Из педагогической публицистики [1]

Теория и практика

Благодаря теории – я знаю, а благодаря практике – я чувствую. Теория обогащает интеллект, практика расцвечивает чувство, тренирует волю. «Я знаю» не значит: «действую сообразно тому, что я знаю». Чужие взгляды незнакомых людей должны преломиться в моем живом «я». Из теоретических посылок я исхожу не без разбора. Отклоняю –забываю – обхожу – увиливаю – пренебрегаю. В результате я, сознательно или бессознательно, получаю собственную теорию, которая управляет поступками. И это много, если что-нибудь, частица теории, во мне приживется, сохранит право на существование; в какой-то мере повлияла, отчасти воздействовала. Отрекаюсь по многу раз от теории, а от себя редко.

Практика – это мое прошлое, моя жизнь, сумма субъективных переживаний, память былых неудач, разочарований, поражений, побед и триумфов, отрицательных и положительных эмоций. Практика недоверчиво проверяет и обличает, стараясь уличить теорию во лжи, найти ошибку. Быть может, у него, быть может, там, быть может, в его условиях так выходило, а у меня в моей работе... всегда по-другому. Рутина или поиск?

К рутине приводит равнодушная воля, которая всячески старается облегчить, упростить работу, выполнить ее механически, протоптать из экономии времени и энергии самую удобную для себя тропку. Рутина позволяет эмоционально не включаться в работу, устраняет сомнения, уравновешивает – ты выполняешь функции, исправно служишь. Для рутинера жизнь начинается тогда, когда кончаются часы службы. Мне уже легко, нет надобности ломать голову, искать самому и даже где-либо смотреть, я знаю точно и определенно. Я справляюсь. Я знаю свое. Новое, чего я не чаял и не ждал, мешает и сердит. Хочу, чтобы было именно так, как я уже знаю. Право теории – подкреплять мой взгляд, а не опровергать, подрывать, путать. Как-то раз я, еле превозмогая себя, из наметки теории соорудил развернутый взгляд, план, программу. Составил кое-как, была забота! Ты говоришь: «плохо»? Дело сделано, не стану я опять начинать. Идеал рутины – незыблемость, собственный авторитет, подкрепленный авторитетом подобранных ad hoc [2] тезисов. Я, мол, и прочие (ряд цитат, фамилий, званий).

А поиск?

Начинаю с того, что знают другие, строю так, как могу сам. Хочу – основательно и честно – не по наказу извне, не из страха перед чужим контролем, а по своей доброй и вольной воле, под неустанным надзором совести. Не ради удобства, а ради духовного обогащения себя. Не доверяя в равной мере чужому и своему мнению. Не зная, я ищу и ставлю вопросы. В труде я закаляюсь и созреваю. Труд – самое ценное в моей глубоко личной жизни. Не то, что легко, а что наиболее всесторонне действенно. Углубляя, я усложняю. Понимаю, что познавать – значит страдать. Много познал – много перестрадал. Неудачу я оцениваю не суммой обманутых надежд, а добытой документацией. Каждая неудача – новый по-своему стимул работы мысли. Каждая на сегодня истина – лишь этап. Не могу предвидеть, каким будет последний; хорошо, если осознаю первый этап работы. Что же он гласит, каков он, этот первый этап воспитательной работы?

Самое главное, я полагаю, – трезво оценивая факты, воспитатель должен уметь:

Любого в любом случае целиком простить.

Все понимать – это все прощать.

Воспитатель, вынужденный брюзжать, ворчать, кричать, отчитывать, угрожать, карать, – должен в душе, для самого себя, снисходительно отнестись к любому проступку, упущению и вине. Ребенок провинился, потому что не знал; не подумал; не устоял перед соблазном, подговариванием; пробовал; не мог по-другому.

