Глава 1. Первый зов
«Жизнь полна зова, огонь приводит к вершинам тайн».
Начало пути
Вся наша страна знает имя Николая Константиновича Рериха – крупнейшего художника, мыслителя, ученого, археолога, путешественника, общественного деятеля, горячего патриота отечества. Большим уважением в Советском Союзе пользуются имена его сыновей – Юрия и Святослава. Явление всей семьи Рерихов вице-президент Общества советско-индийской дружбы Е.П.Челышев назвал «уникальным явлением в мировой культуре». Справедливо высказывание биографа художника
П.Ф.Беликова о том, что «само имя Рерих давно уже приобрело собирательный характер». Однако жизнь и деятельность жены Николая Константиновича – Елены Ивановны до самого последнего времени оставались в тени, да и само ее имя, за исключением отдельных упоминаний в нашей печати, по сути дела было неизвестно широкой общественности. Даже сейчас, в эпоху гласности, разрешившей открытие любых имен, когда в свет вышли некоторые из ее работ и статьи, посвященные ее жизни и творчеству, до сих пор нет публикаций, подробно воссоздающих судьбу и системно рассматривающих наследие этой замечательной женщины. Очень хорошо необходимость подобных публикаций выразил еще сам Николай Константинович в своем очерке «Великий облик», посвященном жене:
«...сколько прекрасных, истинно великих обликов проходит в поучение человечеству вовсе не в каких-то седых веках, но тут, совсем близко. Казалось бы, эти облики своей осязаемостью и реальностью должны бы еще более воодушевлять многих. Но это случается редко.
И не только в каких-то официальных представительных должностях, но в скромной жизни сияют незабываемые, вдохновляющие облики. И лишь немногие понимают все их глубокое значение для человечества. Когда-то и как-то эти весы справедливости придут в равновесие, но все же странно, что люди сравнительно мало пользуются тем, что уже им предоставлено, щедро дано и могло бы быть широко использовано».
Духовное лидерство и ведущую роль Елены Ивановны в семье не раз подчеркивали и сыновья, и сам художник, посвятивший ей картину с одноименным названием – «Ведущая». Это лидерство было связано с тем, что Е.И.Рерих была выдающимся русским мыслителем XX века, еще не оцененным в полной мере; мыслителем особого подвижнического склада, сумевшим осуществить в своей философии духовный синтез. Ее главный жизненный и нравственный подвиг состоял в умении воспринять и донести до человечества сокровенное Учение Востока и Гималайских Махатм, соединив его с современными научными достижениями Запада. Четырнадцать книг этого нового Учения – Живой Этики, или Агни Йоги, навсегда обессмертили имя Елены Ивановны Рерих, хотя ее фамилия намеренно не ставилась на титульных листах томов. Убежденная сторонница принципа анонимности в творчестве, она считала, что океан восточной мудрости, излагаемой в Учении через посредника-ученика (к таким посредникам она относила себя), не должен носить характер личного авторства и является общечеловеческим достоянием.
Книги Живой Этики, издаваемые в 20-30-е годы в Риге и в Западной Европе на русском языке, получили широкое распространение. Они были переведены с русского на многие европейские языки. Во всем мире, от Соединенных Штатов Америки до Японии, созданы общества по изучению основ Живой Этики. Советскому читателю книги Учения становятся известными лишь в самые последние годы.
Писать о Елене Ивановне трудно, во-первых, потому, что сведений о ней сохранилось очень мало [1] (она всегда избегала всяческой шумихи вокруг себя, стремясь оставаться в тени), а во-вторых, потому, что ее судьба, заставляющая переосмысливать сегодняшнее назначение женщины, по масштабу дерзновений и свершений не вмещается в размер обыденных представлений. В этой судьбе было все: и богатые внешние события – энергичные творческие свершения в самых различных областях, множество встреч с разнообразными человеческими судьбами, яркие путешествия, география которых охватывала несколько континентов, и не менее яркие путешествия мысли по неизвестным для большинства людей духовным сферам и культурам и, наконец, внутренняя жизнь великой интенсивности и полноты.
12 февраля 1879 года в Петербурге в дворянской семье Шапошниковых родилась дочь, названная родителями Еленой, что, как известно, в переводе с греческого означает зажженный факел, свет, огонь. (Кстати, дальнейшие биографические события подтвердили иногда проявляющуюся тонкую закономерность между именем и сущностью человека, ибо вся жизнь Елены Ивановны, и в прямом, и в переносном смысле связанная с огнем, была озарена высоким пламенем служения людям.) Отец девочки, Иван Иванович Шапошников, предок которого был бургомистром Риги еще при Петре Первом, окончил Академию Художеств и, постепенно поднимаясь по служебной лестнице, стал академиком архитектуры. Мать Елены, Екатерина Васильевна, принадлежала к старинному роду Голенищевых-Кутузовых, восходящему к Новгороду XIII века. К наиболее ярким и заметным представителям рода принадлежали великий русский полководец Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов (двоюродный дед Елены Ивановны), дочь полководца Екатерина Михайловна (в замужестве Хитрово), известная как друг Пушкина и хозяйка блистательного литературного салона, популярный поэт конца XIX века Арсений Аркадьевич Голенищев-Кутузов и, наконец, гениальный русский композитор Модест Петрович Мусоргский (двоюродный дядя Е.И.Рерих).
