1938

1 января

Чувствую: вхожу в год, который принесёт мне ещё больший, небывалый накал всех энергий. Знаю, что придётся собрать все силы духа и тела. Выдержки и мужества понадобится много. Понадобятся совет и радость сердца в минуты тягот и бедствий.

 

14 января

Так летит время! Я в вечном круговороте работы. Ни мгновения не остаётся для своих дел. Даже на концерты, в театр почти не хожу. Но болит сердце, что главного я ещё не сделал. Без конца подходят всё новые, важные обязанности. И неизменно приходится их соизмерять с великой динамикой эпохи. Каждый раз надо понять, что в данный момент наиважнейшее.

Я много работал над материалами конгресса, придётся их издать книгой. Немалые страдания сердца принесли и монографии об Н.К. Поначалу мы положились на Либерта, надеялись, что он в художественном руководстве будет тщательным и заботливым. Но американские репродукции он отпечатал очень плохо и замечалась небрежность в изготовлении клише работ нашего собственного Музея. Теперь мы попросили Пранде взять на себя художественное руководство. Хорошо, что клише нашего Музея ещё можно исправить. Но относительно американских клише ещё предстоит борьба с печатней госбумаг. Так каждое мощное достижение проходит крещение трудностями.

Второй том «Тайной Доктрины», результат нашего колоссального труда, окончательно готов был только в последние дни декабря. Запоздал в связи с конгрессом. Правду говоря, у меня уже длительное время не было возможности самому проверять корректуры. И всё же все препятствия счастливо преодолены, и 31 декабря, незадолго до 12 часов дня, когда закрывают государственные учреждения, член нашего Общества Дравниек получил разрешение цензуры. Один экземпляр, не медля, я уже успел отправить в Индию.

В финансировании «Тайной Доктрины» участвовал Гаральд вместе с Вайчулёнисом и Мисинем. Для монографий Гаральд уже дал 15, Мисинь – 5, Вайчулёнис – 2 тысячи. Надо учитывать, что это великое пожертвование, когда отдаются почти все свободные деньги, когда для себя ничего не оставляется. Кто же в наши времена на такое способен? Оттого все люди удивляются нашим грандиозным свершениям, и даже не верят, что могут существовать подобные «филантропы». Жаль, что Мисинь и Вайчулёнис некоторое время ничего не смогут дать, и Гаральд один борется, как лев.

В декабре Гаральд чувствовал себя переутомлённым, уже давно мечтал об отдыхе. Наконец, с 18 декабря прекратил работу на две недели. Но, уехав в Сигулду, простудился. Пришлось всё время провести в помещении, мучаясь головными болями, не имея возможности даже читать, к чему он так тянулся. Из Сигулды он мне написал грустное письмо – поздравление Обществу, желая поверх всех горестей держать радость. Это зачитали на Рождественском вечере у ёлки. После праздников как-то днём Гаральд, оставив свой дом, посетил меня, вместе мы строили планы, но на следующее утро внезапно он решил вместе с Блюменталем, который ныне по заданию своей фабрики едет за рубеж, направиться в Прагу, в гости к Булгакову. За несколько часов были улажены все формальности. Мне нравится в Гаральде его определённость и – стремительная способность переориентироваться. В Русском музее [1] в Праге, которым ведает Булгаков, находится четырнадцать картин Н.К., и Гаральд просил там изготовить клише с восьми картин. Картины, судя по всему, обладают самобытной красотой, и это будет большим вкладом в монографию.

Да, декабрь был всё же странным месяцем. Я нередко ощущал крайнюю исчерпанность психической энергии. Временами были такие сильные давления. И результатом было то, что я простудился, новогодним вечером ощутил повышение температуры и на пять дней слёг в своей комнате. Уже несколько лет такого со мной не было. Теперь чувствую себя уже бодрее, хотя всё ещё очень часто чёрные звёздочки летают перед глазами. Сколь много раз я себя чувствовал так, словно иду по струне, когда надо собрать воедино весь свой ум.

На общем собрании в четверг, 30 декабря, я прочёл свою статью о радости духа. Хотя много тяжких туч кругом, хотя сердце пронизывается столькими мировыми страданиями, однако Мастер ведь заповедал нам Радость. И как же не радоваться, когда сердце переполнено Близостью Мастера, когда сердце чует поддержку Иерархии Света, когда сердце чувствует себя позванным на великий бой и служение.

Эту свою статью я прочёл и в следующий четверг по-русски и послал в Индию в качестве новогодних поздравлений, и хочу послать ещё нескольким друзьям за рубежом.

27 декабря был в Обществе наш традиционный званый вечер, где Элла выступила со своим докладом об Элеоноре Дузе, который она недавно читала на закрытом собрании членов Общества. Затем следовали художественные представления.

24 декабря был день нашего любимого Мастера. При свете ёлочных свечей я читал выдержки из Учения, «Криптограмм Востока», поздравления. Дух был приподнятый, общее единение и гармония коснулись сердец членов Общества. Присутствовали некоторые дети, и моя Гунта.

В тот же вечер для меня была приготовлена большая и чудесная неожиданность. Вернувшись домой с ёлки, в своей комнате, совсем невзначай, я вдруг увидел прекрасный, милый дар от членов нашего Общества: кресло Учителя с синей обивкой, столик с пурпурной плисовой скатертью, на нём благородную серебряную чашу и книгу «Иерархия». Было приложено и письмо с подписями всех членов. Там рукой Аиды было начертано послание «Нашему Иерарху». Сердце переполнилось до краёв великой благодарностью и радостью. Мне позже рассказывали, что в воскресенье, накануне, кресло и стол были выставлены в Обществе для обозрения, что Блюменталь выступил с речью, и поведали, как собирали подписи и т.д. Мисинь привёз в Межапарк эти подарки на извозчике, ибо в автомобиль не вмещались. Великая любовь членов Общества налагает на меня и новые обязанности.

Я благодарен многим членам Общества за их содействие в работе. И снова выдвигаются люди, которые хотят всё отдать Обществу. Г-жа Пормалис сделала много хорошего, печатая на машинке письма, связанные с конгрессом, переводя приветствия и т. д. Чрезвычайно необходимо мне её знание английского языка. Также нынешней зимой сильно загорелась и г-жа Мисинь: она печатает на машинке, приводит в порядок дела Музея (это – кроме своих обязанностей по кассе) и т. д. Бялковский упорядочивает библиотеку и продажу книг. Стребейко издаёт литографическим способом серию книг, он уже издал на латышском языке «Общину», «Сердце», вторую часть «Листов Сада Мории», первую часть «Беспредельности». Валковский же признался, что нынешней зимой он чувствует себя уставшим, кроме того, у него большая нагрузка на работе. Зорко и бодро трудится Драудзинь, много переводит, подаёт советы. Немало членов Общества читали корректуры. Хотелось бы всех членов призвать к самому деятельному совместному труду.

В декабре мы получили радостную весть об учреждении Комитета Общества Рериха в Таллине. 9 декабря – историческая дата для Эстонии. Только грядущие поколения смогут достойно это оценить. В комитет вошли выдающиеся художники, есть и профессора. Обиталище комитета – в «Доме искусства» Эстонии. Этому Обществу будет принадлежать большая роль в деле продвижения Пакта. Ведь недаром в нём будет участвовать вице-министр В.Пятс. Большие надежды питаю и относительно Павла Беликова, молодого, энергичного человека, который создал группу Учения в Таллине. Он знаком с Кайгородовым, и позже его группа сольётся с Обществом. Мне видится, что именно он внесёт огонь в деятельность Общества. Художники в основном из старшего поколения, их интересы более односторонни. Они уже с самого начала засомневались, хватит ли в Обществе работы? Но Беликов умеет объединять. Он подойдёт к людям с позиций чувствования. Жаль, что он болен, оба лёгких затронуты, и всё же он вынужден работать на фабрике.

Монтвидене тоже определённо решила создать Комитет Пакта. Я её уже неоднократно побуждал, ибо знаю, что в Каунасе для такого комитета намного лучшие обстоятельства, чем у нас. Только братское сотрудничество таких комитетов сможет укрепить в сознании наших народов идею Пакта. Теперь время подумать, нельзя ли комитет создать и у нас в Риге, наперекор всем трудностям и препятствиям? Понятно, устав <Общества> такой возможности не предвидит, но нельзя ли учредить временный комитет? Все идеи должны созреть, и для роста надо найти лучший момент.

В Каунасе недавно состоялась женская конференция. Это дало импульс, наконец, и нашим женщинам. Уже д-р Феликс Лукин мечтал о женской секции или объединении при нашем Обществе. Он это понимал в наиболее широком значении. В результате он опубликовал брошюру, посвящённую женщинам. Но уже тогда он чувствовал себя нездоровым. И, заболев, он не смог реализовать свою мечту. Не нашлось и истинной руководительницы единения женщин. Руководство Доктор поручил г-же Иогансон, но ей не хватило огня. Г-жа Иогансон предложила Мауринь Зенту, как общественного деятеля. Но лучше всего выражать наши идеи мог бы только человек Учения. Во времена Стуре женская секция возобновила работу, но всё же в конце концов заглохла. Теперь я отчётливо вижу, что это дело вовсе не такое трудное, если только у руководительницы налицо большая настойчивость и большой огонь. И я уверен, что теперь дело миссии женщины не только укрепится, но истинно расширится и вырастет. Шестого января в старшей группе окончательно решили учредить женскую секцию. Я попросил Драудзинь созвать собрание. И вчера состоялся вечер, на котором была создана эта секция нашего Общества. Я сказал вводное слово, прочёл из «Иерархии» параграф, посвящённый Владычице, под конец пожелал женщинам Общества посвятить весь огонь своего сердца великому и возвышенному труду на благо будущего. Затем выступили Екатерина Драудзинь и Крауклис, с докладом о женском вопросе выступил Клизовский.

 

31 января. Понедельник

Вчера в Обществе состоялся детский вечер. Программа была очень богатой. Выступали и многие малыши. На радость детям под самый конец были устроены игры. Большая благодарность актрисе Виестур. С такой программой не стыдно показаться самой широкой аудитории. Прошлогоднее представление больше задумывалось для подростков, притом имело ряд недостатков. Было бы очень радостно, если бы такие детские вечера можно было устраивать регулярно.

Руководство женской секцией взяла на себя Драудзинь, её помощницей будет Крауклис. Последняя могла бы быть очень активной, но ныне её активность проявляется спазматически. Она могла бы и гораздо больше делать для Общества, но пока, кроме того, что руководит группой и прочла один доклад, ничего не сделала. Всё же по женскому вопросу она ходила к Б.Пипинь, предложила нашей женской секции, то есть – Обществу (секция сама по себе не имеет юридических прав), вступить в Объединение женщин Латвии. Но нам пришлось отклонить её преждевременное предложение: какой теперь смысл вступать в такую слабую, малозначащую организацию, к тому же Камера культуры, возможно, всё переиначит. И, с другой стороны, разве нам позволительно как достаточно широкой организации вступать в состав иной организации? Это ещё надо выяснить в Индии. Драудзинь тоже была у Пипинь и у других дам. В скором времени устроят первый женский вечер. Лишь бы только умножались огонь и неотступность.

Наши замыслы относительно книжного и художественного магазина остановились на полпути. Наш библиотекарь Бялковский хотел было взяться за руководство магазином и согласился оставить свою работу. Это мы считали прекрасным шагом с его стороны и не сомневались, что он сам на этом деле вырос бы духовно. Зарплату некоторые члены Общества ему гарантировали. Главным по обеспечению финансами был бы, как всегда, Гаральд. Но вдруг Бялковский испугался такого большого риска. Теперь мы в неведении, кого же назначать заведующим, когда приобретём магазин? Есть надежда в скором времени получить его в хорошем районе [2]. Да, сколь редки всё же люди с большой, огненной дерзновенностью.

В субботу мы говорили с Либертом о репродукциях с американских клише. Одну часть Либерт согласился перепечатать. Только жаль, что главный печатник ныне болеет, по этой причине мы и не могли окончательно решить. Разумеется, здесь могут быть иные условия, чем в Америке, может быть иной оттенок краски, другая бумага, не исключено, что клише окислились и т. д. Я получил от Н.К. подробные указания: из девяти репродукций он одобрил только две. Работа над клише по рижским картинам движется медленно. Наш Музей в данный момент имеет печальный вид. Ибо 15 картин в типографии. Мы хотели закрыть, но поскольку теперь посетителей немного, то оставили. На днях мы вновь получили от Н.К. три оригинала: акварель одного индийского художника, копию тибетской работы «Св. Иоасаф» и этюд Тюльпинка. Ожидаем вторую партию американских клише, которые Хорш поначалу задержал, но позже, через суд, был вынужден вернуть. Также ждём репродукции из Праги.

В нашей старшей группе все нечаянные диссонансы опять выровнены. Гаральд как-то, в середине декабря, в связи с письмом Н.К. относительно издания журнала «Оккультизм и Йога» в Риге, в старшей группе бранил Клизовского, что он «обходит Иерархию», ибо самочинно, независимо от правления, начал переговоры с Асеевым об издании журнала в Риге, хотя по ряду мотивов это ныне нежелательно. Главным образом уже по той причине, что журнал теперь настроен односторонне и само название отпугивает людей, у которых ещё нет понятия об истинном оккультизме. Когда позже мы ругали Гаральда за его некультурную резкость, он это глубоко переживал в одиночестве, прислал нам из Сигулды новогоднее поздравление, которое мы прочли Рождественским вечером и которое содержало в известной степени извинение перед Клизовским. Это и принесло умиротворение. То, что Гаральд не держит в сердце обиды, указывает на благородство его характера.

Я столь часто получаю от Н.К. письма – деловые указания. Ныне сложной проблемой является создание Эстонского общества. Кайгородов по причине какого-то личного конфликта не пригласил в комитет Роота и Цейдлер, которые когда-то были педагогами в Петербургской школе Рериха и восторженно поздравляли его с юбилеем. В письме Рериху Роот пишет, что он и другие были бы даже согласны подарить картины нашему Музею, если бы Кайгородов пригласил. Теперь приглашение Рооту написал сам Рерих, таким образом, опять заботясь о нас. Когда Гаральд и Блюменталь в скором времени поедут в Таллин, они, несомненно, обратятся и ко всем упомянутым художникам. Великий такт и чуткость необходимы, чтобы объединять таких индивидуумов, какими являются художники. Но симпатизируют Рериху ещё две группы: Беликов со своим кружком Живой Этики и Рудникова, которая со своим объединением «Солнечный Путь» будто бы составляет центр Метапсихического общества Таллина. В последнем, правда, выявляются разные идейные течения, главным образом всё же – собственные взгляды Рудниковой. Но и здесь читают книги Живой Этики. Но уже известно, что как у Кайгородова, так и у Пятса и части эстонской интеллигенции столь сильно предубеждение против неё и особенно против её мужа, барона Икскюля, что любое сотрудничество с ними полностью исключается. Потому мы втихомолку приветствуем метод Беликова – принять в свою группу лучших и духовно более свободных членов Метапсихического общества, и затем со всей группой присоединиться к Комитету Рериха.

Я уже получил около 120 параграфов второй части «Братства». Это грандиозная симфония Сердца. На тех высотах царствуют великая торжественная серьёзность, мужество до последней черты и ясность сердца. 31 декабря мы также получили большую радость: <фотографию> портрета Е.И. (написанного её сыном), послано для меня и ещё для пяти старших членов Общества.

И что же ещё? В позапрошлый четверг Гаральд опять получил от Алкса, директора департамента здравоохранения, официальное письмо.

 

15 февраля

Третьего февраля в Обществе Раудиве чудно рассказал о Св. Терезе. Четвёртого <числа> состоялось присуждение звания доктора Зенте Мауринь. Это был великий день победы духа для женщины вообще. Какую колоссальную энергию и настойчивость пришлось проявить, чтобы взять верх над недоброжелательностью многих учёных, преподавателей. Теперь в официальных кругах женщина более не в почёте. Нет и ни одной женщины-чиновника высшей категории. Женщине препятствуют в получении специального образования. Выбрасывают из педагогических институтов, хотя именно женщина является лучшим воспитателем. Перед нашей женской секцией ныне стоят самые великие задачи, но возможности реализовать эти задачи – небольшие. Но какое же правительство имеет право руководить без вдохновения и совета женщины?

Седьмого февраля Элла прочла доклад об Элеоноре Дузе в «Женском корпусе».

На прошлой неделе я был вдохновлён темой Пресвитера Иоанна. Получил много нежданных откровений. Древние энциклопедии, а также иные книги много пишут об этой легендарной личности. Некоторые книги я заказывал из Берлинской библиотеки. Затем мне великую радость принёс «Новый Титурель» – поэма, которая описывает царство Пресвитера Иоанна в Индии. И далее – я ближе познакомился с проблемой Беловодья, землёй грёз русских старообрядцев. Хочу спешно подготовить доклад о «Гималайском Братстве согласно источникам, доступным науке» и прочесть его в Обществе на званом вечере. Основой для доклада будет служить глава моей книги, которую я когда-то в первом наброске написал.