Даже там, где действует злостная злая воля, ответственность несут те, кто эту злую волю пробудил. Мягкий, снисходительный воспитатель должен иной раз терпеливо переждать массовый штурм гневной мести толпы за грубый деспотизм предшественника. Провокационное: «назло» – это пробный камень, проверка, экзамен. Переждать – перетерпеть – значит победить.

Не воспитатель тот, кто возмущается, кто дуется, кто обижается на ребенка за то, что он есть то, что он есть, каким он родился или каким его воспитала жизнь.

Не злость, а печаль.

Печаль, что ребенок идет, плутая, навстречу превратной судьбе. В ярме или в оковах. Бедный, он только еще отправляется в путь.

Каждый вычитанный в газете приговор – тюрьма или смертная казнь – для воспитателя мучительное memento [3].

Печаль, а не гнев, сочувствие, а не мстительность.

Но как же тебе не совестно взаправду сердиться? Смотри, какой он маленький, тощенький, слабенький и беспомощный. Не какой он будет, а какой он есть сегодня. На заре веселых возгласов и лазоревых улыбок. Ребенок знает, угадывает важность своей недоразвитости. Пускай забудется, пускай отдохнет! Каким сильным моральным двигателем в его грязной взрослой жизни будет воспоминание подчас лишь об одном этом человеке, кто к нему хорошо относился и в ком он не обманулся. Познал его, знал и, несмотря на это, продолжал любить. Он – воспитатель.

Надо верить, что ребенок не может быть грязным, а лишь запачканным. Преступный ребенок остается ребенком. Об этом нельзя забывать ни на минуту. Он еще не смирился, он еще сам не знает «почему?» и удивляется, а иногда с ужасом замечает, что он иной, хуже, не такой, как все. «Почему?» Ребенок перестает бороться с собой, когда он смирится или – а это хуже – решит, что люди – общество – не стоят его тяжелой борьбы с собой. Когда скажет: «Я такой, как и все, а может, даже и лучше».

Какой правдивый и достойный труд укротителя диких зверей! Неистовству диких инстинктов человек противопоставляет последовательно непреклонную волю. Господствует силой духа. Воспитатель обязан, затаив дыхание, следить за новыми путями дрессировки – лаской, а не хлыстом и револьвером. А ведь это только тигр или лев!

Диву даешься, как грубиян-воспитатель умеет разъярить даже смирных детей.

Я не требую от детей исправления, а отрабатываю их поступки. Жизнь – это арена: бывают более удачные или менее удачные моменты. Оценивается не человек, а действия.

 

Воспитание воспитателя ребенком

Наивно мнение молодого воспитателя, что, надзирая, контролируя, поучая, прививая, искореняя, формируя детей, сам он, зрелый, сформированный, неизменный, не поддается воспитывающему влиянию среды, окружения и детей. Тому, кто, присматривая за вверенными ему детьми, не в силах подойти к себе критически, угрожает большая опасность, на которую я желаю обратить внимание, тем более что профессиональная гигиена души недостаточно широко известна. Воспитатель, работая над пониманием человека – ребенка и над пониманием общества – группы детей, дорастает до постижения важных и ценных истин; пренебрегая неусыпным трудом над собой, опускается. Ребенок обогащает меня опытом, влияет на мои взгляды, на мир моих чувств; от ребенка я получаю приказания – и я требую от себя, обвиняю себя, оказываю себе снисхождение или снимаю с себя вину. Ребенок и поучает, и воспитывает. Ребенок для воспитателя – книга природы: читая ее, он созревает. Нельзя относиться с пренебрежением к ребенку. Он знает о себе больше, чем я о нем. Он общается с собой все те часы, когда он бодрствует. Я его лишь отгадываю. Поэтому я ошибаюсь: оцениваю его рыночную стоимость и дефекты. Ленивый, недисциплинированный, капризный, врет, ворует – этого мало. Каков его взгляд на себя, отношение к другим детям и к воспитателю; какой он приобрел опыт, на какие способен усилия и компромиссы? Сколько даст на-гора упорства? Нельзя относиться к детям свысока. Среди десятков детей всегда найдутся на редкость разумные, наблюдательные, способные к критике, настороженные, с односторонним опытом, ироничные, склонные к каверзам и мстительные. Группа, обсуждая, дискутируя, делясь и обмениваясь наблюдениями, будет знать воспитателя насквозь. И захочет сделать безвольным инструментом в своих руках. Использует все его недостатки и его нерешительность, слабости и изъяны. Не даст себя ни завлечь, ни обмануть. Подвергнет его суровому следствию, экзамену добросовестному и оценит справедливо. И либо доверится, либо отложит решение, либо замкнется, законспирируется, затаится, либо объявит открытую войну. Горе ему! Он увидит уже только «упрямство», «дурное влияние» отдельных детей, покушения на свой «авторитет», поступки назло, в отместку. Не услышит никаких замечаний о своих распоряжениях и о себе, никакого «вы ошибаетесь – вы не правы». А это голос совести для доброй воли воспитателя. Бывает, что ты сразу попадаешь в атмосферу враждебного недоверия, если твой предшественник – тиран или размазня – ожесточил, разъярил детей. Здесь повредит и сухой приказ, и наивное нравоучение. Надо вооружиться терпением и переждать. Завоевать действиями.