Конечно, столь богатый генетический потенциал, духовные и культурные традиции рода не могли не отметить юную душу Елены Шапошниковой печатью одухотворенности и разнообразными творческими наклонностями. Рассматривая самые ранние годы жизни Елены Ивановны (хотя о них известно очень мало), можно видеть, что уже тогда в ее душе и характере, словно в зерне, были заложены многие наклонности и силы, которые впоследствии столь блестяще проявились и расцвели. Как писал о ней П.Ф.Беликов, «известно, что росла она живым и любознательным ребенком». Эта любознательность, помноженная на самостоятельность и целеустремленность при овладении новыми областями знаний, позволила ей с детства читать серьезные, «взрослые» книги художественного, исторического и духовно-философского характера, свободно говорить на четырех иностранных языках, прекрасно играть на фортепиано. С малых лет ей был присущ дар распознавания людей и примирения конфликтов. Известно также (и это подтверждает С.Н.Рерих), что она от рождения была одарена многими способностями, которые нередко относят к области «сверхъестественных сил» – ясновидением и яснослышанием. Свойство ощущать тонкие токи бытия проявилось у Елены в виде обостренного восприятия мировой истории, в зрелые годы ставшего почти пророческим. Уже на склоне лет, пройдя путь тяжелейших исторических испытаний XX века, она сама признавалась, что «от раннего детства находилась под гнетом предчувствия мировой катастрофы».
Ближайшими родственниками семьи Шапошниковых, в обществе которых с раннего детства и до замужества Елена Ивановна провела немало времени, были семьи родных сестер Екатерины Васильевны – Евдокии, Людмилы и Анастасии. Все четыре сестры были дружны с Мусоргским, который шутливо называл их «Додонский, Людонский, Катонский, Стасенский». Разговоры о Мусоргском, воспоминания о всегда интересных и веселых вечерах с ним среди Голенищевых-Кутузовых велись постоянно и постепенно стали семейной легендой, притягивающей юную Елену Ивановну к миру музыки. Она часто посещает дом своей тетки Екатерины Васильевны, напоминавший, по свидетельствам современников, дом Ростовых в «Войне и мире» Льва Толстого. Екатерина Васильевна, окончившая Петербургскую консерваторию по классу пения, а затем выступавшая в Мариинском театре, с удовольствием стремилась передать свои знания и опыт детям родственников, в общении с которыми прошли детские и отроческие годы Елены Шапошниковой. Музицирование, праздники, участие в устроении домашних спектаклей, новогодние елки и летние поездки на дачу – словом, золотая атмосфера дворянского детства с его сгущенной культурностью, великолепно выраженная Блоком.
Одной примечательной особенностью Елены Ивановны уже с детства была ее роль скрытого лидера среди сверстников: в случае конфликтов и ссор друзья шли к девочке за советами и помощью. И почти всегда ей удавалось вовремя найденным словом примирения погасить детскую вражду.
Свое образование, качеством которого восхищались впоследствии многие отечественные и зарубежные сотрудники Рерихов, Елена Шапошникова начала с Мариинской женской гимназии. Учение давалось девочке легко. В сохранившейся в архивах выпускной ведомости об успехах и поведении учениц 1-го (т. е. последнего, заключительного) класса гимназии за 1895 год преобладают отличные отметки. Гимназия была окончена Еленой в 16-летнем возрасте с золотой медалью. Хотя столичное гимназическое образование давало знания на исключительно высоком уровне [2], целеустремленная и любознательная девушка много занималась самостоятельно. Она была прекрасно начитанна, хорошо знала русскую и европейскую литературу, погружалась в изучение истории религии и философии, пробовала себя в искусствах – с увлечением рисовала и продолжала, как сама, так и с помощью частных педагогов, начатые с малых лет музыкальные занятия. Дарование Елены в музыке было столь ярким, что домашние и учителя прочили ей блестящее будущее в фортепианном исполнительстве.
По завершении гимназического образования Елена Шапошникова поступает в Санкт-Петербургскую музыкальную школу. Директором школы был выпускник столичной консерватории, профессор игры на фортепиано И.А.Боровка. Приметная фигура тогдашней музыкальной жизни Петербурга, учившийся у таких крупных музыкантов, как Ф.О.Лешетицкий (в свою очередь, ученик знаменитого Черни в Вене) и Ю.И.Иогансен, он долгое время работал в консерватории, но затем после конфликта с тогдашним ее ректором Рубинштейном уволился и основал свою частную музыкальную школу, просуществовавшую четверть века, вплоть до Февральской революции. Боровка лично занимался с молодой одаренной пианисткой. Школа имела солидный штат преподавателей и насыщенную учебную программу, включавшую в себя помимо музыкальных предметов – оперы, истории музыки, пения, всего комплекса фортепианных дисциплин – еще классы эстетики, танцы, лирическую декламацию, итальянский и английский языки. Учащиеся школы давали симфонические концерты, проводили в зимнем зале школы оперные спектакли, литературно-музыкальные вечера. Это делалось как в обычном порядке отчета и пробы сил перед публикой, так и, по свидетельству документов, «в пользу населения местностей, пострадавших от неурожая». Без сомнения, такая творческая концертная деятельность помогла оформиться музыкальному дарованию Елены и развивала ее лучшие человеческие качества.