 

19 февраля, суббота, и 24 февраля

Сегодня на нашем собрании (обычном по четвергам) мои друзья, члены Общества, приготовили величайшую неожиданность: устроили чествование моего сорокалетия и вечер моей поэзии. Я и раньше нечто предчувствовал, но полностью убедился только перед началом, и тогда на сердце у меня стало так тяжело, тяжело. Думал, как же мне выдержать? Когда Аида Виестур читала доклад и говорила поэтически чудные слова, они отзывались всё же во мне болью. Но, когда начали выступать один за другим друзья, и каждый чтением стихов передавал дар своего сердца, тяжесть души уходила, и сделалось легко и светло. Ибо здесь главным было не славословие, а единение и слияние сердец. Так захватили меня и инсценировки фрагментов моих «Ангела смерти» и «Вечно близких». Концовка последнего прозвучала в сопровождении «Парсифаля». Как вдохновляюще звучало «Навстречу человечности». Исполнялись и две мои песни. Затем вручили фризии. Спасибо вам, милые друзья!

Я вновь получил письмо от Е.И.: словно цветущую ветвь внесли в комнату! Она вновь спрашивает о моей книге. Она пишет, как необходимо теперь защищать и прояснять идею Братства, вновь кругом столь много исказителей. Есть здесь и Указ Учителя о моей речи и о моей дочери. Да, много боли нам было также с нею. Моя жена два месяца ездила с Гунтой ежедневно к специалисту – врачу-<логопеду>, ещё продолжает ездить раз в неделю. Теперь её положение уже хорошее и заикание мало заметно. Гунта чрезвычайно темпераментна, и был период, когда была своевольной. Теперь уж это позади. Она вообще одарённая. Видя, что Андрис, её товарищ по играм, который на два с половиной года старше её, начинает читать книги, она самостоятельно стала разбирать слоги, и уже довольно ловко читает слова и понимает содержание. Главное, что чтение доставляет ей большую радость. Моя младшая дочь уже несколько недель, как ходит, начала делать первые шаги в годичном возрасте. Величайшие заботы, конечно же, у матери. Сколь невероятно много психических и физических сил необходимо, чтобы с честью выполнить ответственнейшее задание – воспитать истинного человека.

 

3 марта. Пятница

В минувшее воскресенье наша женская секция провела свой первый званый вечер. С речью выступили Аустра Карклинь, Берта Пипинь, д-р М.Палевич, и под конец Драудзинь в кратком обзоре дала синтез Учения. Общая тема была – задачи женщины будущего. Из присутствующих гостей духовный тон более всего задавала Карклинь, но все три гостьи очень чудно говорили и сделали этот вечер очень ценным.

Наш Гаральд начал свою решающую битву. Противники поклялись лишить его возможности практиковать. Все эти факты преследования останутся на страницах истории культуры Латвии пятнами срама. Преследование возобновилось с того, что Гаральда вызвали к следователю под предлогом будто бы неправильно поставленного диагноза. Но оказалось, что этот случай вовсе не был серьёзным, и притом после Гаральда ещё один врач также ошибся. С другой стороны, его пригласили в префектуру, где предъявили обвинение от когда-то печально известного Рихтера, якобы он грубо обошёлся с каким-то больным и т. д. Секретарь префектуры оказался благожелательным и запротоколировал все слова, сказанные Гаральдом в свою защиту. Далее – его заново пригласил к себе д-р Ветра, заведующий отделом туберкулёза в Министерстве народного благосостояния, в связи с непостановкой на учёт какого-то больного. Ветра вёл себя довольно нелюбезно с ним. Затем Гаральда опять вызвал к себе Алкс и сообщил, что ему запрещено изготовлять лекарства дома и выдавать их больным. Гаральд стал думать, как бы сдать свои лекарства в какую-нибудь аптеку, где в качестве фармацевтов работали бы двое членов нашего Общества, и уже начал переговоры с одним владельцем аптеки. На следующий день Алкса навестила жена Гаральда, и на этот раз Алкс дал понять, что раньше или позже они всё равно будут препятствовать его деятельности. Оказалось, что и материалы следователя направлены Алксу для отзыва. Что же было делать? Гаральд на время приостановил практику, пока прояснится окончательно его положение. Ибо он не хочет давать в руки Алксу новое оружие против себя. Пока Гаральд не работает, может быть, Алкс не сможет ничего окончательно решить по нему. Но теперь решение Алкса будет иметь правовую силу: если Гаральда лишат права практиковать на год, то он нигде не сможет обжаловать, если же навсегда, то сможет подать на пересмотр дела в сенат. В среду Гаральд был и у министра народного благосостояния Волонта. И на этот раз он был очень сдержан. «Если директор департамента здравоохранения что-то решит, я, вне сомнений, это решение подпишу», – таковы были его слова. Также он заметил, что раньше или позже гомеопатию в Латвии ликвидируют, так же как и все иные способы врачевания, которые не отвечают преподаваемому в университете. Самое печальное, что нет ни одного более-менее выдающегося врача, который бы поддержал Гаральда. Если некоторые его и понимают, то они или из левых кругов, или мало пользуются уважением в среде врачей. Ещё остаётся у Гаральда один путь – к президенту. Но и он, вероятнее всего, ложно информирован, ибо, в связи с большим количеством пациентов у Гаральда, распущены слухи, что у него только один интерес – хорошо заработать. И Ветра говорил мне, что Гаральд зарабатывает в день по 500 латов (!), отчего он так торопится с приёмом больных, по восемь пациентов в час и т.д. Но знал бы он, что Гаральд – один из бескорыстнейших людей, каких я только знаю, что себе он ничего не оставляет, питается и живёт очень просто, и не знает, сколько у него денег сегодня и останется ли у него завтра хоть один сантим.

Мы ещё советовали Гаральду идти к Апситу, министру юстиции, и к генералу Балодису. Одна дама, член нашего Общества, знакома с женой директора Государственной канцелярии Рудзитиса, и всегда последнюю информирует. Она недавно передала президенту письмо матери Гаральда. Другая наша знакомая, тоже член Общества, информирует зубного врача К., у которой президент постоянно лечится, и т.д. Так мы делаем всё, что только возможно.

У Ветры я был во вторник. Мы когда-то вместе учились в университете в Тербата, он был в известной степени идеалистом, писал стихи и т.д. Теперь превратился в сурового стража закона. И все мои аргументы словно наталкивались на стену, я всё время ощущал, что его сознание до такой степени охвачено предвзятым мнением о Гаральде, что и величайшие факты будут тщетны. К примеру, он говорит, что исследовал лекарства Гаральда в своей лаборатории и нашёл, что они состоят единственно из воды и спирта. Я ему ответил, что в этом-то он мне поверит, что я же не лгу, что я сам и мои друзья собирали для Лукина цветочки и травы, и я видел способ приготовления лекарств; например, в одном лекарстве есть шесть разновидностей полевиц и т.д. Ветра неоднократно подчёркивал – пусть Лукин докажет, что лечит научно, то есть – согласно официально признанным методам, при помощи анализов, рентгеновских лучей и т. д. Я ответил, что Лукин был бы очень рад, если бы имел возможность доказать, что его лекарства и метод лечения имеют научную ценность, пусть ему позволят в какой-нибудь клинике или перед врачебной комиссией испробовать великую действенную силу своих лекарств. Ветра ответил, что клинику ему не даст. Далее он сказал, пусть Гаральд защищает свой метод официально на каком-то представлении. Да, Гаральд уже давно об этом думал, но он так занят на работе, что никак не может сесть за теоретические медицинские исследования. Я спросил, почему Ветра думает, что у Гаральда не могут быть гениальные способности и он не может определить диагноз за десять минут, хотя другие врачи обычно исследуют гораздо дольше. На это Ветра только ухмыльнулся. Гаральд мне однажды рассказывал, что иногда в тот момент, когда больной входит в его кабинет, в сознании уже всплывает образ вида болезни пациента, и тогда он ощущает большую внутреннюю убеждённость. Конечно, своя истина есть и у Ветры. Хотя у Гаральда великий запас психической энергии, но принимать в день по 100-120 пациентов – это уже что-то сверхчеловеческое! Потому он иногда по вечерам и чувствует, что силы его оставляют, особенно, когда среди больных попадается кто-то вампиризирующий. Но иной раз мы именно изумлялись его энергии, когда после рабочего дня он приходил в Общество ещё сравнительно бодрым. Мы знали, что он неизменно получает и пополнение энергии, но выдача психической энергии тоже имеет свои границы. Принимая такое количество людей за день и торопясь, конечно же, Гаральд может ошибиться, особенно по вечерам, когда он устал, когда начинает работать, может быть, даже автоматически. Мы уже давно предлагаем ему ограничить число больных и в свободное время прибегнуть больше к Учению и к медицинским лабораториям. Также Гаральд навредил себе, быть может, и тем, что пытался помочь и тем больным, которых официальная медицина списала и оставила умирать. Но если Гаральд и не мог их вылечить (хотя были и такие случаи, когда вылечивал), то всё же, несомненно, многим облегчал страдания, например – Акуратеру, который умирал от рака. Ведь если кто-то умирал из тех, кого лечил Гаральд, то легко было к нему придраться. Гаральд очень правильно сказал Алксу об ошибках врачей в определении диагноза: «Назовите мне любого профессора медицины, и я найду в его практике столько ошибочных случаев, что его можно окончательно загубить». Ещё не бывало, чтобы какого-либо врача преследовали за его ошибки, как Гаральда, притом ошибки Гаральда малозначительны.

Ветра рассказал, что моя речь по радио подняла бурю возмущения в кругах департамента здравоохранения. Я там будто бы рекламировал Лукина. Действительно, я сказал, что основатель Общества Рериха д-р Феликс Лукин был членом-корреспондентом Гималайского научного института, где есть отдел по борьбе с раком, и что вообще тибетская медицина знает средства для успешного одоления туберкулёза и рака.

 

12 марта. Суббота

Бедная Австрия! Свободный, симпатичный народ, к которому я питаю самые светлые чувства. И ты стал жертвой! [3] Так трудно, невозможно умом принять, что сознание <людей> двадцатого столетия может терпеть такой произвол и хаос. В течение двух лет лишились свободы Абиссиния, Китай, теперь – Австрия. Что ещё будет?!

Д-р Ветра в понедельник прочёл по радио лекцию о туберкулёзе, в которой проявил не только бескультурье, но и истинное варварство. Большая часть лекции состояла из нападок на Гаральда, всё же без упоминаний его имени, что он получает по 500 латов в день, что служанка наливает в ведро с водой спирт и таким образом готовит ему лекарства и т. д. Упомянул и некоего наивного поэта, который хвалил Лукина в своём радиодокладе. Значит, Ветра и моим доводам не поверил, тому, что я ему говорил о способах приготовления лекарств Лукина, и считает меня лгуном. После всех этих выходок Ветры я более не способен считать его нормальным человеком. Ибо любое нормальное сознание прислушалось бы к другому человеку. Ведь не может быть человека со стопроцентным предубеждением, в уме которого не осталось бы хоть десятой доли процента признания правды и за своим противником. Кроме того, эта лекция пошла Гаральду лишь на пользу, не только в смысле популяризации, но создала ему много друзей и сочувствующих. Во-вторых, она подала аргументы и против самого Ветры с его «ненаучным», варварским поведением. Наша Драудзинь написала очень прочувствованное и логически убедительное письмо президенту государства, в котором она упоминает и лекцию Ветры. Это письмо она надеется через кого-то передать непосредственно президенту. Также и Гаральд вручит ему своё письмо. Ему сказали, что президент вообще частных лиц на аудиенциях не принимает. Это для нас было большой неожиданностью, ибо это противоречит духу Учения. Беспокойство за Гаральда растёт. В четырёх местах собирают подписи под заявлением президенту, собиратели – пациенты Гаральда, без его содействия и даже без ведома. Великая битва у Гаральда ещё впереди. Е.И. прислала Слова Учителя: «Будет победа, если борьбу доведут до конца». Особенно указано на мнимых пациентов – провокаторов, которых подсылают противники Гаральда. Гаральд уже нескольких таких заметил.

 

19 марта. Суббота

В среду Гаральд был у канцлера Рудзитиса, который обещал ему, что поговорит с президентом. Обещал говорить и министр Волонт. И вечером того же дня Волонт позвонил Гаральду по телефону, что ему разрешено лечить гомеопатическими лекарствами, но конечно же – из аптеки. Гаральд обрадовался, хотя тут же возникли многие трудные вопросы. Как же быть с его собственными лекарствами, разрешат ли их выдавать через аптеку? Это придётся выяснить. Ибо ведь его враги зорки и ищут любой пустяк, к чему придраться. Теперь ему придётся хорошо ознакомиться с гомеопатическими медикаментами, но это требует много времени, ибо когда-то от аллопатии Гаральд перешёл сразу на лекарства отца и с гомеопатической рецептурой шире не познакомился. Для пациентов это будет большим уроном, ибо очень важно, чтобы лекарства проходили непосредственно через руки Гаральда, чтобы они несли на себе его психическую энергию. С другой стороны, теперь <пациентам> придётся платить лишнее за лекарства. Гаральд ещё пойдёт к Волонту и к другим, пока полностью не выяснится его положение. В Индии сердцем сопереживают и участвуют в его борьбе, каждое письмо оттуда приносит советы. Только что Гаральд отослал телеграмму о новой ситуации, и ответ звучал: «Happy Haralds news!» [4]

Оказалось, что одним из собирателей подписей является жена политического чиновника, который участвовал в нашем конгрессе и которого мы хорошо знаем. Это нас чрезвычайно изумило, особенно когда стало известно, что её муж участвует в процедуре, когда приходят подписываться. Мы опасались, как бы тут не было каких-то ловушек противника, ибо и Учитель указывал на возможность провокаций. Но люди, которые были у неё, отзываются об этой женщине как об очень душевно сочувствующей судьбе Гаральда и принимающей подписи только таких лиц, которые полностью вылечились. Один список передадут президенту государства, второй – вручат Гаральду вместе с текстом, который может ему пригодиться, если ему придётся защищаться в суде. В сопроводительном письме эта женщина обращается к Гаральду со столь возвышенными словами, что мы больше не сомневаемся в её истинных намерениях. Так в конце концов и дугпа служат Свету.

Мы получили из Праги чудно изготовленные репродукции, вчера были у Либерта на совещании. Когда он увидел пражские репродукции, сразу признался, что изготовленные в его печатне не могут с ними сравниться. Мы договорились, что четыре из уже сделанных американских репродукций перепечатают заново. Печатник как главную причину выдвигал то, что у него при работе не было краски нужного оттенка. Получается, что и печатню госбумаг нам надо учить! Теперь есть надежда, что мы с Либертом сможем понять друг друга. Только печатание затянется, ибо у Гаральда больше нет денег. Также и Вайчулёнис и Мисинь совсем без средств.

В четверг Лицис и Э.Виестур читали диалоги Рериха «Шамбала Сияющая», первая играла европейца, вторая – Ламу. Это представленное художественными средствами произведение принесло нам всем незабываемые мгновения.

Вчера я получил письмо Н.К., которое тяжело озадачило моё сердце. Во-первых, он рекомендует не печатать обзор конгресса, речи и тезисы на английском языке. Переводила дочь Буцена, я думал, что она сделала всё качественно, но оказалось, что в спешке и поверхностно. Может быть, и мой поэтический метод обзора конгресса не годится? Может быть – так и лучше? Столь много времени, энергии и любви я вложил в книгу, посвящённую юбилею Рериха, но, возможно, она не будет иметь того значения, на которое я надеялся? Я думал разослать её всем государственным мужам и прочим <деятелям>. Но хорошо ли в данный момент «лезть в глаза»? Как-то спрашивали начальника Политического управления Фридрихсона о нашем Обществе, он ответил: «Не будут ликвидировать те общества, которые излишне не проявляют своей активности и у которых не слишком большое количество членов». Вот и пойми! Полицейский инспектор сказал, что Общество Рериха – это «сомнительное общество». Как же склонить на свою сторону, завоевать сознания, которые диаметрально противоположны нам? В скором времени предстоит перерегистрироваться. В связи с этим много дел. Так и уходит время, зачастую в лишних работах, но ничего не поделаешь, всё это срочно.

 

25 марта

Вчера у нас был величайший день года. Вечер нашего Общества был посвящён Ему, к Которому стремятся наши глубочайшие мысли и чувства. Начали мы увертюрой к «Лоэнгрину», завершили – «Парсифалем». Драудзинь, Крауклис, Аринь, Ренкуль читали из Учения. Аида Виестур читала «Как чела нашёл своего Гуру», Мушинская – фрагмент о Белом Всаднике из «Каменной западни» Анны Бригадере, я зачитал выдержку из «Тайной Доктрины» о Великой Жертве и – приветствие Е.И. и Н.К. Затем Гаральд завершил словами о памятном дне. У меня было такое напряжение, что трудно было выдержать. И великая красота теперь несёт на себе накал всего мира. В конце мы пригласили в комнату Учителя тех, кого избрали получить Портрет Владыки.