Дети и вознаграждают воспитателя, но они и отчитывают, и наказывают; мирятся, забывают или сознательно прощают – и мстят. Станут травить, высмеют, нарушат покой, взбунтуют вспыльчивого или подставят глупенького(потому так часто страдает невинный). Упорно добиваются: будь образцом. Согласно с главным постулатом педагогики: покажи пример. Не слова, а дела. Перед воспитателем встает дилемма: и он или вступает в тяжелую, трудную борьбу, которой и конца не видно, со своим несовершенством, или – это удобнее – предает теорию анафеме. Итак: книги врут, авторитеты – мошенники. Жизнь – не письменный стол ученого. Диплом дал мне права. Я уже теперь сам, своими силами. Потому что – может быть, это и хорошо, но не у нас. Может быть, в других условиях. Может быть, другие дети. Мои же – это банда, шайка, сброд (скоты!). Нужно с ними круто. Следовательно – запреты и ограничения. Полная изоляция собственной жизни от их жизни и переживаний. Только б был порядок. Порядок должен быть – железный регламент! Уже не воспитатель, не поборник вопроса о ребенке, защитник юных, маленьких и слабых, пастырь неопытных, а надсмотрщик, пристрастный прокурор, ключник, палач. Уже не воспитатель, а интендант – управляющий зданием, канализацией, инвентарем, канцелярией, учетчик штанов и башмаков. Я не недооцениваю администрации, это было бы непростительной ошибкой. Управлять педантично, четко, чтобы не промотать. Res sacra [4]. И дети должны понимать и чувствовать, что ты это для них в поте лица своего добываешь и экономишь. Ты только тогда вправе наказать как администратор, когда как воспитатель потворствуешь. Если воспитатель потеряет контакт с детьми, признавая только фаворитов, заушников и доверенных слуг, потому что ему так удобнее, разве он возьмет на себя труд заведовать добросовестно – стоит ли?! Разве он не заключит скорее союз с теми, кто захочет наживаться на бесправных, бессловесных, брошенных на произвол судьбы? Разве не станет он со временем – только сохраняя видимость добросовестного служащего – нечестным хозяином и человеком падшим? Только б полегче, подешевле, с наибольшей для себя выгодой. Амбарная книжка и плетка. И фраза: я закаливаю детей и приучаю к дисциплине. Воспитываю будущих членов общества.

Путь к самовоспитанию и самоопределению ты найдешь сам и в себе, молодой воспитатель. Путем длинного ряда осенений ты поднимешься на высшую ступень понимания языка шепота, улыбки, взгляда, жеста – слез раскаяния или слез бессилия преступного ребенка.