Девушка с увлечением занималась в музыкальной школе. Упорный труд и напряжение иногда увенчивались творческими озарениями. Природное свойство Елены Шапошниковой – склонность к необычным психологическим переживаниям, приливам вдохновения, высоким экстатическим состояниям – чаще всего проявлялось во время музыкальных занятий. Об одном из таких случаев она сама рассказала через много лет:
«Однажды мне предстоял публичный экзамен, и я должна была исполнить несколько музыкальных произведений, в том числе прелюдию и фугу Баха. Но семейные обстоятельства так сложились, что я не смогла разучить самое трудное, именно, фугу Баха. Оставался всего один день до экзамена. В отчаянии я села за рояль, зная отлично, что в один день разучить и выучить наизусть Баха немыслимо, но все же решила сделать все, что в моих силах. Проиграв несколько раз по нотам, я решила испробовать насколько я могла запомнить, и тут свершилось чудо – вся фуга встала четко передо мною, и мои пальцы как бы сами заходили по клавишам, и от начала до конца, без единой ошибки, и с необычайным воодушевлением я проиграла и прелюдию, и фугу. Но помимо необычности такого мгновенного заучивания, когда я исполняла эту фугу на экзамене перед целым конклавом профессоров, я снова исполнилась особого вдохновения и удостоилась восторженного приветствия со стороны профессоров».
После окончания школы, одной из главных задач которой было выявление наиболее талантливых претендентов на получение высшего музыкального образования, Елена Шапошникова собиралась поступать в Петербургскую консерваторию.
Город юности
Человек развивается, слагается как личность не только в «малом», «семейном», мире (родные, близкие, друзья), но также в «среднем», «географическом» (улица, город, местность) и, наконец, в «большом», «историческом» (время, эпоха). Все эти три мира, пересекаясь в точке человеческого сознания, формируют и пробуждают к жизни его индивидуальность. Первые тридцать семь лет жизни Елены Ивановны (до 1916 года) были связаны с Петербургом.
Таинственный, «мистический» Петербург, бесстрашной волей царя-реформатора воздвигнутый на болотистом пустынном берегу Невы, имел, по мнению большинства его жителей, два лика, что и отразилось в противоречивых оценках современников. Пушкинское «Петра творенье», его «строгий, стройный вид», «странно-пошлый мир» Аполлона Григорьева, гоголевский «гром и блеск» Невского, которому – «не верьте!», ибо «все обман, все мечта, все не то, что кажется», горячечный, преступный, жалкий и великий Петербург Достоевского, блоковские «кабаки, переулки, извивы, электрический сон наяву»... Есть свидетельства, что Елена Ивановна, по натуре всегда устремленная в будущее, через много-много лет, уже находясь в Индии, мысленно с любовью возвращалась в родной город, где прошла первая половина жизни. Есть все основания думать, что так же, как у Гоголя, Достоевского, Блока, Андрея Белого, был свой Петербург и у Е.И.Рерих. Наверное, он виделся ей средоточием российской культуры и отечественных контрастов «дна», утонченного дворянского величия и русской дремотной тайны, казался столпом державной мощи и окном не только в Европу, но и в остальной огромный мир. зовущий к познанию и путешествиям.
Шапошниковы долго жили на улице Разъезжей, 23/30, а затем с 1899 года после смерти Ивана Ивановича, к которому Елена была очень близка, – на Лиговке, 19/38. Оба адреса находились неподалеку от Николаевского (ныне Московского) вокзала, откуда Елена Ивановна летом ездила на дачу в Бологое к родственникам. Дом на Разъезжей находился в довольно мрачном районе столицы, который принято считать Петербургом Достоевского. Можно только удивляться, как Елена Шапошникова, проведя детство, отрочество и юность в давящей атмосфере каменных дворов, лишенных зелени и простора, сформировалась при этом жизнерадостным, гармоничным и во всех смыслах здоровым человеком. По-видимому, она умела восполнять свою потребность в красоте и гармонии в других привлекательных для нее местах Петербурга. И одним из таких мест, весьма насыщенных в историко-культурном и эстетическом плане, наверняка была Музыкальная школа, находившаяся в самом центре города в доме графа Зубова по адресу: Невский проспект, 16. Буквально рядом со школой находилась знаменитая кондитерская Вольфа и Беранже, где 27 января 1837 года перед роковой дуэлью произошла встреча Пушкина со своим секундантом Данзасом. Неподалеку от Невского, 16 в здании голландской церкви размещалась редакция журнала «Отечественные записки». А напротив школы сиял своей красотой Строгановский дворец. Сама школа находилась в здании с очень интересной судьбой. Многие учреждения культуры арендовали его помещения. Посещая школьные музыкальные занятия, Елена Шапошникова вплоть до их завершения летом 1901 года могла быть на мероприятиях таких организаций, как Музыкально-историческое общество графа А.Д.Шереметьева, Петербургское общество музыкальных собраний, членами которого состояли А.К.Глазунов и Н.А.Римский-Корсаков, Литературно-художественный кружок имени Я.П.Полонского, возглавляемый вдовой поэта, а также знаменитым адвокатом А.Ф.Кони.
Но, может быть, наиболее интересным фактом в истории «музыкального дома» на Невском [3] было то, что здесь с 1898 по 1904 год проводились знаменитые еженедельные «Беляевские вечера». Не вызывает сомнений, что Елена Шапошникова хотя бы иногда ходила на эти известные всему Петербургу музыкальные мероприятия, проходившие в том же доме, где она несколько лет училась. Самое удивительное состоит в другом. В любой более или менее подробной биографии Н.К.Рериха засвидетельствован факт его посещений в годы юности вечеров, проводимых Митрофаном Петровичем Беляевым, крупным отечественным промышленником и музыкальным меценатом. Иными словами, и Николай Константинович, и Елена Ивановна примерно в одно и то же время посещали этот музыкальный салон еще до знакомства друг с другом. Может быть, привлеченные таинственным магнитом судьбы, они не раз сидели в одном зале, не подозревая, что рядом находится человек, который вскоре станет самым близким на земле.