 

28 марта. Понедельник

Вчера я был на вечере, посвящённом памятной дате творчества Андрея Курция, устроенном в его доме. Но не много нитей связывают меня с Курцием. Хотя он и гуманист, но скептик. Мало я с ним беседовал, возможно, случись такое, поняли бы друг друга во многом. Конечно – в гуманизме. Хотя в правых писателях есть такой же скептицизм, но нет даже гуманизма. Самое большое, они могут быть гуманны в пределах нации. Но ведь мир гибнет ныне из-за слишком узко понятого национализма. Он гибнет и из-за духовной чёрствости и жестокости. Я много лет не встречался с левыми поэтами. Некоторые из них – истинные джентльмены. Но есть и такие, которые всё ещё не могут освободиться от грубого дыхания. Так, вчера импровизировалась поэзия, которая меня лично отдалила от всего званого вечера. Более всего я жажду в другом человеке духовной культуры и чуткости. Сам Курций принадлежит к наиболее светлым среди них. Жаль, что в нём нет горения и он не идёт путём эволюции.

 

11 апреля. Понедельник

Мне и Гаральду пришло чудесное письмо Е.И. о единении (от 17 марта). Ей доставляет величайшую радость единение в нашем Обществе. Всю жизнь она молила, чтобы в её организациях был дух единства, эта незыблемая основа любой эволюции. Победа Гаральда была возможна только потому, что члены Общества в единении поддерживали его. Я ей писал и о том, что мы в старшей группе решили каждое утро в семь часов посылать Гаральду соответствующие мысли. Вечером, в девять часов, мы шлём мысли на благо всего человечества. В Америке развал оттого, что там нет великого единства, потому противникам удаётся добиваться победы за победой. Положение в Америке может спасти только чудо. Владыка установил как предварительное условие победы – единение. Но это испытание там не выдержали. В конце <письма> приводятся и чудесные Слова Владыки о нашем Обществе: «Вы видите, что там, где проявлено единение и доверие к Учителю, там легче помогать. Не забудем, что единение было единственным условием удачи (в Америке). Мы ценим, когда соединённые мысли посылаются во благо. Велика энергия, рождающаяся при таких единениях. Растут события небывалые. Можно увидеть, насколько они сдвинут сознание людей во всех направлениях. Так будем в единении, это Наше условие».

Быть бы нам достойными этих величественных Слов! Когда пришло это письмо, Гаральд прочёл отрывки из него и из Учения на общем собрании в четверг. В скором времени мы получили письмо Н.К. (от 29 марта): «Двадцать четвёртого марта подумалось нам, что в этот знаменательный день будет благом послать Вам памятку. Пусть она напомнит Вам о той радости, которую испытали мы, слыша о Вашем сердечном единении в минуты самых ожесточённых тёмных нападений. Почтовым пакетом на имя Р.Я. посланы Вам 2 картины моих. На каждой из них на оборотной стороне имеется именная надпись. Так пусть эти добрые вестники напоминают Вам о наших сердечных к Вам обращённых мыслях.

Пусть и все сотрудники пребывают в единении. Великая сила получится, когда группа самых разнообразных деятелей внесёт в общую чашу достижений свою добрую волю». И далее он говорит о великом единении.

Какая святая и высокая задача – хранить свет единства в нашем ашраме. Я старался этот девиз держать превыше всего, это – устремление моего сердца. Конечно, <у нас> немало всяких мелких недоразумений и обид, я решил незамедлительно устранить их любой ценой и всеми силами. И странно, именно в этом месяце недостойные диссонансы множатся! Ещё неделю назад явилась ко мне, вся в слезах, Мисинь; Гаральд сильно выбранил её за пристрастие критиковать и болтать. Отчитал её будто бы и от моего имени. Но оказалось, что и здесь главным образом было недоразумение. Меня ведь именно радовало, что Мисинь в последние годы сильно развилась, стала сдержаннее и свой прежний изъян выправила. Гаральд, когда загорится, становится слишком резким. Он столь категоричен, считает, что подобным личностям не место в Обществе. Но даже с действительно виновным так резко обходиться нельзя, его надо воспитывать. Выбросить легко, но воспитать трудно. Похожим образом Гаральд напрасно выбранил ещё нескольких членов Общества. Всё же он сам убеждён, что его укор идёт на пользу. Может быть, кому-то и идёт, но к человеческой душе надо подходить психологически.

Второй случай: в помещении Общества, кроме Абрамовича, живёт и член Общества Стрекалова, которая печатает на машинке и исполняет некоторые другие работы. Оба они не ладят уже давно, отчасти из-за резкости Абрамовича. Но и Стрекалова обидчива. К примеру, в прошлое воскресенье мы хотели уладить их отношения, но она столь презрительно отнеслась к Абрамовичу, что мы все по-настоящему возмутились. Как же последователь Учения может так унижать человека, притом члена <Общества>! Вся «история» когда-то началась с Трофимовой, которая ежедневно приходит к Стрекаловой готовить бесплатно ей обед, и с самого начала поссорилась с Абрамовичем. Вот и разберись, если в самих членах Общества нет духа смирения! Мы уже давно сожалеем, что отдали комнату Стрекаловой, но ныне её выгонять, памятуя о целях единения в Обществе, весьма нежелательно, и у неё нет средств, так что нам как бы полагается её содержать. Я долго беседовал со Стрекаловой об истинных основах Учения, но поможет ли это ломке её предубеждений?

И наконец, труднейшая проблема – отношения Мисиня и Маркова. Последний – член группы г-жи Крауклис, и когда-то работал на стройках у Мисиня в качестве сторожа. Когда он уволился, Мисинь признавался некоторым членам, что подозревает Маркова в ложно составленных ведомостях и т. д. Я в эти вопросы не углублялся, считал их личным делом Мисиня. Но 24 марта, в ходе обсуждения вопроса, кому вручить Портрет Учителя, мы отставили кандидатуру Маркова в связи с возражениями Мисиня. Вчера г-жа Крауклис вместе с Марковым явились ко мне. Оказывается, Мисинь и не пытался выяснить разногласия с самим Марковым, но рассказывал о своих обидах другим, конечно же, поступая плохо. Марков логическими выкладками пытался мне доказать, что подозрения Мисиня основаны на недоразумении, и, понятно, у меня не было причины не верить ему. В свою очередь, и он обвинял Мисиня. Будто бы каждый строитель-подрядчик только лишь и думает, как больше заработать. Подобное я и раньше предчувствовал, хотя у меня не было достаточно конкретных фактов. На сердце у меня было так тяжко, когда Валковский пригласил <Мисиня> в старшую группу. В общем-то мне нравится его великая горячность, преданность Иерархии, светлый взгляд. Прежде чем принять в группу, я затронул в беседе с ним некоторые вопросы, но у него были слёзы на глазах и он обещал исправиться. Теперь жалею, что не поговорил основательнее. Пришло время выяснить все слухи. Я чувствую, что лучшее – это открытость, без боязни кого-то обидеть. Думаю, что в своих отношениях <с людьми> он изменится.

Конечно, это был непреднамеренный, странный случай, теперь Валковский больше никогда не распоряжается без моего ведома. Он стал флегматичнее в делах Общества, может быть, и потому, что хочет, чтобы я действовал самостоятельнее. Приводит в порядок дела издательского фонда, за которые взялся ещё два года назад, и теперь я вижу, что мне придётся ему помочь. Томительно на душе, что опять буду вынужден тратить так много времени напрасно, когда мог бы сделать нечто ценное. Но среди старших членов нет никого, кто бы мог <этим заняться>, и, когда с этим всё выяснится, единственное, что можно будет сделать – это передать дела кому-нибудь из младших членов.

 

21 апреля. Четверг

Во второй день праздника Пасхи Буцен рассказал мне о своём горе. Минувшим летом он строил для Мисиня здание одной станции – и его тоже Мисинь подозревает. Что-то в подсчётах было не в порядке, в чём-то он ошибся. Я понимаю, что Буцен – человек уже в возрасте, и ему невозможно поручать нечто самостоятельное и ответственное. У него просто не хватает сообразительности, и на большее он не способен. И Буцен, как и Марков, так ясно рассказал, что их ошибки основывались на невнимательности или недоразумении, и приходится верить, что здесь нет сознательного обмана. И моё мнение таково, что если даже на 30% есть сомнение, что где-то имело место сознательное нарушение, то из-за этих 30% нельзя человека осуждать окончательно. Во-вторых – надо знать мотивы. И если человек утверждает и пытается доказать, что не виновен, то следует его выслушать. В этом-то смысле Мисинь не обладает терпимостью. Сегодня вечером у него будет разговор с Марковым.

В этот же день, к вечеру, более трёх часов мы беседовали с Гаральдом. Я сказал ему то, что давно хотел высказать. Его резкие характеристики и выражения не приносят ничего хорошего. Если бы после его нападок на некоторых членов Общества мы не пытались всячески смягчить впечатление, то обиды сохранились бы до сих пор. Гаральд убеждён, что «основательная головомойка» в конце концов идёт только на пользу. Но это не так. И укор следует выражать в очень чуткой форме. Конечно, когда Гаральд только начинает свои упрёки, он всегда прав. Но он вспыхивает и доходит до крайностей. Так, к примеру, было с Клизовским, так – с г-жой Мисинь. Он возвратился из Эстонии и сразу выдал отрицательные характеристики тем людям. Но и у художника Роота есть свои достоинства, он прислал мне сердечное письмо в благодарность за мою книгу. К человеку следует приближаться с терпением и глубоким уважением, только так можно его воспитать. И Драудзинь недовольна подобной критикой Гаральда. Эта наша беседа пойдёт нам только на пользу. И Гаральд будет сдержаннее. Именно он в Обществе больше всех борется за торжественность и единение, и ему следует найти верный метод, как этому способствовать. Но моя ошибка, наверное, именно в противоположном – в излишнем терпении и желании по возможности достовернее характеризовать и точнее определить. Так у некоторых может возникнуть мнение о моей неопределённости, но такого не должно быть. Люди легче прощают порывистое, хотя и ошибочное суждение. И всё ещё моей тяготой является моя речь. Доклады я могу читать, но труднее, когда надо говорить свободно и перед многими. Думаю, надо бы этой осенью поехать в Вену к одному профессору. Но теперь настолько напряжённое время, особенно в самой Вене. И я не могу ехать раньше, чем Общество будет перерегистрировано. Мне надо справиться со своей речью и из-за дочери, речь которой улучшилась, но всё-таки у неё известная тенденция повторять <слоги>. Она ещё посещает врача. Разумеется, дома я говорю спокойно, и всё же...

У дочери Гаральда около недели была температура сорок градусов. Он убеждён, что у неё была скоротечная чахотка, и он её вылечил. И другие изумительные случаи были в последнее время в его врачебной практике. Он думает, что на него благоприятно влияют и обе картины Святослава, которые получил от него.

Становление Эстонского общества протекает очень медленно. В комитет теперь приглашены также Беликов и Раннит. Последний недоволен нерасторопностью. На последнем собрании обсуждался вопрос о том, где брать средства. Будто бы выражалось мнение, что Рижское общество получает средства от «богатого американского дядюшки», то есть от – американского Музея. Понятно, эти пересуды нас возмутили. Может быть, их распространял Кайгородов, ибо он был в нашем Обществе (хотя, может быть, и Гринберг, который поближе с нашей организацией не познакомился, но у него во время конгресса было больше времени побеседовать с рижской «публикой»). Так или иначе, на серьёзном заседании выразить подобное убеждение – это просто неинтеллигентно! Каждому человеку и обществу, как и каждому народу, своими средствами и своими силами, «руками и ногами человеческими», полагается творить рай в жизни своей и на земле. И кто не знает, что у самого Американского общества ныне чрезвычайно трудные обстоятельства, ибо враги пока сумели украсть Музей со всеми его сказочными ценностями, и Зинаида Лихтман со своими друзьями и учреждениями выгнана из здания Музея. Гаральд сказал: «Надо бы нам съездить туда, подбавить огня и навести порядок!» Ведь действительно, главное – великий Огонь, способный сплотить друзей в теснейшее единство. Но в Америке, кроме прочего, будто бы подкупные судьи, а у Зинаиды Лихтман и её друзей – плохой адвокат. Бог весть, что ещё предвидится в будущем?! Жаль, что и в Эстонском обществе нет выдающегося руководителя с дальновидным чувствознанием. У Беликова огонь есть, но большой роли он пока играть не может. Кроме того, сам он ещё молод и ему предстоит развиваться, набираясь опыта. К примеру, он заявляет: «Если не справимся с художниками, то оставим их и поищем друзей в иных кругах». Но ведь истинный организатор сумеет использовать каждого культурного работника на пользу своей постройке.

В Литовском обществе было годовое собрание, где избрано новое правление. Тарабильда в него не вошёл. Ему это больно. Он ведь один из основателей общества. И хотя в нём много несоизмеримостей, однако его способности могут быть полезны обществу. Теперь он уезжает в Париж. Его жена получила государственную стипендию на два года, она в Париже. У нас с Тарабильдой расходились мнения в понимании искусства. Он, как «модернист», подверг критике некоторые наши картины латышской коллекции, мы же, в свою очередь, не выставили часть литовской коллекции, которую он привёз в Ригу. Он нас удивил картиной Гудайтиса, которую купил для нашего Музея, – она нам не нравится ни своей художественной формой, ни содержанием. Хотим обменять на другую работу того же автора.

Раннит – энергичный, приятный человек, было у него несколько докладов об очерках и стихах Н.К. Он прислал статью и стихи для книги приветствий. Всё же кое-что в нём пока – загадка. Если встретимся лично, то многое выяснится.

 

29 апреля. Пятница

Вчера я пригласил в Общество Мисиня и Маркова, прояснить и уладить их конфликт. Говорили мы более часа. Было приятно ощущать, что люди хотят понять друг друга. Мисинь всё же строптивее. Наконец, выяснилось, что в деле Маркова нет никакого нравственного преступления, но только ошибки и недоразумения. В конце я сказал, что Учение подчёркивает необходимость оказания помощи другому, не причиняя ему страданий. Тем, что мы небрежны к своему ближнему, что не вникаем в его душу, мы причиняем ему большой ущерб. Конечно, Маркову ещё надо учиться дисциплине, но и Мисиню следует стать, во-первых, внимательнее и чутче к душе другого человека. Он – в числе старших членов Общества, на нём величайшая ответственность. Знаю, что этим летом мне предстоит ещё глубже вникнуть в душу Мисиня, содействовать её формированию, ибо это лето в конце концов я решил провести на даче Мисиня в Лиелупе, где нам предоставляют две комнаты. Я долго, долго мучился этим вопросом, ибо как-то в спешке пообещал, совсем не подумав, так уж ли это хорошо – идти жить к Мисиню, у которого не упорядочены отношения с некоторыми членами. Но всё же в итоге я подумал: быть может, именно я смогу выправить и примирить. У Мисиней будут жить Якобсоны, молодые люди, новые члены Общества, приглашён на некоторое время Клизовский и другие. Разумеется, никоим образом не хочу жить у Мисиней как гость, только за оплату. Ведь если мы снимем комнату где-то отдельно, Элле будет трудно одной. Ведь не исключено, что в августе я поеду в Вену исправлять свою речь. Мне же когда-нибудь надо это сделать, и не только ради себя, но ради своих детей, хотя дома я говорю спокойно, но всё же... Весь апрель было так тяжело на сердце. Столь много вопросов, ждущих своего решения. И наконец, я усердно работаю, разбирая дела книжного фонда Общества. Мне виделось, что Валковский много сделал, но он недалеко продвинулся от того состояния, которое я оставил два года назад. Пусть даже на эту работу придётся пожертвовать месяц, но хочу раз и навсегда снять здесь все проблемы и затем передать её кому-то другому. Среди старших членов такого нет, может быть, г-жа Якобсон возьмётся? В воскресенье будет собрание, и мы с Валковским работали до поздней ночи. Валковский хочет всё сделать очень хорошо, но он в своей «аккуратности» столь медлителен, всё же недаром работает в государственном контроле. Хотя можно же, наверное, работать прилежно, но темп ускорить вдвое? Всё же это зависит от характера человека. Однако далее у нас дела пойдут лучше, распространением книг будет ведать наш магазин.

Вчера в Обществе Данце рассказывала о Вивекананде. В предыдущий четверг я говорил о дружбе и сердечном сотрудничестве, свой небольшой очерк прочёл и по-русски. Чувствую, что миссия сердечной дружбы чрезвычайна, особенно в наши дни. Своим очерком я втайне надеялся обратиться к некоторым членам Общества, но, как всегда, именно эти лица не явились.

