Разубедить их невозможно.

От центральной площади Утакаманда вниз ведут каменные ступеньки. Они упираются в небольшую аллею, обсаженную лиственницами. В конце аллеи – одноэтажный скромный дом. Половину его снимает Ивам. Дом не отличался бы от сотен других в городе, если бы не его странные посетители. Каждый день люди, завернутые в путукхули, стучатся в его дверь. Если хозяйки нет, они терпеливо ждут ее во дворе, поросшем зеленой травой. Каждый день у Ивам можно встретить тода. Они сидят на плетеных стульях просторной столовой, пьют чай и рассказывают новости. Некоторые из них не успевают засветло добраться до своих хижин, и тогда хозяйка гостеприимно предоставляет им ночлег. Приходят в одиночку, приходят семьями, а иногда и целым родом.

Характер матери Ивам с годами изменился. Она все чаще посещает церковь и читает библию. Поэтому, когда заходит к дочери, ворчит:

– Разве это квартира образованной леди? Это манд тода. Они скоро начнут пасти буйволов у тебя во дворе.

– Вот и хорошо, – улыбается Ивам. Мать безнадежно машет рукой.

А тода все приходят и приходят. У каждого из них свое дело к Ивам. То кто-то заболел, и нужны лекарства, то буйволы забрели на земли Лесного департамента, и необходимо спасти их владельца от штрафа, то несколько тода напились, угодили в тюрьму, и надо выручать их оттуда, то вновь возникает конфликт из-за земли, и надо отстаивать очередное пастбище. Этих «надо» очень много, и они по существу не имеют отношения к работе медсестры. Но Ивам не только медсестра, она член окружного Совета по благосостоянию племен. Она пишет губернатору штата и идет к коллектору округа, разговаривает с чиновниками из Лесного департамента и требует приема у тюремного начальства. Не всегда ее усилия вознаграждаются успехом. Но Ивам не отступает и настаивает на своем. Ни одна мелочь не ускользает от ее зорких глаз.

Темно-синий фургон сворачивает с шоссе на грунтовую дорогу. Бутыли с лекарствами, стоящие па переднем столике, начинают дребезжать. Раджгопал, помощник Ивам, застенчивый и исполнительный парень, придерживает их рукой. Мы с Ивам сидим на узенькой скамеечке около квадратного столика, укрепленного в стенке кузова. Дорога петляет среди гор, а где-то у самого горизонта по ней бредет человек с буйволом. Ивам пристально вглядывается в эту пару, столь обычную для этих мест. По мере того как мы приближаемся к ним, Ивам становится все беспокойнее. Я знаю ее привычку сажать в машину всех тода, встреченных на дороге. Но далека от мысли, что она посадит человека с буйволом.

– Стой! – неожиданно кричит она шоферу. – Стой! Машина останавливается. Ивам, не говоря никому ни слова, выпрыгивает из кузова и кричит:

– Стой! – Теперь это явно относится к человеку с буйволом. Тот нерешительно останавливается. Я догоняю Ивам. По одежде человека вижу, что владелец буйвола – бадага.

– Ты где взял этого буйвола? – требовательно спрашивает Илам.

– Тебе какое дело, – нехотя отвечает бадага.

– Как «какое дело»?! – горячится она. – Все, что касается тода, мое дело. А буйвол принадлежит тода. Ты где его взял?

Но бадага упорно отказывается говорить.

– Если не скажешь, мы отнимем у тебя буйвола, – грозит Ивам.

– Я купил его в Паголкодеманде, – раздраженно отвечает бадага.

Но Ивам не верит.

– Давай веревку, – требует она.

Бадага не проявляет готовности это сделать, и Ивам вцепляется в веревку. Каждый тянет в свою сторону. Но наши силы явно превосходят силы противника.

Теперь мы с Ивам тянем на веревке за собой буйвола в направлении к Паголкодеманду. До манда не менее двух миль. Бадага идет сзади и грозит нам полицией. У крайней хижины стоит Синикен и, остолбенев, смотрит на необычную процессию, появившуюся из-за холма.

– Чей буйвол? – спрашивает Ивам.

– Мой, – пятясь, отвечает Синикен.

– Вот полюбуйся! Почему не смотришь за буйволом?

– Но, амма, я его продал этому человеку.

Бадага хмыкает. Ивам на мгновение теряется. «Боже, ограбили человека на дороге», – с тоской думаю я.

Ивам быстро приходит в себя и начинает отчитывать Синикена за то, что он продал буйвола. Синикен оправдывается.

– Как ты не понимаешь, – сердится Ивам. – что у тода и так мало буйволов. Они уникальной породы. Если их продавать, у вас ничего не останется. Вы погибнете с голоду.

Но дело сделано, и ухмыляющийся бадага уводит буйвола. Синикен печально смотрит им вслед.

Каждый день надо кого-то защищать, кому-то объяснять. Иногда неудачи и усталость берут свое. Тогда Ивам сидит поникшая. с потухшими глазами. В такие дни она говорит:

– Брошу все и поселюсь в манде. Представляешь, свежий горный воздух, необозримое пространство и я в путукхули вышиваю на пороге своей хижины. Когда хочу встаю, когда хочу ложусь. А вокруг люди, которые заботятся друг о друге и никого не обманывают…

Но, как говорится, каждому свое. И поэтому на следующее утро Ивам садится в свою «воловью упряжку». Снова синий фургон пылит по горам, а сестру Ивам с нетерпением ждут в каждом манде.

 

Печать E-mail

Если заметили ошибку, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter
Просмотров: 336