Так в сердце юной Елены Ивановны постепенно входили живительные токи отечественной истории и культуры. Думается, что Петербург наложил отпечаток своей двойственной природы (где сплелись жесткие черты тяжелой, подавляющей человека державности и одновременно призрачной, словно вобравшей отсвет белых ночей ирреальности) и на чуткую душу Елены Шапошниковой. Не потому ли она уже с ранних лет стремилась к познанию тайн мира, к области загадочного и неизвестного и в то же время умела воспринимать жизнь и людей такими, какие они есть, ясно и трезво?
Время личностного формирования Елены Ивановны приходилось на последние два десятилетия XIX века. Эти годы в России, словно пронизанные отзвуком трагического выстрела, прервавшего жизнь царя-освободителя, и совпавшие по времени со сроком царствования Александра III, несмотря на хрестоматийное их определение как эпохи реакции, были годами вызревания в духовном самосознании интеллигенции нового миропонимания с его последующей грандиозной переоценкой ценностей. Старая русская классическая культура начинает все больше оттесняться новыми формами сознания, где частнопредпринимательские инстинкты причудливо смешиваются с различными поветриями декаданса. Грозовое ожидание перемен и предощущение начала конца, что называется, носилось в воздухе, и Елена Ивановна, остро чувствуя его всем существом, внутренне все дальше отходит от господствующих ценностей своего круга. Однако родственники девушки, в особенности те из них, что принадлежали к высшему петербургскому свету, были весьма далеки от всяческого предчувствия грядущего переустройства мира. Круг общения князя Путятина – мужа тетки Елены Евдокии Васильевны (в их доме девушка проводила многие вечера), хотя и включал в себя людей искусства, но в большей степени здесь преобладали титулованные аристократы, банкиры, промышленники и землевладельцы – среда, где ценности светские явно предпочитались духовным. Поэтому непросто было юному и живому сознанию познать зов высокого жизненного предназначения, пробиться к пониманию истинных ценностей и не заблудиться среди ложных. Во взаимоотношениях Елены со средой все больше накапливался тонкий, внешне малозаметный, но ощутимый внутренне разлад. Интенсивное самообразование, напряженные духовные искания углубляло его.
По достижении известного возраста девушке того круга, к которому принадлежала Елена Ивановна, открывалась светская жизнь с балами, приемами и праздниками. Казалось бы, сама судьба подталкивала в накатанную колею «блистанья» и благополучия. Признанная красавица, Елена Шапошникова имела большой успех в свете и привлекала всеобщее внимание. Вот портрет ее тех лет, до замужества, нарисованный младшей современницей:
«Полная изящества, женственности, грации и какого-то внутреннего обаяния всего ее облика, она невольно притягивала к себе все взоры. У нее были роскошные светло-каштановые, с золотым отливом волосы и пышная прическа по моде того времени, прелестный небольшой ротик, жемчужные зубы и ямочки на щеках; когда она улыбалась, а улыбалась она часто, все лицо ее освещалось теплом и лаской. Но что было самое примечательное в ее лице – это ее глаза, темно-карие, почти черные, миндалевидные, продолговатые, как бывают у испанок, но с другим выражением. Это были лучезарные очи с длинными ресницами, как опахала, и необычайно мягким, теплым, излучающим сияние взглядом.
В ней было какое-то очарование, шарм и необычайная женственность всего ее облика. Любила наряды, всегда по последней моде одетая, очень элегантная, носила серьги, ожерелья и вообще драгоценные украшения. В ней было сильно развито чувство красоты, которой она всюду проявляла как своим внешним обликом, так и своим внутренним содержанием».
Восемнадцати-двадцатилетнюю Елену Шапошникову отмечали безупречные манеры, деликатность, такт, сдержанность, сочетавшаяся с общительностью. Ее мечтательность и романтический настрой нисколько не мешали четкому распознаванию жизненных обстоятельств, твердости в решениях и определенности в поступках. Среди ее черт следует отметить ясный ум, хорошо развитую логику, находчивость в конфликтных ситуациях, возрастающую способность к миротворчеству, проницательность в отношении людей, умение увидеть за их светской любезностью истинные пружины поведения. Одновременно с этим ей (погруженной в атмосферу общества, подспудно разъедаемого нарастающим нигилизмом и кризисом веры) удалось сберечь в себе веру в человека и основы духовной взаимопомощи. Постоянно, с раннего детства мечтала она о создании женской общины сестер-подвижниц, которые могли бы бескорыстно служить людям.
Естественно, что магнит красоты и обаяния Елены Ивановны притягивал многих: нередко ей делали предложения руки и сердца, сулившие очень выгодные партии. В свете было немало завистниц ее положению. Но она, хотя и отдавала светской жизни какую-то внешнюю дань и посещала балы, все же продолжала удивлять окружающих и самостоятельностью, и видимым безрассудством поступков. Родные и знакомые были в большом недоумении, когда она отказала просившему ее руки блестящему молодому человеку, миллионеру и наследнику крупного пароходства на Волге.