 

4 мая. Среда

Первого мая, в воскресенье, состоялось годовое собрание. В напряжении прошёл этот день. Выбрали в правление трёх членов: Буцена, Мисиня и Гаральда Лукина. Охотно я желал бы видеть на месте Буцена Драудзинь, но всё же решил: пусть дела идут своим чередом. Если бы Буцена не избрали, он был бы очень расстроен и, возможно, огорчён, но в этом году нам надо всеми силами поддерживать дух единения. В следующем году, когда наступят более спокойные времена, можно будет провести более радикальные перемены. Притом правление существует более или менее формально, собирается весьма редко и не все, имеющие должность, выполняют свои обязанности: на месте Буцена работает Бялковский, а обязанности секретаря делят несколько членов Общества. Главные вопросы обсуждаются в старшей группе или в нуклеусе, в который мы пригласили и Драудзинь. Последняя, ведя женскую секцию, стала очень активной. Вчера состоялся уже второй званый вечер, посвящённый женщине. С докладом выступила Элза Стерсте, затем Аринь читала об этой теме из «Тибетского Евангелия» [5] и Лицис – фрагменты из трудов Н.К. и Е.И. Два раза уже проводились детские вечера. В июне наши женщины – члены Общества будут участвовать в детском празднике с отдельным уроком об этике жизни. Драудзинь получила два письма от Е.И. и главное – Портрет.

На собрании снова избрали и меня, так как, согласно новым правилам, председателя Общества положено избирать всему собранию. В конце обсуждали изменения в уставе. Во-первых, мы хотим изменить само название Общества, вместо длинного: Общество друзей Музея Рериха в Латвии, дать короче – Общество Музея Рериха. Жаль прощаться со словом «друзья», но ведь неясно – «друзья» чего? Нью-Йоркского Музея, как поначалу думалось? К тому же никто и так не помнит наше длинное название, называют нас просто Обществом Рериха. Слово «музей» надо оставить потому, что в связи с перерегистрацией и местными условиями мы хотим подчеркнуть, что центральным в нашем Обществе является Музей. Также мы видоизменим и формулировку цели Общества, пополнив фразой «развивать красоту сознания, укреплять этику жизни» и т. д. Надо упомянуть в уставе и о молодёжном кружке при Обществе.

Вчера пришла к нам великая Радость: мы получили величественный Дар – картины Рериха мне и Гаральду. Мне – белоснежные вершины гор, окружённые синими далями. [6] Гаральду – среди коричневых скал в горном безмолвии ряд монастырей, осенённых фиолетовым светом. Это будет для нас источником неизменного вдохновения. Гаральд недавно получил от Святослава две его картины, знаю, какой настрой рождается в нём при созерцании лучезарной ауры Будды. [7]

 

24 мая. Вторник

Вчера, наконец, мы подали устав на перерегистрацию. Как много мыслей и взвешенных соображений мы вносим в него. Правление мы увеличили на одного члена. Особое затруднение было с отделениями, закон предполагает их самостоятельную деятельность, но мы ведь несём всю моральную ответственность за них. Поначалу мы хотели отметить, что правление, избранное в отделениях, начинает деятельность только после утверждения его состава председателем Общества. Но сообразили, что к этому будут возражения в министерстве, потому в конце концов записали: председатель Общества может контролировать деятельность отделений и делать обязывающие замечания. В скором времени предвидится отделение в Даугавпилсе. Зильберсдорф со своей группой уже давно обращался ко мне с просьбой учредить отделение в Даугавпилсе. Разумеется, Зильберсдорфу можно доверять, но ведь даже и он не вырос в нашей духовной традиции, в Обществе бывал крайне редко. Не можем предвидеть и того, кто окажется в правлении. Мы также подали прошение о перерегистрации издательства «Агни-Йога». Вообще-то – предвидится борьба.

Новоназначенным директором Департамента обществ и печати оказался мой школьный товарищ М.Янсон, приятный, культурный, простой человек. Мы с Гаральдом просили его разрешить опубликовать Книгу приветствий в издании нашего Общества. Спустя несколько дней мы получили ответ, что разрешение дано, но следует изменить название. Дело в том, что по предложению В.Шибаева и Рериха мы решили назвать её «Зелта Грамата» [8]. Когда-то я предложил на выбор Шибаеву несколько названий, и они выбрали последнее. Понятно, резолюция меня поразила и сильно огорчила. К счастью, Янсон обещал посетить наш Музей. Приятно, что он сдержал своё обещание и явился вовремя, хотя уезжал в провинцию. Он был в восторге от картин Рериха. Сожалел, что наши художники не касаются подобной проблематики и мистики. В конце мы говорили и о «Зелта Грамате». Он обещал своё решение пересмотреть. И сегодня я узнал, что это название нам разрешено. Таким образом, и в мелочах приходится бороться. Мотивом <первоначального отказа> Янсона было то, что в «Кружках надежды» будто бы есть «Золотые книги», куда записываются те, кто обещает быть воздерженцем. Также «Золотая книга» будто бы существует для некоторых торжественных случаев. Кроме того, нам показалось, что это название хотят приберечь для президента государства... Я сказал, что у Рериха золотой юбилей – 50 лет, и это название соответствует.

Теперь надо подождать, что скажут те, кто перерегистрирует устав.

Только что получено разрешение относительно нашего магазина и библиотеки на имя Эмилии Аншевиц, дочери Вайчулёниса. Продавать и хозяйничать в магазине будет член нашего Общества Лепинь, распорядителями будут Блюменталь и Вайчулёнис. Помогать будет и Драудзинь. И всё же видится необходимость единого твёрдого руководства, ибо ещё не всё идёт как надо. Но кому это доверить? Вайчулёнис – человек золотой, но слишком малообразован. Блюменталь очень занят, много ездит, кажется, ещё не привык к неторопливой, требующей терпения работе. Но всё же на этот раз будет хорошо.

Мы решили на Троицу поехать в Каунас. Жаль, что некоторые члены Общества столь неподвижны. И ведь не из-за отсутствия денег не едут, неужто эти 20 латов не могут накопить те, у кого зарплаты маленькие, – не едут из-за инертности. Литовцы ведь приехали почти в полном составе. Наших пока только пятнадцать!

С 14 мая я живу в Лиелупе на проспекте Булдури, у Мисиней. Здесь живут и Якобсоны. Никогда мы летом не жили в столь шикарных комнатах. <Решились> единственно из-за того, чтобы у Эллы были какие-то помощники, которые хоть на минутку бы её заменяли, ведь малыши тоже изнуряют. Особенно трудно по утрам, <мы> привыкли вставать около шести, но внизу ещё спят, и у Эллы нервы хрупкие. Я охотно помогаю, но столь много дел ждут моих рук. Но всё будет хорошо. В отпуск пойду в июле или только в августе.

 

28 июня

На Троицу, 5-7 июня группа членов нашего Общества навестила литовских друзей. Из старшей группы были: Гаральд, Клизовский, семья Мисинь, Ольга Крауклис и я. Всего нас было 15 человек. Нас принимали так сердечно и мило, что до сих пор нам неудобно, что не можем им отплатить тем же. В Литовском обществе членов немного, в самом Каунасе всего около двадцати, оттого здесь ощущения цельности больше, притом и сами литовцы столь душевны и уже с детства привыкли к религиозной дисциплине. Наши члены в среднем намного больше индивидуалисты, к каждому следует подходить с особой меркой, и видится, что в своём горении они в общем-то не столь гибки. В старшей группе часть членов такова, что в строении Общества мало участвуют. Но последователю Учения следует отдавать всего себя. И ещё: тем, кто очень желает трудиться на пользу Общества, нередко трудно найти что-то соразмерное с его способностями. Вопрос труда у нас непрост, и этим летом придётся разработать план работы для членов Общества.

Да, нас очень растрогала великая преданность литовцев. Узнав, что мы приезжаем в Каунас, из провинции в город приехали пять человек. Г-жа Блюменталь со своей трёхлетней приёмной дочерью приехала из Шяуляя, Серафинене одолела восьмичасовой путь из Скуодаса, хотя неделю назад она уже была на званом вечере Литовского общества. Также нам рассказывали, что нас искали люди с дальней окраины города. И всегда старались оказать нам любезность, даже в мелочах. Мы во время конгресса не были в силах так принять друзей. Мы предоставляли ночлег и обеды, но не могли быть много вместе, ибо конгресс приковывал все мысли. Даже некоторые организационные вопросы проведения конгресса приходилось решать в день открытия. Всё ведь происходило в спешке, в последние дни; к примеру, много приходилось заниматься собиранием картин, их размещением и т. д. Но главное – за нами, как тени, всюду следовали двое чиновников Политуправления, и это навевало определённую удручённость. Мы ведь желали свободно собраться вместе, одни, зачитываться письмами Е.И., Учением и от души побеседовать. Но чтобы завершить конгресс, нельзя было вызывать никаких подозрений. Те же наши руководители государства на своём веку читали немало книг и очерков о мученичестве великих людей, великих духовных движений, великих идей. Возможно, в юности и они возмущались смертью Джордано Бруно и преследованиями духовных свобод. Но где же их истинное чувствование, если они дозволяют и теперь применять вековечные методы духовного преследования?

Монтвидене прекрасно растёт духовно. Она много думает об обществе, и много делает на его пользу. Умеет чутко подойти к душе другого, она будет хорошей воспитательницей. Поручила членам общества работу – выписывать темы из Учения. Кто успешно это выполнит, и ощутит себя внутренне созревшим к общинности, тех осенью объединят в общину, и из них вырастет старшая группа. Она определённо уверена, что каждый сам скажет, готов он к общине или нет. Но и без того она сама хорошо знает членов общества. Она решительна, требует дисциплины, сурова и к себе. В минувшем году она ещё стеснялась, полностью ещё не была уверена в себе, теперь уже чувствует себя руководительницей и верит в свою миссию. И Серафинене признаёт, что общество в лучших руках. Много замыслов у неё на будущее. У них 29 мая был первый званый вечер, к которому они долго готовились. Монтвидене читала о духовной культуре, основываясь на идеях Н.К., а Глямжа – об Н.К. как о деятеле культуры. Хотели подготовить доклад и о Знамени Мира Рериха, но ныне эта тема оказалась невозможной из-за конфликта Литвы с Польшей и милитаризации государства. Вечер проходил в зале университета, присутствовало около 250 гостей. Теперь положение Литовского общества тяжелее, чем раньше. У правительства сложилось нехорошее представление об обществе. Здесь виноват Тарабильда. Сам Тарабильда терзается сознанием своей вины и считает себя предателем общества. Всё же Монтвидене он ничего не раскрыл, только Клизовскому. От последнего Монтвидене и узнала подробнее об истинном положении дел. Клизовский информировал и Е.И. Мне и Гаральду Монтвидене прочла последнее её письмо, где она касается и вопроса о Тарабильде. Клизовскому Тарабильда рассказывал, что в обществе (наверное, думали, что в Обществе Рериха, но Монтвидене не помнит, чтобы подобный доклад у них был) он читал доклад, где обратился и к эзотерической стороне общества. Раскрыл, кто есть Учитель, Н.К., Е.И., что обозначает Знак общества и т.д. Этот доклад слушали и некоторые «не члены общества», из которых часть позже перешла в лагерь врагов. После этого, в связи с пропагандой Пакта Рериха и с делом меморандума, Тарабильда обратился к какому-то высшему государственному чиновнику, в пылу разговора вытащил из кармана доклад и тут же его прочёл. Немного погодя он почувствовал, что отношение правительственных кругов к нему и к обществу резко изменилось. Только тогда он опомнился, что поступил опрометчиво, но было уже поздно. Потом он долго мучился угрызениями совести и затем уехал в Париж, где уже некоторое время жила его жена, которой литовское правительство предоставило стипендию. Да, не только литовские друзья, но и я не однажды ощущал в Тарабильде потрясающее отсутствие такта и соизмеримости. Это выявлялось не только в делах общества и в его жизни, но и в его искусстве. Потому и в Литовском обществе его не любят и не избрали ни в правление, ни в совет, хотя он вместе с Серафинене создавал общество. И последний случай был для него тяжким ударом. Конечно, самому обществу пойдёт только на пользу, что Тарабильде больше не отводится важная роль, ибо Монтвидене приходилось бесконечно бороться с его упрямством и обидчивостью. И всё же у него есть некоторые способности, которые следовало бы использовать на благо общества. Нехорошо и то, что в Литовском обществе нет художников. У самого Тарабильды всё же превратный вкус: из всего того количества, что он привёз в Рижский Музей на открытие, третью часть нам пришлось отставить. К тому же он, без нашего ведома, приобрёл для Музея картину Гудайтиса, столь примитивную и невыразительную, что мы не могли держать её в помещении Музея. По крайней мере, для нашей коллекции это полотно совершенно не годится.

От Е.И. я получил чудесное послание – письмо от 24 мая. Так много советов и указаний в связи с моей книгой о Белом Братстве. Эта книга и есть та величайшая ответственность, которая мне поручена, о которой у меня непрестанно болит сердце, и боль не оставит меня до тех пор, пока я не смогу всего себя посвятить этому делу. В письме есть и чудеснейшие, светлейшие Слова: «Было Сказано: "Одобряю книгу Рихарда. Пусть он охранит исторический характер, так получится полезная книга. Пусть не забудет указать на документы, найденные в Костроме". Документы эти упомянуты Н.К. в "Сердце Азии", глава о Шамбале... Также указано упомянуть о существовании книги "Красный Путь в Шамбалу", написанной одним утайшаньским ламою. Следует не забыть и "Путь в Шамбалу" Грюнведеля. Также разрешено поместить и встречу с Махатмой, описанную Клодом Брэгдоном [9]...» (Ту же, что и «Как чела нашёл своего Гуру», которую дважды читали в нашем Обществе и которую я выслал некоторым своим адресатам, в том числе Е.И. Удивительно, что она получила эту статью в то самое время, когда завершала своё письмо мне.)

Здесь идёт речь и об Аполлонии Тианском, чьё жизнеописание и повесть о путешествии в Индию я читал с великим упоением. Также упоминается и Анаксагор, взгляды которого дошли до нас в искажённом отражении. И, наконец, то, что меня так поразило и затронуло во мне глубочайшие, необычнейшие чувства: «Понимаю и разделяю Вашу любовь к греческой философии. Не вспомнили ли Вы Филоктета – последователя Платона?» Да, неизменно интуитивно я чувствовал, что греческая философия – это мой мир! Придётся когда-нибудь вновь вернуться к Платону. Теперь всё будет открываться в совершенно ином свете. Многое о нём раскрывает вторая часть «Братства». Как я могу не считать себя счастливым, если я смею и могу читать эти священные страницы?

Относительно Драудзинь я уже записывал, что мы желаем, чтобы она вошла в правление. Потому в новом уставе количество членов правления увеличили на одно лицо. Из-за этой мысли возникло и небольшое недоразумение: оказалось, что Е.И. поняла, что Драудзинь уже избрана, и поздравила её. Но, по крайней мере, это – указание к действию.

Наконец, Е.И. пишет: «От всей души сочувствую Вашему желанию посоветоваться с венским профессором. Во всяком случае, уверена, что в самом ближайшем времени будет найден метод излечивания этого нервного недомогания». Да, я надумал в середине августа ехать к одному знаменитому венскому профессору лечить свою речь, во всяком случае – ознакомиться с его методом. Этим мне следует заняться ради блага Общества и ради блага моей Гунты. Хотя дома я в общем-то говорю хорошо, однако Гунта может быть под моим влиянием. Гунте, кажется, помогают и лекарства Гаральда. По причине всего этого я и тороплюсь с переводом философского труда Тагора и размещением антологии. Но сердце часто болит и болит. Сознаю, что я причинил много страданий своему другу Элле. Часто я пытался уговорить её взять служанку, но она не желает, чтобы возникали новые долги. Так и в Вену я смогу ехать только тогда, когда получу аванс за уже подготовленные работы.

Нападки на Гаральда продолжаются, хотя окольными путями. Был выпад в «Яунакас Зиняс» – статья, помещённая по поручению Алкса. Этому человеку не претят никакие низменные методы, лишь бы только уничтожить Гаральда. Больничная касса Елгавы начала судебное дело против Гаральда. Но последний заверяет, что этот иск нетрудно опровергнуть. Также ясно, что это Ветра распространяет ложь, что все лекарства у Гаральда заменяет вода со спиртом. Не знаю, был ли подобный случай в истории Латвии, когда дискредитируют врача до решения суда. Также стало известно, что началось преследование владельца аптеки (угол улиц Валдемара и Дзирнаву), который продаёт лекарства Гаральда. Он будто бы не закончил высшего учебного заведения. Да, в связи с Гаральдом распространяются всякие слухи. Из двух источников я слышал: «Д-р Лукин все свои огромные доходы отдаёт какой-то секте, поэтому у него и нет денег». Великая битва ещё будет, но Свет победит.

Накануне праздника Троицы вышла в свет «Зелта Грамата». Этому труду я отдал столь много сердечного огня и столь много времени. Я всё же верил в миссию этой книги, хотя мои друзья нередко сомневались, окажется ли эта задача столь значительной. Мы разослали её всем министрам Латвии и ряду тех лиц, которые подписали меморандум. Монтвидене также заботится о том, чтобы в Литве эту книгу получили соответствующие государственные мужи и общественные деятели. В Эстонии за рассылку взялся Комитет Общества Рериха, а вернее – Беликов с Таммом. За рубеж мы отослали всем поздравлявшим. В издании книги своими пожертвованиями участвовали почти все члены Общества, и можно действительно изумиться, что мы смогли собрать около 1.500 латов, в то время как главные жертвователи, Гаральд и Вайчулёнис, «чтобы предоставить и другим слово», внесли только по 100 латов. Но ещё не все долги покрыты. Теперь с денежными делами у нас гораздо тяжелее. Много требуется и для магазина. Печально, что с этим магазином всё ещё толком не везёт. Вайчулёнис сильно занят и не очень подвижен, Блюменталю не хватает спокойного терпения. Но будет лучше, когда мы откроем библиотеку, по крайней мере, не придётся доплачивать, притом теперь ведь лето.