Действительно, духовные ориентиры Елены Ивановны уже в юности были столь высоки и серьезны, а предощущение служения иной задаче – столь явно, что светские «магниты» не могли ее увлечь. Сказывался и юношеский романтизм. Современники вспоминали, что она всегда имела вид «наблюдающей жизнь, ищущей чего-то другого, более вдохновенного, более глубокого содержания». Потому, по тем же воспоминаниям, «на балах она мало танцевала, больше сидела где-нибудь в конце зала», словно ожидая какой-то перемены или встречи. Но на самом деле не простое томительное ожидание «новизны», но глубокая скрытая внутренняя работа – вот что определяло тогда ее душевное состояние. Николай Константинович впоследствии емко обозначил суть этого процесса: «среди шумного, казалось бы, развлекающего обихода самосоздается глубокое, словно бы давно уже законченное миросозерцание».
Замужество даже для мыслящей русской дворянки того времени было едва ли не единственным способом творческой самореализации. По словам тех, кто близко знал Елену Ивановну в годы молодости, она приняла серьезное жизненное решение – выйти замуж за человека высокого художественного таланта, чтобы бескорыстно служить ему и вдохновлять на великие цели. По светской логике такие мечты расценивались как утопия и блажь. Но Елена Ивановна подходила к жизни с совершенно иной логикой и мерками. Через много лет в книге «Зов», открывающей серию Живой Этики, появились слова, которые с достаточной уверенностью можно отнести к облику юной Елены Ивановны:
«Когда девушка вечерами и ночами стремится принести пользу Миру, когда она мечтает о несказанном, прекрасном и высоком, далеко ли это от жизни? Если эти мечты прекрасны, не будет ли прекрасен и ответ на них?» Сумев пронести сквозь сутолоку столичного света свою прекрасную мечту о совместном служении Миру с близким по духу человеком, она дождалась ее исполнения.
Сегодня остается только гадать, как протекала самостоятельно проделанная Еленой Ивановной внутренняя работа к моменту встречи с художником. Ясно одно – без этого большого душевного труда дальнейший совместный путь обоих Рерихов был бы затруднен. И что еще очень важно – противостояние Елены тонкому гнету среды, света, окружения никогда не было болезненным и надломным. Во всех своих поступках и духовных проявлениях она отличалась удивительной гармоничностью и цельностью облика. Именно эту внутреннюю складность и красоту ее души зорким взглядом живописца отметил Рерих, вскоре после знакомства назвавший ее Ладой.
Встреча с Николаем Рерихом
Время летнего отдыха Елена Ивановна вместе с многочисленной родней обычно проводила в своем любимом месте – имении князя Путятина и Евдокии Васильевны, которое находилось в Бологом Новгородской губернии на берегу живописного озера. Здесь в обществе двоюродных братьев и сестер она с удовольствием стряхивала с себя оцепенение петербургской зимы с ее сыростью и напряженным темпом жизни и впитывала целительные силы природы. И вот однажды, возвращаясь с прогулки, она заметила в прихожей дома скромно одетого человека, дожидавшегося князя. Как оказалось, это был молодой, но уже известный в столичных художественных кругах живописец Николай Рерих, приехавший по делам раскопки курганов к Путятину, члену Петербургского археологического общества. Князь был в отъезде и задержался, поэтому художник, ожидая его, провел в усадьбе несколько дней. Вынужденная пауза оказалась решающей для судеб молодых людей. Время пролетело для Рериха в оживленном общении с Еленой Ивановной. Красота, тонкость, ум и такт девушки произвели на него глубокое впечатление. Встречи и беседы оставляли пронзительное чувство внутреннего родства и общности устремлений. Художник был взволнован вниманием, проявленным новой знакомой к его творчеству и поискам, она же благодаря встрече обрела, наконец, долгожданный выход из «светского плена» в мир высокого искусства.
Дневник Рериха и сохранившаяся переписка доносят до нас многое из жизни и взаимоотношений Елены Ивановны и Николая Константиновича двухлетнего досвадебного периода. Рождение любви редкой чистоты и взаимности, которая, пройдя через горнило многолетних испытаний и трудов, в зрелом возрасте стала еще более светлой и нерушимой, сопровождалось, однако, поначалу и колебаниями, и тревогами, и сомнениями. В первые месяцы знакомства, продолженного осенью в Петербурге, Рерих, дороживший своей творческой свободой, делает неспокойную запись в дневнике: «Сегодня была Е.И. в мастерской. Боюсь за себя – в ней очень много хорошего». Но чуть позже запись уже другой тональности: он признается себе, что хочет видеть Елену Ивановну «как можно чаще».
В 1900 году, в известной анкете, предложенной ему сестрами Шнейдер, салон которых он посещал, на вопрос о самом любимом женском имени Николай Константинович решительно называет имя «Елена». В том же году он делает избраннице своего сердца предложение и получает согласие.
Предполагаемый срок свадьбы пришлось отодвинуть на год – это было связано со смертью отца художника и необходимостью привести в порядок финансовые дела, а также с поездкой Рериха за границу для завершения художественного образования. Вначале намечалось превратить эту поездку в совместное свадебное путешествие. Счастливые молодые люди, не замыкаясь в сфере личных чувств, думают о совместном будущем как о творческой взаимоподдержке. Художник пишет невесте:
«Опять думал о нашем будущем заграничном житье и все более восторгаюсь им. Мы на покое укрепим нашу технику (имеется в виду живопись и игра на фортепиано. – С.К.), совместно проштудируем всю историю живописи и музыки, а также наиболее важные философии... И таким образом проработав год, мы вернемся домой во всеоружии, более близкие к выполнению нашей задачи...»
По тем же причинам, совместной поездки не получилось, и Рерих поехал за границу один.
В письмах из Парижа сквозит чувство тоски и тревоги, наполнявших сердце художника, разлученного с любимой. Ряд высказываний Николая Константиновича в письмах показывает, что он с самого начала своей безошибочной художнической интуицией почувствовал в незаурядной натуре невесты ту Ведущую, которой он в будущем за успешное духовное водительство посвятит картину, именно так и названную:
«Без Тебя не сдвинуть этих громад, висящих надо мною. Помнишь ли в сказке... требовалась молитва чистой девушки, чтобы спасти кого-то откуда-то. Чистая женщина невидимой рукой ведет мужчину далеко».
«Как я горжусь, что Ты подала мне руку именно на этом слове «бороться»!»
«...Ты поведешь меня вперед!»
«Я верю, что Ты явилась, чтобы дать мне новые силы... и помочь в жизненной битве».
Приступы потери веры в свои силы, иногда посещавшие Елену Ивановну, имели исток не только в разлуке с любимым человеком, но и во влиянии родственников, называвших все планы совместного устройства жизни, построенные Рерихом, «несносными химерами». Они подвергали художника всевозможной критике, стараясь принизить его в глазах девушки. С целью помешать предстоящему браку они все активнее старались увлечь девушку круговертью светской жизни, усиленно внушали ей, что она не более чем женщина и потому должна следовать примеру окружающих дам. Улавливая отголоски этих влияний в ее письмах, Рерих старался вдохнуть в нее уверенность в высоком предназначении, о котором она пока еще смутно догадывалась. Он писал ей:
«...Для наших успехов мы сами не должны считать себя заурядными людьми, – тогда пропадет смелость и уверенность, а без этих качеств никакого города не возьмешь... По счастью, мой обыденный человек, дух еще царит над практикой и до той поры и думать не смей о своей обыденности, и думай сколько разнообразных счастливых чувствований можешь ты дать человеку и среди общей радости создать и свою».
Было бы не слишком правильным идеализировать духовную прозорливость молодых людей, каждый из которых к моменту встречи прошел известную часть пути к постижению законов бытия самостоятельно. Не стоит приписывать юной Елене Шапошниковой строгий трудовой образ жизни, просветленную мудрость и другие уже зрелые ее качества. В ранний период были и «девичья рассеянность» («забрасывание музыки»), за что упрекал невесту художник, и чувство удовольствия от успехов в обществе, и подверженность чересчур «светским» и чересчур «практическим» влияниям родственников. Но было главное, что помогло Елене Ивановне и Николаю Константиновичу преодолеть все жизненные преграды на пути к счастливому союзу, – высота сердец, подлинность их единства, самостоятельность принимаемых решений.
В итоге, по возвращении Рериха из заграницы, несмотря на сопротивление всего клана Голенищевых-Кутузовых, недовольных скромным финансовым положением художника, молодые люди твердо решили связать свои судьбы. И 28 октября 1901 года в церкви Академии Художеств на Васильевском острове состоялось венчание. Две устремленные жизни слились, подобно платоновским половинчатым душам, в единое целое. С этого момента биографии каждого можно рассматривать как общую биографию семьи Рерихов.
Первые годы после замужества
После свадьбы супруги вначале поселяются на квартире матери Рериха. Потом немало пришлось и «покочевать» .по квартирам, словно бы предваряя грядущие многочисленные путешествия. Жили на 16-й Линии Васильевского острова, затем на Галерной улице, после вновь вернулись на Васильевский, теперь уже на 4-ю Линию, пока, наконец, в 1906 году не обрели постоянный адрес на Мойке.
В августе 1902 года в семье родился первенец, названный Юрием – будущий всемирно известный востоковед; а в октябре 1904 года – второй сын, Святослав пошел за отцом стезею живописи. Труд воспитания детей мать сумела превратить в увлекательный и радостный процесс созидания детского характера. «Вы – луки, из которых ваши дети, как живые стрелы, посланы вперед» – слова эти замечательного арабского писателя Джебрана Халиль Джебрана можно поставить как бы девизом рериховских основ воспитания. В метафоре отражена лишь суть, или даже результат влияния родителей, сумевших задать высокую и верную траекторию жизненного пути, направить устремление полета юных душ к нравственным вершинам. Но на деле воспитание проходило отнюдь не с линейной заданностью: чтобы «стрела» призвания точно попала в цель, недостаточно было одной дисциплины, предполагалось также постижение искусства свободы полета...
«Рериховский» подход к детям заключался в том, чтобы помочь каждому ребенку открыть себя, выявить у него доминирующие интересы и склонности, создать наиболее благоприятные условия для их развития. Вместо кажущихся неизбежными в этом возрасте запретов действовал принцип, основанный на переведении внимания с вредных или ненужных увлечений и объектов на полезные и необходимые. Елена Ивановна много читала детям, занималась с ними иностранными языками и музыкой, брала с собой в музеи, возила на лучшие концерты и выставки. Летом семья иногда бывала за границей, обычно в Швейцарии, где новые впечатления раздвигали детский кругозор. Рерихи широко вводили детей в мир картинных галерей и выставочных залов, как зарубежных, так и отечественных. Каждый из мальчиков рисовал, пробуя писать с натуры и копировать работы отца. Немалое место в жизни семьи занимал театр, посещать который любили и юное, и старшее поколение. Это увлечение вылилось в создание детского домашнего театра, где ставились спектакли классиков драматургии, причем костюмы и декорации создавали сами дети.