На Певческий праздник, 19 июня, нас посетила Монтвидене, которая приехала в составе Литовского хора. Один день провела и в нашей общине в Лиелупе. Затем уехала в Эстонию. Она ещё раз рассказала о своих задумках устроения общества и воспитания его членов. Каждое свободное мгновение она посвящает заботе об обществе.

 

26 июля. Вторник

Каждый день после работы еду в Юрмалу. Не знаю, сумею ли в этом году восстановиться физически. Ибо отпуск проведу за рубежом. Знаю, что осенью опять потребуется масса сил и выдержки. Тороплюсь управиться с переведёнными книгами. Как хотел бы я взяться за творческую работу! Надеюсь, что смогу начать это в Вене. Нас в нашей небольшой общине нередко посещают друзья и иные знакомые. Была и Мауринь вместе с Раудиве, был Карлис Эгле, жена П.Эрманиса и другие. С Гаральдом, Блюменталем и Вайчулёнисом встречаюсь часто, ибо они живут недалеко. По воскресеньям после пяти часов мы проводим заседание группы Учения, читаем «Братство». Приезжают и гости из Риги, временами бывает до двенадцати человек. Одна только беда, что приходится уделять время гостям, хотя пытаюсь его концентрировать. Было бы неплохо сбежать на месяц куда-то в деревенскую тишину и погрузиться в творческую работу. Всегда вспоминаю тот великий подъём, великий взлёт, когда в Меллужи писал свой кандидатский труд. Но там, где недостаёт полного творчества, там и душа не в силах подняться на крыльях. Так проходит и это лето, и я всё время ощущаю, что оно идёт не так, как надо...

Приехала и Валушите из Литовского общества, чудесная, очень культурная девушка, в отношении которой Монтвидене питает надежды, что с годами она станет ей хорошим помощником. Волею судьбы, на Троицу она подружилась с нашим Макаровым, приятным, духом устремлённым членом Общества, который даже выражением лица как-то заметно похож на Валушите. Редко случается такое мгновенное взаимопонимание духа.

В субботу, утром 9 июля, Гаральд пережил тяжёлое несчастье. Вечером, перед сном, он забыл, что окно осталось приоткрытым, и через него ранним утром воры вытащили его пиджак вместе с самыми дорогими для него вещами: там были Священные Дары, сделанный им медальон с Портретом и Знаком, далее – адресованное мне письмо Н.К. (№ 12), письмо, присланное мне Монтвидене, где она описывала свою радость служению, письмо Булгакова, заграничный паспорт и, наконец, чрезвычайно важные медицинские записи его отца. Хотя Гаральд думает, что эти записи не имеют столь важного значения, что он уже их расшифровал, однако это всё не так просто, ибо проанализировать их Гаральд не успел. Кажется невероятным, как же Портрет могли украсть? Но всё ведь происходит в пределах земного плана. И что же с ним ныне случилось? Разумеется, Гаральд немедля написал в Индию. На следующий день после кражи мы обыскали окружающий лес, – кто знает, может быть, документы где-то выброшены. Ездили на «барахолку». Обратились к криминальной полиции, объявили в газетах. За последнее Гаральд чуть было не нарвался на штраф, ибо мы обещали ворам вознаграждение, чего делать непозволительно.

Но уже прошло порядочно времени. А никаких сведений не поступает. Грустно, это не только карма Гаральда, но и карма всего Общества. За эти дни Гаральд сильно напереживался.

Что же будет с перерегистрацией Общества? Нам сказали, что ещё не собраны все материалы со сведениями. Но почему же сведения не запрашиваются у нас? Неужели мы не желаем быть самыми честными людьми и гражданами во всей Латвии? Разве мы не стараемся вести самую творческую и самую культурную работу на благо Латвии и всего человечества? Отчего же к нам нет полного доверия?

От тех лиц, кому мы послали «Зелта Грамату», мы получаем ежедневно много благодарственных писем. В Латвии я получил от министров иностранных дел и просвещения и директора Государственной канцелярии, от профессора Кундзиня, Кениня, Зенты <Мауринь> и т.д. Вначале я сомневался, хорошо ли эту книгу широко распространять. Ибо здесь идёт речь о культурном сотрудничестве всех стран, как на это посмотрят наши националисты? Однако я рискнул, пусть знают, что и мы – великая культурная сила. Теперь я убеждён, что «Зелта Грамата» везде принесёт нам друзей и благословение.

Работа над монографией на долгое время была прекращена. Мы искали возможность печатать в иной типографии. Во-первых, в печатне госбумаг берут очень дорого. Во-вторых, они станут печатать шесть больших репродукций за раз, но мы хотели бы – одну-две. И наконец, эта печатня соглашается выполнять работу в свободное от государственных заказов время, но в связи с официальными праздниками предвидится много работы. И ещё – Либерт до сих пор относился равнодушно к нашему заказу. Пранде нам предложил самим приобрести машину «тигель», на которой печатаются репродукции. Он взял бы на себя ответственность и руководство, и вообще эта идея привела его в восторг. В конце концов мы решили, что нет иного выхода, как вернуться обратно в печатню государственных бумаг. Машину был бы смысл приобретать в том случае, если бы кто-то из членов нашего Общества руководил печатней и отдавал ей всё своё время. В противном случае могут быть многие осложнения. Гаральд за время работы над монографией часто переписывался с Н.К., опасался даже, не утруждает ли его. Наконец теперь, в ближайшие дни, печатня государственных бумаг возобновляет нашу работу. Боюсь и за то, как бы открытие нашего Музея сильно не запоздало.

На каком-то выступлении в Даугавпилсе Алкс опять поносил Гаральда. И такой человек заведует отделом здравоохранения государства!

Я встречался с Раннитом, который ехал через Ригу в Берлин, встретился 15 июля, и всего на 25 минут. Н.К. переписывается с ним, верит, что он обладает достоинствами, которые принесут пользу и нашему делу, и людям. Раннит написал несколько очерков о Рерихе, посвятил ему стихи. Поэтому для меня он представлял интерес. Но теперь Беликов из Таллина в двух письмах предупреждает нас быть осмотрительными с Раннитом. Беликов упрекает Раннита в «плагиате», что он, мол, хочет использовать Рериха в целях саморекламы и т.д. Думаю, что Беликов, будучи ещё молодым, характеризует его излишне резко. Конечно, Раннит показался ещё не совсем уравновешенным, он, как и большинство поэтов и художников, привержен к богеме, любит засиживаться в кафе, не исключено в нём и честолюбие, но разве эти свойства таковы, что их уж нельзя исправить? Притом в Ранните есть нечто от «большого ребёнка»: в нём сердечность, которая могла бы его поднять, если бы только кто-то направлял его развитие. Хотя Раннит в своих писаниях затрагивает и идеи, однако при личном контакте с ним мне почудилось, что он является поэтом как таковым, что мир идей для него есть нечто второстепенное. Поэтому вряд ли он скоро, или вообще когда-нибудь, сможет зажечься огнём Учения, чтобы вместе с тем верно понять и Рериха с его миссией. Беликов сознаётся, что он Раннита лично ещё мало знает, и я тоже хотел бы узнать его поближе.

У Мисиней неделю гостила и г-жа Крауклис. Этому я особенно рад, ибо, как сама г-жа Мисинь признаётся, Крауклис была не особенно дружна с ней. И я желал, чтобы она отбросила предвзятость к самой Мисинь, которая возникла в связи с делом Маркова и т.д. Для единства Общества было бы очень значительно дружеское сближение г-жи Крауклис с Мисинями.

За лето произошли ещё некоторые выравнивания отношений среди членов, в том числе и при помощи нашей общины. Всё же я сам с семейством Мисинь встречаюсь не очень часто, ибо по вечерам предаюсь своей работе. Но вижу великую благую силу Мисиней, большую их отзывчивость и готовность жертвовать на пользу Общества. По утрам, в восемь часов, мы иногда собираемся на мгновение молчания, но не всегда это получается. Ибо в это время я обычно еду на работу.

Что же произойдёт в ближайшем будущем? С болью сердца и с интересом слежу за большой политикой. Принципы гуманизма неприкрыто попираются в отношениях между великими державами. Болит душа и за нашу маленькую Латвию, которая признала Римскую империю, то есть – завоевание Абиссинии, и предоставила возможность иезуитам занять такие крепкие позиции в Латвии, учреждая католический факультет и т. д.

Гаральд по своему делу был на аудиенции у министра Берзиня. Его жена уже была у Гаральда по поводу какой-то своей больной родственницы. О нашем Обществе Берзинь выразился доброжелательно. Но кто может знать, что у него на уме?

 

5 августа

Вчера мы были у Янсона, директора Департамента обществ и печати. Он высказал убеждение, что никаких препятствий к перерегистрации нашего Общества не будет. В данный момент наш устав направлен в какую-то камеру для отзыва. Он обещал копию устава передать своему юрисконсульту для ускорения перерегистрации. В конце всё же прибавил: «Отчего же вы к этим же целям не можете следовать без имени Рериха? Вокруг этого имени у вас возник как бы некий культ». Я ответил, что в Риге есть общества Данте, Канта, Гёте. У нас ведь есть Музей картин Рериха, который назвать иным именем невозможно. И дальше, в споре по вопросам японцев и расизма, стало ощущаться, что Янсон начинает подпадать под влияние «ветров эпохи». Но вообще-то Янсон снисходителен и приятен в своей простоте.

 

16 августа

Я намеревался в конце этой недели ехать за рубеж, но возникли осложнения. Я уже получил командировку от Министерства образования в Германию и Чехословакию и разрешение для валютной комиссии о выделении мне 1.100 латов в валюте, и, хотя к прошению этой комиссии я приложил и свидетельство от врача, мне всё же выделили только 300 латов! Это было похоже на издевательство, но позже выяснилось, что в последнее время отношения латвийской валюты с Германией весьма затруднены. Что же делать, надо теперь искать какую-то более влиятельную личность. Во-вторых, вчера по всей Германии начались всеобщие манёвры или мобилизация, которая всё государство приводит в состояние военного положения. Мобилизуют и врачей, кто знает, как повезёт моему венскому профессору? Кроме того, врачам-евреям разрешено практиковать только до 1-го октября. Сегодня Фрида Лаува, которая семь месяцев у него училась, снова написала ему письмо, и, таким образом, до начала следующей недели мне уехать никак не получится. Ныне ехать достаточно неуютно, ибо при современном напряжении в любой момент может возникнуть война Германии с Чехословакией, хотя и Германии в данную минуту нападать не выгодно. Военная атмосфера будет и в Вене. Сегодня в немецком консульстве сообщили, что в Вену иностранцы ехать могут, но бродить с рюкзаком по окрестностям не разрешается. Устав нашего Общества в министерстве ещё не просмотрен, обещали, что передадут в конце этой недели.

 

20 августа. Суббота, вечером

Так много препятствий для моего путешествия. Пока придёт ответ из Вены, я надумал в последний момент завтра утром податься в противоположном направлении – в гости к Пабсону. У меня был случай странным образом с ним переписываться: в тот день, когда я его искал и хотел ему писать в связи с болезнью моей сестры [10], пришло его письмо, где он интересовался <возможностью> издания своей книги на русском языке. И позавчера пришло его второе письмо. Блюменталь, оказывается, его хорошо знает, подробно его характеризовал, всё-таки искренне рекомендовал ехать к нему. Не знаю, как долго буду в отъезде. Жить буду в одиночестве и серьёзно возьмусь за свою книгу, давно задуманную. Философию Тагора я отчасти закончил, также сдал Раппе свою антологию песен о любви.

С Твоей Поддержкой отправляюсь в путь.

 

5 октября. Среда

В пятницу вечером я вернулся домой из Вены. Весь этот месяц кажется мне сном. Было тоскливо и грустно, было сознание большой ответственности и чувство долга. Были часы труда. Были моменты тягот и надежд. Была тревога, затем тишина и – свобода.

Начну с Таллина. Оба свои путешествия я подробно обрисовал в письмах в Индию, потому здесь упомяну в основных чертах.

В Таллине я оказался в воскресенье вечером, 21 августа. В первую очередь подыскал гостиницу, и так как было ещё не поздно, то направился в «Nomme» – Лесной парк к Беликову. Следующие дни провёл у него, поэтому и смог ближе прикоснуться к душе его и жены. Оба они очень серьёзные люди, возможно, что даже слишком серьёзные для своих лет, ему ещё только 27. Совсем недавно поженились, жене, видимо, придётся ехать в провинцию учительствовать, ибо он очень мало зарабатывает, работая в книжном магазине. Его жена состоит в группе Учения, в которой, кроме них, ещё трое. Он углубляется в Учение и старается применять в жизни. У него был туберкулёз, теперь – излечен. Его мать совсем больная. Жизнь их полна тягот и напряжений. Я верю, что у Беликова и его жены впереди великие этапы развития. Главное, они всё хорошо понимают и подходят к Учению с подлинным интересом и серьёзностью. За советом по проблемам Учения обращаются к кому-то из наших членов. Хотелось бы видеть в них больше звенящего простора. И его статья об Н.К., как мне кажется, написана несколько излишне интеллектуально. Но ведь у него впереди ещё широкое развитие.

Мне хотелось бы более существенно подойти к душе Раннита. Я встречался с ним несколько раз. Хотелось обнаружить в нём нечто большее, чем богемного поэта. Беседовали мы только о литературе. Очерками Н.К. он восторгался всё же больше как литературными сочинениями. «Элементы религии меня меньше интересуют», – так он мне сказал. Беликов в последних письмах сообщал мне о нескольких отрицательных чертах в характере Раннита. Я знаю, что Беликов преувеличивает и немного односторонен в оценках. С другой стороны, я знаю, что в Индии верят, что в Ранните есть и потенциальные благие свойства, и когда-то придёт час его духовного пробуждения. Он работает декоратором в какой-то мануфактурной фирме. Между прочим, он пригласил меня в кафе своего друга композитора Фейшнера, где он проводит часть своей жизни. Но мне это заведение с прокуренным воздухом показалось «преддверием ада», хотя там и собираются некоторые художники и писатели. Своего истинного жилища, где каждая чуткая душа имеет свой заветный уголок, он мне так и не показал.

Познакомился я и с Таской, председателем Комитета Рериха, около часа беседовал с ним в его магазине. Первое впечатление приятное: лицо простое, по-крестьянски приветливое. Но под конец всё же создалось у меня впечатление: Общество Рериха для него всего лишь одно из многих других дел. Он не углубился в наше движение, я пробовал, сколько мог, его проинформировать. Он сказал, что искусство Рериха мало известно в Таллине. Я предложил устроить небольшую выставку, обещал даже одолжить несколько оригиналов из нашего Музея. Как-нибудь можно устроить и выставку репродукций. Он обещал в своём магазине кожаных изделий продавать репродукции с картин Рериха. Также он будет заботиться о том, чтобы Обществу Рериха в Kunsthaus [11] была выделена комната побольше. Я торопил его зарегистрировать устав общества. «Неужели это так спешно? – ответил он. – Комитет и так уже существует». Понятно, такой ответ свидетельствует о не слишком глубокой заинтересованности. Но вообще-то некоторое культурное впечатление он на меня произвёл.

Навестил я также Нимана и Кайгородова, ознакомился с их последними картинами. Кайгородов проявил большую заинтересованность в положении общества, сказал, что в октябре обязательно общество откроется. Но прошло уже полтора месяца, а я ещё не получил ни одной вести. Да, этих людей надо побуждать непрестанно. Жаль, что влияние Беликова пока небольшое.

Теперь о Пабсоне. Приятный, уравновешенный, духовный человек. Он – розенкрейцер, и мы много говорили о духовных проблемах. Он – автор нескольких книг, одна – о флетчеризме [12] и вегетарианстве, эту книгу он перевёл и на русский язык. Приятно и то, что он своим пациентам, хотя бы на период курса лечения, полностью возбраняет курение и мясоедение. Вообще-то мы друг друга вполне понимали. Метод лечения Куэ – приятен и рекомендуется всем, ибо поддерживает постоянную бодрость. Некоторое время он жил в Риге, где его метод лечения пользовался большим успехом. Через Стуре он заинтересовался Обществом, хотел в него вступить. Но зять Стуре его превратно информировал об Учении, и оттого он к нему остыл. В Риге он обратился к двум знакомым врачам и предложил им свои услуги и знания, но результатом такого шага было то, что его выдворили из Латвии, так как он лечил, не имея диплома.

Из Эстонии я вернулся в бодром настрое. И решил всё же в конце концов ехать в Вену. Тем более потому, что проф. Фрешель, как еврей, мог практиковать только до 1 октября. Ехать надо было и ради Гунты. В течение трёх дней я оформил документы, получил аванс, одолжил денег и в среду утром через Варшаву отправился в Вену. Ситуация в мире в этот момент была невероятно напряжённой, и отношения между судетскими немцами и чехами всё больше накалялись. Все, кому я сообщал о поездке, говорили, что я еду прямо в самую заваруху. Отвечал шутя: «Еду установить мир!» Да, действительно, поездка была полна напряжения и неизвестности. В Варшаве я опоздал на поезд, остался на ночь в гостинице. В Чехии – шёл дождь. В Вену прибыл в темноте. Тут же направился в указанный пансионат к приветливым людям. Там я ночевал две ночи, затем, после поисков, нашёл приятную и очень тихую комнату на Schlosselgasse, 11-37, в квартире одной чешки. Эта улица находилась всего в десяти минутах ходьбы от Votivkirhe, где жил мой профессор, здесь же был и университет и библиотека, которую я ежедневно посещал. Первым делом в Вене всюду кидались в глаза свастики, которые были выставлены в витринах каждого магазина, также <надписи> в витринах «арийский магазин» и т. д. Все эти знаки были обращены прежде всего против евреев. Жители Вены по своей натуре народ радостный, но теперь везде я чувствовал явную депрессию. Каждый замкнут в себе, будто бы нет никакого дела до другого. Я решил, что главным образом это из-за близости войны: в газетах колоссальное пропагандистское натравливание на Чехию. Ни о чём ином в политике газеты вообще не писали, как только о «чешских бесчинствах», об их жажде войны и т. д. Так как я заранее знал, что пресса раза в три-пять всё преувеличивает, то пытался обо всём этом не думать, настраивая себя на работу и свои обязанности. Хотя на меня, конечно же, влияла окружающая атмосфера, однако первые две недели прошли спокойно. Единственно 13 сентября меня встревожило сообщение в газете о 15 жертвах в Чехии. Потом выяснилось, что этот момент действительно был совсем критическим – Гитлер надумал вторгнуться в Судеты, но Чемберлен тогда поспешил «спасти человечество». Когда я прочёл о поездке Чемберлена, то успокоился. Последней тревогой было сообщение о большом ультиматуме Гитлера Чехии, но я знал, что до 1 октября остаётся шесть дней, так что вырваться ещё успею. Всё же я решил уехать во вторник или среду. Когда же наступило утро понедельника, в бюро путешествий я убедился, что границы с Чехословакией действительно закрыты, и после получения вестей из Латвии я решил уезжать 27 сентября, во вторник утром. Понедельник я ещё провёл в обеих библиотеках, простился с милыми книгами о Граале, затем под вечер приобрёл новый билет через Берлин и Бреслау [13] к чешско-польской границе, мой обратный билет через Чехию уже нельзя было использовать, единственный путь – через Польшу. К тому же в спешке в польском бюро путешествий забыл десять долларов, которые оставил в залог за билет, когда поехал на вокзал обменять немецкие марки. Позже из Польши я написал в бюро, но господа не признались. Вообще, эта поездка через Берлин снова ударила меня по карману. Но что с того, лучшее – это то, что с вестью мира я прибыл в Латвию.

Кроме университетской, я посещал Национальную, или Государственную, библиотеку, где около полутора миллионов книг. Я прочёл и просмотрел несколько десятков книг о Граале и Парсифале, выписывал отдельные моменты, прочёл ещё вторую книгу о Пресвитере Иоанне – труд Опперта (книгу Царнке я получил из Берлинской библиотеки уже здесь, в Риге) [14]. И всё же в конце концов на душе у меня грустно, ибо никаких новых открытий я там не обнаружил. Зато в Риге этой весной за одну неделю мне намного больше повезло. Единственно в субботу, перед отъездом, я с восторгом читал книгу Хагена [15], в которой была попытка доказать, что легенда о Граале основана на легенде о Пресвитере Иоанне, таким образом, весьма близко подтверждая мою мысль и убеждение, что легенда о Граале родилась в Индии. Также в Риге я заинтересовался древним названием Пекина – Цамбала – и связанным с ним понятием Шамбалы. Я просмотрел многие, вернее сказать, все доступные мне старые энциклопедии и некоторые старые карты Азии, но много нового для себя я не обнаружил. По поводу этого названия – Цамбала – пишу письмо Юрию Рериху, спрашивая его мнения, ибо ему, как знатоку восточных языков и историку, случалось, видимо, интересоваться и этим древним названием Пекина. Притом у него есть исследование о древнейшей Калачакре и др., где он касается понятия Шамбалы.

Жил я <в Вене> совершенно одиноко. Консульство Латвии с 1 августа было закрыто. Познакомился я с друзьями Фриды Лаувы, с бывшим председателем Общества антропософов д-ром Лауэром, посещал его два раза, он дал мне две скучные антропософские книги о Граале; при второй встрече он мне сообщил, что уезжает в Швейцарию, в Дорнах, ибо здесь ему делать нечего. Вторая, с кем я познакомился, – д-р Э. Моор, ассистентка моего профессора, с ней я встречался три раза. И она, как еврейка и как врач, была в состоянии шока: к моменту моего отъезда она ещё не знала, куда денется со своими вещами, ибо врачам-евреям надо уйти из своих квартир. Со знакомой Н.К., г-жой Идой Мюллер и её мужем я провёл целый вечер, хотя нашёл их не с первого раза. Они живут в Баумгартене, дачном районе, где у них свой домик с садом. Она – светлая, приятная личность, лет за шестьдесят, последовательница идей Сутнера, активистка пацифизма и тоже – художница, пишет тирольские пейзажи. Её муж – симпатичный человек, композитор, к вопросам религии имеет несколько скептическое отношение. Разумеется, теперь, когда в Вене закрыты все общества – культурные, пацифистские, теософские, антропософские и другие, не имеющие отношения к национализму или теперешней науке, они чувствуют себя гонимыми и одинокими. Она предупреждала меня быть осторожным. Будто бы немало агентов, следящих за всеми подозрительными. Понятно, что в своих письмах я мало затрагивал текущий момент (но мне не было чего опасаться, я ведь политикой не занимаюсь). Единственно, быть может, в связи с именем Рериха, которое теперь в Германии наверняка имеет нехорошее звучание, ибо его считают масоном или кем-то подобным. Г-жа Мюллер жаловалась, что культура в Вене теперь притесняется. Для женщин, вероятно, будет закрыт доступ в университет. Из школьных программ выбрасывается не только религия, но даже обычная этика, оставляется только всё национал-социалистское и т. п. Когда произошёл переворот, очень многие ликовали, ибо режимом Шушнига не были довольны. Но теперь наступило отрезвление. Интеллигенцию угнетает униженность культуры и милитаризм. <Относительно> народного хозяйства – с упразднением шиллинга жизнь стала вдвое дороже. Безработица, правда, исчезает, но рабочие часы сильно увеличены. Мюллер перевела на немецкий язык многие статьи и стихи Н.К., но если ранее не было возможности опубликовать их даже в швейцарской печати, то теперь, в Германии, нечего и думать. Конечно, правительство Германии пытается вводить для народа нечто социал-экономическое; некоторые даже восторгаются «строительством», но это строительство проводится за счёт духовного – дух исчезает. Австрийцы – очень культурный народ, поэтому они в депрессии. Из театров ныне действуют только два: оперный и Burgtheater. В кинотеатрах демонстрируются немецкие фильмы лёгкого содержания. В «Урании» мне удалось посмотреть единственно хронику гималайской экспедиции. В оперном театре слушал «Золото Рейна», «Зигфрида» и «Травиату». Хотел было сходить и на «Gotterdammerungen» [16], но, прочитав заранее либретто, я глубоко изумился великой безнравственности древних немецких героев. Три ночи здесь устраивали «затемнение»; приятного в этом, разумеется, ничего не было, ибо в один вечер я был в оперном театре, во второй – пришлось раньше отправляться спать. Ни в чём другом в Вене я не замечал особой подготовки к войне, газеты ничего не писали об иных государствах, кроме Чехии, и уже в Риге меня поразила новость, что из Парижа эвакуируются жители и во Франции и Англии объявлена мобилизация и т.д. Да, в последние дни во всём мире было колоссальное напряжение, все иностранцы бегут из Германии. Поскольку я мало общался с людьми, то и кое-какие тревоги меня миновали.

Ходил я и по антиквариатам, искал некоторые книги. Теософские и антропософские книги продавать запрещено, зато всяких оккультных произведений – о спиритизме, магии и т. д. – можно достать сколько хочешь. В одном магазине я наконец нашёл книгу, которую тщетно искал в библиотеках и которой особенно обрадовался: «Five Years of Theosophy» [17]. В ней многое пишется о Махатмах и Белом Братстве, и даже неоднократно читавшийся в нашем Обществе очерк «Как чела нашёл своего Гуру» здесь есть.

Теперь о моём профессоре Э. Фрешеле. Он, как еврей, после переворота в Австрии очень много настрадался. Он несколько раз, со слезами на глазах, рассказывал мне о преследованиях и даже пытках его соплеменников в Германии. Сам он – уравновешенный стоик, философ, автор книг. Его гуманная этика очень возвышенна, но именно последний месяц, сентябрь, был самым трудным в его жизни. Всем врачам-евреям, и ему, до 1 октября следует прекратить приём больных, а также покинуть квартиру. Ему ещё хорошо, потому что в Вене у него имеется домик, где можно поселиться. Переезд с вещами для его семьи, очевидно, является чрезвычайным событием, ибо ко времени моего приезда большинство вещей было уже упаковано. И зарубежье его не принимает, хотя он является одним из самых выдающихся специалистов своей отрасли в мире и изобрёл свой метод. И всё потому, что у него уже был ярлык – еврей. К тому же, кроме немецкого, он знает в совершенстве английский и французский языки. Однажды он мне показывал связку из 60 писем с отрицательным ответом из зарубежных университетов и иных учреждений. Единственно пригласил его приехать Вашингтонский университет, но только через год. Когда я прощался с ним, он мне сообщил, что наконец приглашён в Данию читать цикл лекций. У него была старенькая мать, которую он очень любил. Она жила отдельно в том его домике. Однажды я увидел у профессора траурную ленту на рукаве. Спрашиваю, кто у него умер? «Моя мать покончила с собой», – последовал скорбный ответ. Я был невыразимо удивлён. Как же она такое смогла, ведь её сын так религиозен и этичен?! Но, как видно, даже для лучших евреев столь тяжкими ещё могут быть материальные заботы. Профессор всё время держался спокойно, однако все эти переживания его удручали, особенно после смерти матери.

Метод Фрешеля является психотерапией – логическим рассмотрением бессмысленности нарушений речи и даже, в некоторой степени, их неэтичности. В одиночестве, сам с собой, я говорю хорошо, поэтому надо говорить с другими, как с самим собой. Бога я не боюсь, почему же тогда я боюсь простого человека? У всех одна, единая Мировая Душа. Враг только в нас самих, это надо подчеркнуть, но не вне нас! Если ваше этическое Учение возвышенно, то отчего же вы не живёте по своему Учению? Почему, говоря с другими, вы боитесь? Надо выправлять своё сознание, надо направлять мысли на текущий момент, исключая из сознания ошибочные, неверные образы прошлого. Ни на мгновение не допускать мысли, что в тебе может быть какой-то дефект. Мне очень понравилось, как он однажды ответил на мои слова «Сегодня я очень устал»: «Именно сегодня день, когда вы можете подняться ввысь. Именно дни усталости и трудностей – лучшие дни, когда можно применить свои знания и испытать свои силы». Второй частью его метода является так называемое «Atemessen» [18] – подражание психически и мысленно примитивному человеку, у которого процесс еды и речи был единым.

Наше время главным образом протекало в беседах. Надо было упражняться и в немецком языке, в котором у меня ещё не было практики. Случались иногда и грустные минуты, ибо я ощущал на себе слишком великий долг и ответственность, сверх моих сил. Некоторые дни я чувствовал себя хорошо, но иногда бывало труднее. Одну неделю в середине сентября я ощущал чрезвычайно тяжёлые натиски и токи. Были моменты, когда я чувствовал, что центры гортани будто бы замерли. Знаю, что хорошей жизни в отравленной атмосфере большого города быть не может. По улицам я ходил по возможности меньше. Но, несмотря на это, иногда случалось проводить часы среди толпы.

Наконец, всё же наступил день, когда предстояло расставание. Я хотел уже уехать, ибо этот метод я усвоил, а как буду его применять – зависит от меня. Причина еще и в том, что часы, проводимые с профессором, становились однообразными. В середине сентября я увидел во сне, что мне придётся прервать курс и я поеду домой через Берлин. Так и случилось.

Как хочу я всегда иметь силы быть духовно крепким и зорким. Быть всегда спокойным и определённым в каждом своём движении и в каждом помысле.

Словно иная жизнь началась, когда я переехал границу Польши. Из Вены я не писал в Индию, поэтому всю дорогу до Варшавы писал письмо, которое отослал с Варшавского вокзала воздушной почтой. В двенадцать часов ночи я отправился дальше в Каунас по новой дороге. Монтвидене я встретил дома, и следующие день и ночь я провёл в её квартире. Она преобразилась, выглядела свежее, бодрее, больше не кашляла. Причину я только тогда понял, когда она прочла мне письмо Е.И. Она прислала Монтвидене Указание Учителя, что её болезнь связана с центрами. Даны и более подробные указания, как надо жить. Конечно, можно понять её радость, ибо врачи ей приписывали злейшие болезни – туберкулёз и даже рак. Она создала в Обществе общину – группу из семи членов, ячейку более старших духом, которая и будет развивать дальше духовную жизнь Общества. Тарабильда наконец стал покорнее, подчиняется дисциплине Общества, вместе с Монтвидене читает Учение. Уважение к Обществу в глазах правительства после всего того, что было ранее, вернее всего, потрясено. Монтвидене даже убеждена, что у её дома иногда стоит агент Политического управления. Сколь бесконечно наивными и грубыми являются подозрения этих узких сознаний к духовной интеллигенции. То же самое правительство, быть может, уже через несколько лет возвысит в истинном уважении преследуемых. Но когда же придёт на землю уважение к героям духа, когда же это будет?!

Когда я выехал из Каунаса, в первый раз услышал латышский язык и читал латышские газеты – это было удивительно. Элла с Гунтыней встречала на вокзале, хотя конкретно поезда я не указал.

Друзья уже ожидали увидеть во мне обновление. Надо бороться!

В понедельник, 3 октября, я созвал заседание руководителей групп. Мы решили, что группы будут собираться по вторникам, старшая, кроме того, и по четвергам, перед общим собранием. Я рассказал о своих впечатлениях в Вене, Таллине, Каунасе. Мы учредили комиссию ведающих членами Общества, в которую вошли Валковский, Драудзинь, Клизовский, Вайчулёнис. Она будет иметь функции суда чести, следить за приёмом новых членов и за жизнью наших людей. Затем мы условились, что было бы желательно, чтобы у руководителей групп были помощники из состава самой группы, которые знали бы, как живут люди, общались с ними ближе и объединяли их. Если из состава группы неудобно их выбрать, то можно из других групп. Некоторые руководители групп больше являются учителями, но вовсе не воспитателями. Говорили мы и о секциях, но их деятельность зависит от руководителей.

Из Вены я писал Гаральду и Валковскому о возможных планах. Надо бы организовать цикл лекций об искусстве, музыкальные вечера, посвящённые латышским композиторам, устраивать в Музее выставки, проводить экскурсии членов Общества по музеям. Гаральд мне много писал о Монографии, дважды даже присылал макеты. Я был рад, что работа опять возобновилась. Это была моя давнишняя мысль, что другого выхода нет, как печатать единственно в типографии государственных бумаг, хотя бы – репродукции. Книгу разделили на несколько частей; первая выйдет, может быть, уже в конце этого года. С делами магазина теперь тоже больше везёт. Продавцом ныне работает Аринь – истинный человек Учения, понимающий и энергичный.

 

21 октября. Пятница

В минувшую пятницу на званом вечере Зента Мауринь читала о «Подруге великих людей» – Мальвиде фон Мейзенбуг. В скором времени будет вечер Альфреда Калниня. Дважды я встречался с директором Департамента обществ Янсоном по делу перерегистрации Общества. В первый раз он мне сказал: «Вы в своём Музее слишком выделили картины Рериха, латышские картины пропадают. Такое впечатление, что там какой-то культ Рериха». Разве не абсурдно так говорить?! Здесь ведь и есть Музей Рериха! И мы, при всём нашем убожестве, целую комнату посвятили латышскому искусству, притом это такое достижение, которое частная инициатива не смогла свершить во многих странах. Латвия как раз должна бы гордиться этим. Янсон просил принести устав нашего Общества, прочёл и приложенные к нему отзывы. На какой-то странице он остановился и говорит: «А для чего Вам было нужно это учреждение – отзыв Министерства народного благосостояния?» Да, какая же могла быть связь у этого министерства с нашим Обществом? Позже я понял – наверно, Департамент здравоохранения собирает сведения о Лукине. Может быть, и в связи с его издательством, с его пожертвованиями Обществу, о чём распространяются всякие слухи и т. д. Я уже несколько раз говорил Янсону: «Если о нас имеются какие-то слухи, то я знаю, что они не верны и даже совершенно ложны, я с радостью хотел бы их сердечно и открыто выяснить и опровергнуть. Но кого же из истинных духовных деятелей, борющихся ради будущего блага народа, не подозревают?»