Такая забота и условия помогли, по единодушному признанию сыновей, не только быстрому усвоению основ мировой культуры, но и раннему профессиональному самоопределению. «Мы были с детства окружены мыслями Елены Ивановны и Николая Константиновича», – с особой теплотой и благодарностью вспоминает Святослав Николаевич. Именно эта внимательная любящая мысль родителей позволила им быстро выявить разные сферы увлечения у детей: если Юрий с самого начала тяготел к филологии, лингвистике, военной истории, то Святослава интересовала живопись, ботаника, собирание минералов и трав. Заметив, что один предпочитает исторические романы о полководцах, а другой – литературу о путешествиях, природе и древних животных, Елена Ивановна старалась мягко и ненавязчиво руководить этим процессом, помогая в выборе необходимых произведений. В знаменитой гимназии Мая, куда дети направились по стопам отца, наметившаяся специализация была продолжена. Юрий начал заниматься у известных русских востоковедов, а Святослав брал уроки живописи, изучал такие виды искусства, как архитектура и балет, осваивал естественные науки. Постепенно, в достаточно раннем возрасте, дети стали самостоятельными и зрелыми помощниками в нелегком деле, начатом родителями.
Забота о доме и детях не обернулась у молодой женщины, как это нередко случается, всепоглощающей погруженностью в быт и не исчерпала, да и не могла исчерпать духовного и творческого потенциала Елены Ивановны Рерих. Наоборот, роль ее, как вдохновительницы гениального художника, с каждым прожитым годом все глубже проявляется в творчестве мужа. Она поддерживает все его начинания, вникает во все дела. В 1903-1904 годах супруги совершают путешествие по русским городам: художник в напряженном поиске истоков национальной истории и культуры. Кострома, Казань, Нижний Новгород, Псков, Ростов Великий, Смоленск, Суздаль, Владимир, Ярославль, Углич, Тверь – всего не менее сорока городов за два года. Во время путешествий Елена Ивановна вполне профессионально освоила искусство фотографии, снимая церкви, памятники архитектуры, их роспись и орнамент. Часть снимков, сделанных ею в поездке по России и Прибалтике, была впоследствии использована И.Э.Грабарем в его «Иллюстрированной истории искусства».
Помимо этого занятия Елена Ивановна овладевает также мастерством реставратора. Рерих вспоминал позже ряд случаев, когда ей удалось открыть на некоторых холстах «под слоем позднейшей мазни» шедевры великих мастеров. Так, совместно, супругами были обнаружены работы Ван Орлея, Брейгеля, Рубенса, Ван Дейка. Большое художественное чутье проявляет Елена Ивановна в роли коллекционера произведений искусства и предметов старины. Рерихов часто можно было видеть в антикварных магазинах и на художественных аукционах. Постепенно сложилась превосходная семейная коллекция – свыше 300 произведений, переданная после революции супругами в Эрмитаж.
Письма Елены Ивановны к Николаю Константиновичу тех лет говорят и о ее отличной осведомленности в археологии. Почти каждое лето выезжает она с художником на раскопки (обычно в Новгородскую и Тверскую губернии), участвует во всех мужских работах. Современница, близко знавшая ее, вспоминает об этом факте со смешанным чувством недоумения и уважения: «С самого первого года замужества она проводила лето на раскопках в Новгородской губернии, живя с ним (Рерихом. – С.К.) в землянках, просто одетая, как того требовала их совместная работа, на удивление всех родных ее, которые не понимали, как она могла мириться с такими, на раскопках, первобытными условиями жизни». Кстати, сын Юрий родился в одной из таких поездок, прямо в походных условиях.
Необходимо сказать, что в критических жизненных ситуациях Елена Ивановна проявила удивительные для молодой женщины бесстрашие и хладнокровие. Николай Константинович упоминает несколько случаев проявленной ею смелости, особо останавливаясь на одном:
«Однажды... посреди бурного Новугородского озера потекла лодка. Вода быстро прибывала. Пробовали заткнуть течь – не помогло! А ветер крепчал. Гребцы сумрачно переглядывались. Один греб изо всех сил, другой вместе с нами двумя откачивал воду. «Не доедем».
«Говорил, нужно было взять у Кузьмы новую лодку». «Не доехать. Сиверко захлестывает». «А плавать умеете?» «Нет, не умеем». «Ну, тогда еще хуже».
Моя милая Лада и тут проявила твердость и спокойствие.
«Все-таки глупо тонуть», – только и сказала, а сама работала не хуже гребца. Вот у кого учиться мужеству. И почему это слово от мужа, когда пример часто идет от женщины?
...Не прошло и часу, как мы причалили к илистой косе».
Воспитывая детей, Рерихи воспитывали друг друга. На первых порах в силу возрастного старшинства, большей образованности и жизненного опыта роль духовного главы семьи принадлежала Николаю Константиновичу. Он помогал жене в выборе книг для чтения, побуждал продолжать занятия музыкой, развеивал сомнения в творческих силах. Чутко впитывая советы, Елена Ивановна и сама влияла на мужа.
Юношеские дневники Николая Рериха говорят нам и о сильном честолюбии молодого художника, и о его излишне самолюбивых чертах характера, доходящих до неприятия всякой критики в свой адрес, что многим затрудняло контакты с ним. Зрелый Рерих предстает перед нами человеком большой самоотверженности, терпимости, с колоссальным кругом общения и непобедимым обаянием. Нередко он привлекал к себе людей совершенно противоположных группировок и лагерей. Зная миротворческий талант Николая Константиновича, друзья поручали ему улаживать самые запутанные вопросы и конфликты, за разрешение которых уже никто не брался, – и почти всегда получали благой результат. И трудно уже было предположить в нем острые углы характера и былые вспышки самолюбия, – они переплавились в нещадном огне самосозидания, побежденные духовным усилием и волей к добру.