Гаральд ныне принимает несколько меньше пациентов, чем раньше, однако всё ещё загружен работой. Грустно, что он не может подробнее изучать болезни и центры, но даже на чтение книг у него не остаётся времени. Всё же он с отзывчивостью участвует в жизни и деятельности Общества, но мог бы это делать ещё шире. Ныне всем своим сознанием ушёл в Монографию, переписывается об этом с Н.К. В свою очередь, Блюменталь пишет о магазине. Но надо беспокоиться о всей жизни Общества. Раньше мне большим помощником был Валковский, но прошлой зимой он отошёл в тень, стал пассивным и в последнее время совсем сник. Его сын болен туберкулёзом, и его только что направили в санаторий в Цесис. Жена истерична, становится всё свирепее – конечно, жить тяжко. Но для того нам и даны трудности и препятствия, чтобы мы боролись и росли. Хочу как-то его ободрить.

Судья закрыл дальнейшее рассмотрение выдвигаемых против Гаральда обвинений. Какое-то время будет спокойно,

Гунта ходит в детский сад, чтобы привыкнуть к обществу. Также три раза в неделю к ней приходит некая барышня (Дайна П.), подруга Фриды Лаувы, которая тоже училась у Фрешеля... Гунта ныне сама очень ловко читает. Вообще, у неё чрезвычайный темперамент: самостоятельная, не всегда сразу проявляет послушание. Но она большая умница, развивается быстро. Илзите медлительнее, но и она чувствительная и развитая. Всю великую громаду жизненных дел приходится выполнять одной Элле. Напряжение в последнее время особенно большое и потому, что она носит под сердцем нового Гостя. Новую Красоту и великую Ответственность.

 

24 октября. Понедельник

Хотя у Гаральда чудесный огонь преданности, но в своих отношениях <с людьми> ему надо расти ещё и ещё. В субботу у меня опять была Драудзинь, и главной темой нашего разговора был Гаральд. Её сердце, как у матери, болит за него. В последнее время количество пациентов у него уменьшилось. Отчасти причиной этому явно ложные нападки. Отчасти – и он сам, ибо Гаральд иногда грубоват с пациентами. Таков он бывает и с членами Общества, разумеется – часто неосознанно, но некоторых это огорчает. Но теперь особенно надо хранить единение. Недавно он встретил на улице г-жу Мисинь. Она говорила о своём муже, который чувствует себя каким-то подавленным, строит ныне здание школы в Латгалии. <Сказала>, что ему теперь пригодился бы Дар из Индии, который бы его ободрил. Гаральд ответил: «Ну, Рудзитис Знак ему никогда не даст, он считает, что Мисинь притесняет рабочих». Я был глубоко изумлён и огорчён, услышав это. Как же Гаральд может говорить нечто подобное, и притом – от моего имени, ведь он же не знает, что я теперь думаю. Правда, в апреле я был в больших сомнениях и неведении относительно <Мисиня>, но летом сумел лучше узнать его, и у меня от него, как от человека, много приятных впечатлений. Я до сих пор не могу прийти в себя – как же Гаральд был способен на такие слова? Ещё весной он что-то сказал Мисинь от моего имени и этим глубоко поразил её. Разумеется, мне теперь вновь пришлось пойти к ней и успокаивать. Был и у Гаральда, поначалу он меня совсем не слушал, больше укорял. Я хорошо знаю свои ошибки, но есть вещи, которых Гаральд не понимает. Меня заботит только дело Общества и его единство, для этого я готов отдать всё. Гаральд ведь больше всего боролся в Обществе за единство, торжественность и Иерархию, но именно здесь мне постоянно приходится его поправлять. Знаю, что он ещё молод и его путь пойдёт стремительно вверх, и верю, что он больше себя дисциплинирует. Придётся временами ему деликатно об этом напоминать. Его доброе сердце достигло бы прекраснейших успехов, если бы в нём было больше смирения. Сознаю, что минувшей зимой можно было поставить мне в упрёк случай с нерешительностью, но это больше из-за моей речи и недогадливости. Но и я расту. Нередко моя речь доставляла мне в жизни величайшие мучения. Об этом знаю только я один, и больше никто из людей! Но я хочу стать лучше. Я хочу постепенно освободиться от своих недостатков.

Мы ведь с ним – лучшие друзья. Мой долг – воспитывать Гаральда, где только могу, но моя вина в том, что я мало делал ему замечаний. Ему следует и больше читать Учение. Свою группу он посещал неаккуратно; более половины собраний этой группы вела Мисинь. Возможно, ему слишком затруднительно, ибо теперь читается «Беспредельность». Возможно, будет лучше позже дать ему совсем новую группу. В конце концов, ведь именно я несу ответственность и за Гаральда, и за его развитие.

Не исключено и то, что Мисинь излишне чувствительна. Ведь как же она могла не знать, что «из Индии» невозможно ничего просить, но только ждать? Я тоже не осмеливаюсь, может быть, только в каком-то исключительном случае, ради какого-то человека. Кроме того, кажется мне, Знаки давались к определённому сроку. Е.И. пишет, что теперь люди вообще стали очень чувствительными и с ними следует обходиться особо тактично. И моё сердце к этому горячо стремится.

 

25 октября

Вчера я получил от Е.И. возвышенное письмо (от 13.Х.38). Она пишет, что капитуляция Чехословакии означает капитуляцию всей Европы. Враг силой своей мысли психологизирует массы, запугал всех. Это есть распад организмов.

Обо мне Е.И. говорит: «Вибрация сердца, идущая навстречу целительному Лучу Великого Владыки, творит чудеса. Предложу Вам маленькое упражнение, которое должно производиться ежедневно, без пропусков. Когда Вы можете иметь некоторое время для сосредоточения, представьте себе серебряную нить, идущую от Вашего сердца к сердцу Великого Владыки и возвращающуюся к Вам в сердце. Пусть сердце Владыки отстоит от Вашего на расстояние в три фута. При таком сосредоточении не следует допускать вторжения других мыслей и представлений. Начните хотя бы с одной минуты полного сосредоточения и после достигнутой чёткости представления увеличивайте продолжительность такого упражнения. Можете посоветовать такое упражнение всем горящим сердцам, например, Юлии Доминиковне». Далее: «Спешу порадовать Вас, что Великий Владыка разрешил читать имеющуюся у Вас копию, назовём её пока «Надземное», в старшей группе. Причём копия эта никому на дом не даётся и хранится у Вас. Также никто не должен делать из неё выписки. Позже Владыка укажет, с какими пропусками можно будет её печатать».

Е.И. пришлёт Обществу свои письма. Наши собрания по четвергам засияют новым светом.

 

28 октября. Пятница

Сегодня мне стало известно, что в Министерстве общественных дел о нас дали отзыв, что мы являемся «политически неблагонадёжными», то есть – ориентируемся на Советский Союз. Оттого столь долго, до последнего момента, медлили с перерегистрацией. Только наше культурное самосознание, только наше единение нас спасло.

 

1 ноября. Вторник

Мы с Валковским вчера были в Лиепае, где Общество поощрения искусства устроило «художественный понедельник», посвящённый Рериху. Я читал об Н.К. как о художнике, Валковский – как о деятеле культуры. Организаторами были заведующий музеем Я.Судмалис и председатель Общества поощрения искусства художник Бауманис. Судмалис нас ознакомил со своим музеем, с открытой ныне выставкой латышских художников и т. д. Наши выступления начались в четыре часа после обеда. Мы привезли с собой также шесть оригинальных картин Н.К., Гималайскую монографию, репродукции и книги. По понедельникам собираются только члены, учредители и редкие гости, потому посетителей было немного, около 22 человек. Нам было бы очень радостно, если бы хоть в одном сердце загорелась искра энтузиазма. Мауринь Зента характеризует публику Лиепаи как людей, у которых энтузиазма мало, вчера я это не особенно заметил, но об истинном впечатлении узнаю только потом. Судмалис думает, что в его музее можно устроить и выставку картин Н.К. Поздним вечером мы навестили семейство д-ра Мауринь, светлая г-жа Мауринь была так рада, увидев нас.

По дороге из Лиепаи домой, ночью, мы с Валковским обсуждали, отчего в мире так устроено, что хорошие люди и хорошие начинания всегда подвергаются гонению и отрицанию. И нам, и нашему Обществу приходится бороться за существование, словно мы – преступники, а не один из величайших источников Света и Культуры в Латвии. Понял бы <наш> вождь, что же более всего необходимо для Латвии, именно для её духовной культуры, красоты сознания! Но, наверное, в сущности этого мира заложено, что сознание народов обычно отстаёт на несколько поколений от тех идей, которые несут люди великого духа. Потому и понятно, что зачастую, только отмечая посмертные памятные даты, мысль интеллигенции созревает до того, что начинает осознавать значение великой духовной личности.

 

7 ноября. Понедельник

В субботу мы с Валковским были у директора департамента Янсона. Я был приглашён явиться. Янсон сказал, что ему поручено собрать подробные сведения о нашем Обществе. Он интересовался, сколько членов, какие доходы и каковы их источники, в чём заключается наша деятельность, сколько есть зарубежных обществ и где и как мы с ними сотрудничаем, где центр нашего движения. (Я сказал, что мы самостоятельны, что нашим непосредственным центром является единственно сам Н.К. и т.д.) Затем Янсон познакомил нас с отзывом какого-то учреждения (наверное – Камеры) о нашем Обществе. Этот отзыв, в основном, был отрицательным (об отзывах иных учреждений он не упоминал): всё то, в чём заключается культурный план Рериха, что он выражает в своих обществах и что мы предлагаем в своём меморандуме – всё это совершенно не годится, ибо всё это наш народ уже провёл и проводит в жизнь. Приходят на ум слова Тентелиса, которые он высказал нам, когда мы обращались к нему по поводу меморандума, он тоже повторял, что охрана культуры в Латвии реализуется в полной мере. Всё это – просто непонимание идей Н.К. Далее в отзыве ставится нам в упрёк то, что мы излишне возвышаем женщину, как будто в Латвии её притесняют. И ещё – мы не являемся чисто художественным учреждением, но искусство основываем на мистицизме. Мы занимаемся восточной философией, которая нам не нужна. (Я возразил, что Брастынь видит в своём мировоззрении «диевтури» большую близость с древней индийской религией.) В-четвёртых, упрекают, что искусство и личность Рериха доведены до мессианства. И наконец – ко всем интернациональным обществам следует относиться с предосторожностью, ибо невозможно знать, что они таят и что вносят, могут внести и «троянского коня», – последнее заметил сам Янсон. Этот «троянский конь», видимо, представляется как какая-то тайная политика. Я обратил внимание Янсона на мою писательскую деятельность, на то, что она вся посвящена духовной культуре; неужели он может вообразить, что за ней стоит какая-то «закулисность»? «Скажу открыто, – заявил я ему, – я уверен, что наше Общество со своей деятельностью, направленной на духовную культуру, приносит великое благословение латышскому народу; хотя внешне она и не очень заметна, но в будущем принесёт ещё большую пользу, когда наше Общество перерегистрируют и оно будет иметь возможность свободно действовать. Он ведь не станет отрицать, что у нашего народа деятелей духовной культуры плачевно мало, такие как проф. К.Кундзинь, П.Дале и т.д. заняты работой в учреждениях, и у них мало возможности выступать с докладами». В конце Янсон сказал, что с нашим Обществом он уже немного ознакомился, посещая Музей, и что в нём есть нечто приятное, и он думает, что Общество перерегистрируют.

Кто же поймёт великую духовную миссию Н.К.? Только человек духа! Под этой «закулисностью», видимо, подразумевается или коммунизм, или «масонство». Но у меня дома хранятся четыре почтовых отправления с моими книгами, написанными на русском языке, которые я посылал в Россию и которые вернулись назад с пометкой «Non admis». Такая же судьба постигла и большинство книг Н.К. Но разве русским сознаниям не нужна красота духа? Шовинистам кажется греховным даже то, что кто-то хотя бы посмотрит в ту сторону.

 

8 ноября. Вторник. Утро

Гаральд и Блюменталь двенадцать дней назад уехали в Париж. Затем собирались ехать в Брюссель, где живёт сестра Гаральда, потом – в Брюгге к Тюльпинку и в Музей Рериха, и далее через Осло, Стокгольм, Хельсинки – домой. Блюменталь вернулся домой уже в воскресенье, до Брюсселя не добрался, почувствовал себя плохо. Гаральд продолжает путь. Вчера Блюменталь рассказал много нового. Со Шклявером я переписываюсь уже давно, но в своих письмах он неизменно сдержан. Блюменталь теперь характеризует его как светлую личность. Посетив его второй раз и прикоснувшись ближе к его душе, Блюменталь и Гаральд узнали от него многое, сердце его к ним раскрылось. Он им показал и Портрет Учителя, и перстень. Затем он сказал, что, может быть, семья Рерих в скором времени навсегда оставит «Урусвати». Куда же они могут направиться, об этом мы с Блюменталем вчера много говорили. Нам привиделось и Будущее. Стало быть, уже близки в мире радикальные перемены. И моё сердце опять взволновалось: успею ли я ещё ознакомить Е.И. со своей книгой. Я ведь не могу печатать её, не показав ей рукописи. Уж теперь мне следует всю иную работу отставить и думать единственно о своей книге. Хотя ныне столько трудностей, столько других обязанностей требует моих рук.

 

9 ноября

Вчера в Обществе был зачитан доклад К.Раудиве «Об отношениях между людьми». Затем, в музыкальной части, выступили А.Пуринь и Дзиркале-Ценне.

 

12 ноября

Вчера вернулся Гаральд. Тюльпинка ему не удалось встретить, хотя в Музей в Брюгге он попал. Репродукции с картин Музея нам всё же изготовят.

Позавчера я получил из Индии три письма: от Е.И., Н.К. и Ю.Н. о том, что в Обществе желательна группа людей – деятелей культуры, пусть бы даже они не имели связи с Учением. Они пришлют архив через 3-4 месяца. В скором времени мы получим чудеснейшие письма Е.И. Кроме книг Учения это, быть может, самое возвышенное, что даст наше столетие. Великая женственная красота, пронизанная могущественной мудростью сердца и глубокой радостью. Присуще им и истинно поэтическое чувство. Поэтому мы всегда читаем письма Е.И. как нечто евангельское. И в письмах Н.К. – царственный лейтмотив, удивительно широкий размах и глубокое знание человеческой души. Но у него большая часть содержания писем конкретного, делового характера. В последнее время особенно много он писал в связи с Монографией, отвечая в основном на вопросы Гаральда. Боюсь, как бы мы слишком не утруждали его, ибо есть проблемы, которые нам надо решать самим. Гаральд ведь пишет на одном дыхании, часто даже не обдумав хорошо. Но эту его горячность в Индии всё же уважают. Н.К., очевидно, отвечает быстро, ибо диктует своему секретарю.

 

17 ноября. Четверг. Утро

Сегодня мы передаём Президенту государства величественную картину Н.К. «Гималаи», как дар мастера Латвии. Только позавчера вечером мы это окончательно решили, с этой целью я созвал заседание правления. Это было давнишним желанием Н.К., но именно теперь момент мне кажется самым подходящим – к празднованию 20-летия Латвийского государства. Ещё вчера напечатали адрес, который вручим вместе с картиной. Нам сообщили, что Президент в связи с праздником занят, подарок вручим адъютанту. Осознал бы Президент всю возвышенность этого дара! Почувствовал бы он, что это не простой подарок, но великое благословение! Будем сознавать и мы всю громадную серьёзность и ответственность.

 

23 ноября

В пятницу, к государственному празднику, и у нас прошёл званый вечер. Выступали шесть артистов: Мадревич, Арнитис, Брауэр, Роберт Микельсон, Рейнвалд и Сухов. Их привезли с радио и после выступления увезли обратно. Они не успели даже ознакомиться с нашими картинами, но всё же у них осталось светлое впечатление от нашей атмосферы. Впервые у нас выступал и квартет, который исполнил концерт Баха для квартета. Мадревич надеется создать при Обществе квартет как постоянную единицу. После концерта Валковский выступил с прочувствованной речью о героическом пути становления Латвии и закончил пожеланием Е.И.: «Пусть Щит Света хранит милую Латвию!» В конце Аринь прочла мой доклад «Путь совершенствования согласно традициям древних латышей». Гостей было достаточно, жаль только, что мы не смогли пригласить кого-нибудь из официальных лиц, ибо, как водится, государственный праздник все где-то отмечали.

Мадревич дважды был у меня, и мы с Мисинь строили планы в области музыки. Мадревич на 26 марта следующего года снял в аренду зал оперного театра, где кроме него будут выступать литовский пианист Бацевич и оркестр оперы. Будет возвышенная музыка. Он предлагает провести концерт под нашим протекторатом, и чтобы мы взяли на себя <финансовую> гарантию. Последнее взял на себя лично Мисинь. Наши Руководители в Индии предлагают нам создать группу общественных деятелей. Об этом задумываемся мы уже давно, но это – самый трудный вопрос. Но теперь срок настал. Приехала и Ведринская.

А теперь о деле перерегистрации Общества. На днях позвонила мне барышня из Министерства: «Мне поручено сообщить Вам, чтобы Вы приспособили свой устав к названию Общества, то есть – надо его сильно сузить». Я ответил, что наш устав и так приспособлен, но знаю, что спорить с ней тщетно, потому сказал, что поговорю лично с руководителем отдела обществ Лепинем. Я сразу понял их дипломатический ход: намереваются превратить наше Общество исключительно в Общество нашего Музея, то есть – в содержателей и хранителей, и затем подчинить Камере искусств. Позавчера мы вместе с Валковским направились прямо к Лепиню. Странно – он нас встретил на этот раз нервно, довольно нетерпеливо, торопясь, не желая с нами даже толком говорить; ранее, наоборот, был даже «слишком вежлив». [19] Сказал, чтобы мы приспособили устав к нашей теперешней деятельности и подали в письменном виде. Я сказал, что устав приспособлен, что предвиденное в уставе мы отчасти уже реализуем, что, в конце концов, не понимаем, чего от нас хотят. Тогда Лепинь открыто сказал: «Вы являетесь Обществом Музея, и вам полагается содержать Музей, а не заниматься общекультурными делами». Мы сказали, что понятие «музей» понимаем как «музейон», который объединяет в себе девять муз. Но на этот раз Лепинь нас просто не слушал. Он ставил в упрёк нам и то, что целью Общества является содействовать дружбе и сотрудничеству между народами, а это компетенция Министерства иностранных дел. Разумеется, такое поведение Лепиня было для нас оскорбительным, и потому, наконец, Валковский ему резко ответил: «Так как мы не понимаем, чего от нас требуют, то пойдём к директору Янсону». Янсон нас принял, как всегда, вежливо. Когда мы рассказали о Лепине, Янсон сказал, что последний, очевидно, чего-то недопонял. В его намерениях вообще нет замысла ни сузить, ни ликвидировать нашу культурную деятельность. Он только желает спасти наше Общество от предубеждений и подозрений; пусть мы формально сузим цели Общества, чтобы не появлялось впечатления, что мы – интернациональное Общество, мы ведь сможем продолжать действовать в том же направлении, как раньше. Мы ответили, что понимаем его и согласны вычеркнуть вторую часть первого параграфа нашего устава, то есть, что нашей целью является содействие дружбе и сотрудничеству народов через интеллектуальное и культурное сближение Латвии с Литвой, Эстонией и другими народами. Он ответил также, что наши права слишком широки, например, зачем нам оперный театр? На это Валковский немедля ответил: «26 марта у нас будет концерт в оперном зале» и т.д. Мы согласились и слово «конгресс» («созывать конгресс») заменить на «съезд», но решили больше не уступать. Я заметил Янсону: «Жаль, что те, кто писал отзывы о нашем Обществе, не посещали наших вечеров, ибо никто, кто ближе прикоснулся к нашей атмосфере, не уходил, не почувствовав приподнятого настроения. С другой стороны, мы патриоты и любим Латвию, быть может, больше, чем некоторые другие, которые только на словах выражают свою любовь». Янсон нас успокаивал, поговорил с Лепинем и позволил на месте, в министерстве, изменить устав. Таким образом, вчера мы были в бюро перерегистрации. Первый параграф мы переиначили так: «Целью Общества Музея Рериха является: знакомить общественность с искусством и научной деятельностью Рериха, развивать сознание красоты, укреплять этику жизни и содействовать развитию всех культурных факторов Латвии ради её светлого будущего».

В параграфе о правах у нас ещё остаётся право «поддерживать связи с подобными Обществу организациями, обществами и учреждениями», так что, сузив цели, мы ничего существенного не потеряли.

Да, это была новая страница Армагеддона. Только теперь наш устав представят министру.

 

8 декабря. Четверг

Члены нашего Общества начали болеть. Трудно теперь многим, труднее всего чутким душам. Вайчулёнис мучается болями, несколько лет мужественно их терпел, наконец, в субботу пошёл в клинику, где ему сделали операцию. А ночью ушла его жена, которая болела раком. Она была симпатичным человеком, но в Обществе не состояла. Вайчулёнис воскресной ночью чувствовал уход жены. Но он и его дочь Аншевиц, как люди Учения, не вешают голову. Сегодня Вайчулёнису повторяют операцию. Чего только бедному человеку не приходится вытерпеть! Блюменталь уже несколько месяцев мучается болями под ложечкой и в сердце. Наконец, Е.И. написала, нет ли у него воспаления солнечного сплетения? Теперь Гаральд начал давать ему лекарства в связи с plexus Solaris [20], и боли начали затихать. Клизовский был в больнице, ему сделана небольшая операция, теперь он здоров. Ведринская сломала руку. Лицис мучилась какой-то неизвестной лихорадкой, высокой температурой. И Драудзинь часто хворает. Но кто же совершенно здоров? У Валковского депрессия ещё не совсем прошла. Не только ощущает давления, но ещё больше донимают нервные состояния жены. Сын был болен туберкулёзом, теперь уехал в школу. Гаральд стал нервным, или, точнее сказать, часто «нервничает». И для него напряжение слишком опасно. Мне очень тяжко было в ноябре, теперь, кажется, несколько легче. Даже писать я был не в силах, и доклад о Граале не продвинулся вперёд. Хотел бы я прочесть его ещё до праздников. Завтра в Обществе будет читать доц. Я.Силинь о «Некоторых особенностях латышского искусства», и демонстрировать изображения при помощи аппарата. Дале и Кундзинь обещали выступить в январе. Дале будет читать о космическом сознании.

Я получил все три почтовых отправления с письмами Е.И., всего около 950 страниц. Решили разделить на две части и первую часть печатать спешно, до конца января, чтобы доставить нашей Руководительнице неожиданную радость к её шестидесятилетнему юбилею, к 12 февраля. Спешность признали все, когда мы обсуждали в старшей группе, только возник тяжкий вопрос – где найти финансы? На Гаральда нагрузили неслыханный налог – истинное издевательство налогового департамента – 25.000 латов! В комиссии были и врачи, его противники, которые наконец нашли путь, как ему отомстить. Ибо ведь Ветра по радио уже говорил, что Гаральд зарабатывает в день по 500 латов. Когда врёт простой человек, то можно с ним судиться, но когда врут высшие чиновники, то надо терпеливо молчать. И у Мисиня большой налог. И главное – в скором времени будет готова Монография, которая потребует большой суммы. Как Гаральд всё это осилит? Разумеется, при обжаловании налог Гаральду снизят, но будет борьба. Наконец, один из членов Общества, кто-то из младших, обещал одолжить. Кроме того, предварительная подписка дала более 200 латов. Так везёт опять в новой работе. Старательно прочитываю заранее рукопись, конечно – в сердечном горении. Но что скажут наши господа цензоры? Здесь речь идёт и о церкви, и даже о конце света?!

Владыка разрешил в старшей группе читать «Надземное» (так пока переименована вторая часть). Я просил ещё дополнительных указаний, но не получил, и в это воскресенье начал читать в группе. Будем читать по воскресеньям. По четвергам читаем «Мир Огненный», третью часть.

В субботу Гаральд был у директора Янсона с просьбой дать разрешение на постоянное издательство «Угунс». Прошлой зимой не дали. Нельзя ведь ставить в качестве издателя своё имя, например, на книге о буддизме, нужно нейтральное название. В конце концов, Янсон частично пообещал, затем говорили об Обществе. Янсон сказал, что пусть не боятся за перерегистрацию, все будет хорошо, только немного пусть сузят устав. С Янсоном говорил и редактор «Валдибас Вестнесис» [21] Озолс (об этом его просил Гаральд), его жена немного интересуется Учением. Наконец, Янсон открыто спросил Гаральда: «Скажите мне ясно: Рерих – коммунист?» Но ведь тогда Рерих пребывал бы в России, развивал свою деятельность там и не жил как эмигрант. От того, что его план строительства культуры столь широк, о нём возникают всевозможные слухи.

Буцен был на приёме у Государственного канцлера и теперешнего министра Рудзитиса с целью рассказать об Обществе. Оказалось, что последний о нас довольно хорошо информирован. Спрашивал, что это за книга «Тайная Доктрина»? Буцен обещал подарить ему оба тома. Затем – мы слишком восхваляем женщину и нападаем на мужчин. Он знал и какие-то слухи о сроках, о гибели Англии, как об этом написано в «Письмах Махатм» и т. д. Наконец, пообещал поговорить с министром Берзинем. И сегодня я узнаю, что он действительно говорил, и Берзинь пообещал не препятствовать перерегистрации. Так приходится бороться.

И в Индии беспокоятся о нас. Сегодня я написал длинное письмо. При печатании Монографии возникли трудности с портретом Е.И. Текст был напечатан согласно <предвиденному> размещению на странице одного клише, но Н.К. его не захотел, это был фрагмент картины. Чтобы теперь приспособить портрет к оставленному месту в тексте, его надо немного по краям сузить. Я охотно перепечатал бы соответствующую страницу заново и дал репродукцию целиком, но это выйдет дорого, и пришлось уступить. Знаю, что эта репродукция намного важнее других. И если бы издателем был я, то долго бы не мудрил. На сердце тяжко – как это понравится в Индии? Гаральд чрезвычайно жертвует собой ради Общества.

 

9 декабря

Я.Силинь читал доклад о латышском искусстве, демонстрировал репродукции.

 

18-19 декабря. Воскресенье

В четверг, в узком кругу группы старших членов, мы обсуждали мотивы, по которым задерживают перерегистрацию Общества. Гаральд сказал, что одним из главных мотивов является отзыв Политического управления о докладе г-жи Крауклис на конгрессе, в котором она, несмотря на просьбы это место вычеркнуть, оставила мысль о борьбе женщины с мужчиной. После этого Крауклис выслушала много упрёков, но это было давно: г-жа Крауклис за это время сильно выросла. И хотя мне тоже когда-то пришлось испить из-за неё «горькие капли», но конфликты мы устранили и наши отношения уже давно полны любви. Поэтому так непонятно прозвучали упрёки Гаральда, что я излишне возношу Клизовского и Крауклис, что она избежала наказания и т. д. Всё это я отверг, ибо знаю, что Крауклис настрадалась, и к самому Гаральду она обращается гораздо чаще, чем к Клизовскому, и т.д. Клизовский и теоретически Учение знает лучше нас. Также совершенно зря повторять о сепаратизме Клизовского и его русофильских наклонностях. Вокруг Клизовского, быть может, собираются больше некоторые русские, и вообще, вопрос взаимоотношения русского и латышского языков был трудным ещё со времён д-ра Феликса Лукина, и неоднократно делались попытки его решить, но – безуспешно. Теперь, однако, я ощущаю единую семью и никакого сепаратизма не замечаю, зачем же опять ворошить в умах некоторые не очень значительные факты прошлого? Я удивлялся Гаральду: если он «старый дух», то зачем излишне задерживаться на прошлом, когда всё сознание следует обратить в будущее? Притом ведь невозможно событие, случившееся год назад, относить ко дню сегодняшнему. Ведь следует признавать развитие сознания и характера. Гаральд в последнее время был очень нервным, вроде как нетерпимым к аргументам другого человека. Но я понимаю его: всё это дело с Монографией измучило его. Он с тяжёлым сердцем думает – сможет ли оплатить расходы? И притом на него наложен чрезвычайный налог! Мисинь обещал сумму побольше, но и у него ныне затруднения. Вайчулёнис хотя и дома, но всё ещё страдает от болей. Потому я понимаю Гаральда, его великий огонь. И всё же надо ещё ему расти. Но и я желаю сжечь свои ошибки, чтобы больше не приходилось задерживаться из-за них.

Когда я думаю об Обществе и его членах, то ощущаю единение и дружбу, и всё же мне хотелось бы, чтобы было ещё больше тепла и любви друг к другу. И, кроме того, меня сильно, сильно печалит то, что в учреждении, где я работаю уже двадцать лет, среди коллег так мало этого могущественного и возвышающего человеческого чувства. И потому на ёлку в Государственной библиотеке, 18 декабря, я сочинил песню про Весть Любви. Опасался – не покажется ли, что я морализирую? И потому я просто удивился, когда услышал отовсюду восторги и просьбы раздать копии стихотворения.

 

31 декабря

Лучом чудесной красоты оказался наш Рождественский вечер у ёлки. Такое светлое тепло лучилось в сердцах друзей, я ощущал великое душевное горение и единение. Я часто был растроган дружескими чувствами членов Общества ко мне. И для меня не существует ни одного члена Общества, который был бы мне несимпатичен; если иногда и ощущаю в ком-нибудь нечто подобное человеческим слабостям, то за всем этим чувствую биение горячего сердца. 24 декабря Якобсон открыл вечер музыкальным сочинением. Затем Драудзинь читала молитвы, Аринь – выдержки из Евангелия от Иоанна, Ведринская – из «Криптограмм Востока». Потом я читал свою «Весть Любви», несколько приспособив концовку к нашему вечеру. Сердце безмерно звучало. Макаров проникновенно читал стихи, посвящённые Владыке. Валковский говорил о значении Праздника Света, прочёл поздравления. Это был вечер сияющих сердец.

На второй день Праздника ко мне приехали друзья: Гаральд, Валковский и Драудзинь, пришлось обсуждать вести, которые нас очень встревожили. Секретарша отдела печати будто бы рассказывала, что там «говорилось», что дело нашего Общества будет решать Кабинет Министров, что здесь слишком важная проблема, что может быть и ревизия, вновь всплывает этот вечный вопрос – «откуда берут большие средства?» Мы совещались – что же нам делать? Не пришло ли время обратиться к самому Президенту – письменно или, быть может, он примет нас на аудиенции? А что, если он спросит об Учении, кто написал его и т. д.? Если поставит вопрос о «мессианстве» Рериха, о чём в отзыве говорил Друва? Оказывается, что наш переделанный устав отослали по второму разу для заключения Друве, и он опять дал отрицательный ответ. Валковский выразил мысль, что при разговоре с Президентом можно сказать о связи Учения с Братством и т. д. Но я знаю, что могут возникнуть недоразумения, и вспомнил весь наш предыдущий опыт и даже стиль писем Стуре, с которыми он обращался к Президенту, который Е.И. признала нетактичным, а именно, что он в письмах говорил о некоем Высшем Руководстве. Время ещё не пришло. У всех религий был свой эзотеризм и экзотеризм, и хотя ныне раскрывается больше, чем раньше, всё же и теперь следует говорить по уровню сознания. В противном случае «семена, брошенные на камни», могут принести бедствие. С таким тяжеловатым чувством на сердце я за Праздники написал в Индию. Но в четверг опять воспрянули наши сердца. Упомянутая секретарша эти сведения, видимо, слышала от руководителя отдела обществ Лепиня, который открыто настроен против нас. Может быть, это были всего лишь его субъективные мысли? Ибо Янсон меня и Гаральда в четверг опять принял вежливо и рассеял наши опасения. Он сказал, что, хотя и получил второй отзыв, отослал наше дело чиновнику для перерегистрации, и затем представит министру для резолюции. Я спросил, не могут ли возникнуть ещё какие-то осложнения у министра? «Будьте спокойны, никаких осложнений не будет». Я поинтересовался, не полагалось ли бы нам самим обратиться к министру? – «Нет». Под конец, когда мы уходили, я ещё раз спросил: «Значит, мы можем войти в наступающий год со спокойным сердцем о нашем Обществе?» – «Да, можете войти со спокойным сердцем», – и Янсон улыбнулся. Я верю в его честность. Возможно, что эти мелкие чиновники ещё пытаются тянуть. Перед Праздником Буцен второй раз был у канцлера Рудзитиса, и тот вновь обещал поговорить с министром Берзинем. И редактор газеты «Валдибас Вестнесис» опять говорил с Янсоном. Мы сделали всё, что могли. Решили пока к Президенту не обращаться.

Верю, чувствую и знаю, что будущий год будет важным, чрезвычайным. Будет невиданное, ещё не испытанное напряжение. Но я желаю направить всё своё сознание на творчество и созидание. Как много невыполненного! Сердце так болит, когда обо всём этом подумаю. В последние дни я опять вернулся к бухгалтерии, которую ещё не довёл до конца. Здесь помощника нет. Но на следующей неделе всё же завершу и передам кому-нибудь из членов Общества. Кроме того, я несколько дней писал письма. Много было неотвеченных. Надеюсь, что с долгами старого года я более-менее управился. Как хочу, чтобы новые силы и ясность сознания сопутствовали мне в Новом году! Пусть и у моего друга всегда будет много силы, и пусть мои сотрудники станут вдвое бодрее и деятельнее! Верю.

---

 

Печать E-mail

• Назад
• Вперёд