Не многие знали, что в этой «огранке» души и характере Николая Константиновича огромную роль сыграла жена его, названная им Лада, сумевшая «принести помощь, ободрить, разъяснить, не жалея сил», смягчить жесткую мужскую волю красотой, гармонией, любовью.
Какую роль сыграли первые годы семейной жизни в воспитании и подготовке духа Елены Ивановны к последующей высокой миссии? Пружиной внутреннего развития молодой женщины стал закон естественного следования судьбе. Такая естественность, конечно, ни в коем случае не предполагала пассивного подчинения жизненному потоку. Экзюпери говорил: единственный способ поладить со своей совестью – это не уклоняться от страданий, идти им навстречу. Доверие сужденной судьбе как лучшему скульптору духа было в высшей мере свойственно и Елене Ивановне. Старательно, последовательно и терпеливо овладевала она самыми обычными житейскими умениями, не минуя ни одной предназначенной судьбою обязанности, напротив, стремясь исполнить каждое действие как можно красивее и совершеннее. И при этом – никакой искусственности, насильственности, лишь стремительное движение к постепенно проясняющейся цели.
Хранительница очага, любящая мать, спутница и вдохновительница мужа – вечными ступенями женской судьбы поднималась Елена Ивановна, и в таком постепенном подъеме и состояла ее подготовка к главному делу жизни.
В 1906 году Рерихи, как уже говорилось, переезжают на Мойку, в квартиру, которая располагалась в здании Общества поощрения художеств, куда Николай Константинович был назначен директором художественной школы. В этом сером каменном доме с винтовой лестницей супруги прожили их последнее петербургское десятилетие. Оно прошло под знаком напряженных творческих исканий, участия в общественных и культурных движениях, дружбы и общения с интереснейшими людьми того времени. «На наших глазах, – писал Рерих, – были Менделеев, Ключевский, Невелик, Костомаров, Стасов, Владимир Соловьев. Тут около были Бородин, Римский-Корсаков, Глазунов, Лядов». Среди друзей и знакомых семьи Рерихов – Серов, Васнецов, Врубель, Дягилев, Стравинский, Сергей Соловьев, Городецкий, Ремизов, Леонид Андреев, Блок, Клюев, Горький, Андрей Белый. Рерихи в курсе всех отечественных интеллектуальных и духовных направлений и веяний эпохи.
Елену Ивановну, большую любительницу чтения еще с детства, в эти годы можно было часто встретить в книжных лавках и букинистических магазинах. Семейная библиотека пополняется серьезными и ценными изданиями. Большой радостью для обоих Рерихов окажется приобретение вышедшего в русском переводе сборника Рабиндраната Тагора «Гитанджали». Быстро сделавшуюся редкостью книгу индийского поэта-мыслителя Елена Ивановна сумела отыскать в «букинисте» на Мойке. Пройдут годы, и заочное знакомство с автором «Гитанджали» увенчается личной встречей с ним, и он станет другом семьи.
Рерихи совершают несколько поездок в Смоленскую губернию, в Талашкино, – там находилось поместье известной собирательницы предметов искусства княгини Марии Клавдиевны Тенишевой. Княгиня, помимо собирательства предметов, любила собирать вокруг себя талантливых русских художников. Ее поместье было своеобразным центром эстетического и идейного формирования мастеров кисти, и Рерих, стремительно набиравший в те годы мастерство и признание, конечно, не мог миновать внимательного взгляда Тенишевой. Позднее Мария Клавдиевна приглашает его для росписи талашкинской церкви. Вместе с княгиней Рерихи разрабатывают программу школы искусств для крестьянских детей, имея целью создать школу-общину (еще одно свидетельство близости к толстовским идеалам!). Цепкая память Николая Константиновича сохранила фразу восторга, вырвавшуюся у его жены после посещения Тенишевой: «Вот уж истинная Марфа Посадница. И сколько в ней сил и строгости!»
Художественные занятия и активная общественная деятельность не могут заглушить непреодолимого тяготения супругов к миру таинственного. Они проявляют интерес к загадочным и «тонким» проявлениям человеческой психологии, считая, что проникновение в нее может помочь найти ключ ко многим тайнам бытия. Елена Ивановна следит за всеми проявляющимися в обществе формами интереса к «тонкой» сфере с ее гипнотизмом, месмеризмом, волевым самовнушением, личным магнетизмом и прочими «оккультными» феноменами. Быстрое разочарование в легкомыслии и спекулятивном подходе большинства занимающихся подобными вещами людей не погасило огонь увлеченности, хотя и внушило известную долю критичности. Рерихи общаются с некоторыми известными в то время «ясновидящими», которые, бесспорно, не были шарлатанами, но обладали определенными «тонкими» умениями. В попытках понять сущность этих феноменов, а также разобраться в природе собственных сходных переживаний Елена Ивановна вместе с Николаем Константиновичем обращаются к знаменитому русскому физиологу и психиатру Бехтереву, который был довольно близок их семье.
[1] Среди немногочисленных источников нельзя не выделить превосходный, но, к сожалению, до сих пор неопубликованный труд П.Беликова «Семья Рерихов» (опыт духовной биографии).
[2] Современные американские ученые, недавно обобщившие весь опыт мировой педагогики, пришли к выводу, что наиболее качественно обучение было поставлено в русской гимназии.
[3] Об этом подробно говорится в статье А.Н.Чесноковой в журнале «Ленинградская панорама», 1988, № 8.