 

Воришка

Деление интернатов на опекунские и исправительные, удобное с административной точки зрения, может ввести в заблуждение некритически мыслящего воспитателя. Оно как бы исключает или отодвигает на задний план задачу исправления в учреждениях первого типа; а в учреждениях второго типа категорическим приказом исправления заглушает проблему опеки. Были «дисциплинарные» интернаты, а теперь лучше – будут «воспитательные».

Воспитывать – растить – хранить под крылышком доброжелательности и опыта, в тепле и в покое, заслонять от опасности, укрыть, переждать, пока не подрастут, возмужают, наберутся сил для самостоятельного взлета?.. Крылья – взлет. Опасные метафоры. Легкая задача для ястреба или курицы, когда те согревают птенцов своим теплом; мне, человеку и воспитателю чужих, разных детей, досталась в удел более сложная задача, не другая – родственная. Я желаю взлетов для моей ребятни, грежу о горных тропах; тоска по их совершенству – грустная молитва моих самых сокровенных минут, но, отправляясь от действительности, я понимаю, что они станут плестись, копошиться, хлопотать, выискивать, болтаться без дела или обирать – искать пропитание и крохи радостей. Среди этих несмышленышей-птенцов – и будущие ястребы, и куры, а я к ним одинаково расположен. Растет маленький хищник – не моя вина, не я советовал. Неважно, попал он в исправительное или в опекунское заведение.

Я предчувствую справедливый протест. Нужно самому пройти трудный путь наблюдений и одинокого размышления, кропотливо вглядеться во многие области знаний, честно осознать несовершенство человеческой природы и писаных законов, добросовестно оценить слабые силы и средства, которыми располагает воспитатель, чтобы посмотреть без неприязни или страха на это последнее звено в цепи опыта. Не моя вина – не мой совет – не мои силы. Я должен его только растить, беречь, заслонять, ограждать от несправедливости, укрыть, пока не подрастет. Когда вырастут, пусть суды, полиция, аресты и тюрьмы делают что хотят. Трудно. Я отвечаю за сегодняшний день моего воспитанника, мне не дано право влиять – вторгаться в его будущую судьбу.

А этот сегодняшний день должен быть ясным, полным радостных усилий, ребячий, без забот, без обязанностей свыше лет и сил. Я обязан обеспечить ему возможность израсходовать энергию, я обязан – независимо от громыхания обиженного писаного закона и его грозных параграфов – дать ребенку все солнце, весь воздух, всю доброжелательность, какая ему положена независимо от заслуг или вин, достоинств или пороков. Вырывать, истреблять или выхаживать? Сорняки или свободно растут, или их без лицемерия скашивают и сажают полезный картофель. Как воспитателя меня касаются законы природы, Бога, а не чиновника, человека. Как прекрасна, бескорыстна и искрения больница. Врачует раны героя и арестанта – доктору нет дела, идет исцеленный трудиться праведно, обижать людей или на виселицу. Величайшее усилие помочь в борьбе за восстановление нарушенной функции органа. Если я не умею, я не имею претензий к хронически больному пациенту, который покидает больницу, чтобы быть в тяжесть семье и обществу. Это не мое дело.

Как же лжив и нечестен интернат, который за ложку еды, крышу над головой, плохонькую одежду и пустяковую опеку – вопреки здравому смыслу напишет на своем знамени: «Исправляю!» В любом случае морально страждущего – вылечиваю. На языке газет: «Обществу – полезного честного работника». Нет! Я не буду тягаться с гробами неизвестной наследственности, ее инстинктами и аппетитами, не берусь вылечить от шрамов и травм самого раннего детства. Я не знахарь и не заклинатель, я только врач-гигиенист. Создаю условия для выздоровления. Много света и тепла, свободы и веселья. Верю, что ребенок сам по себе захочет стремиться к исправлению. Будет бороться с собой, будет испытывать разочарования и поражения. Пусть возобновляет попытки. Ищет свои способы. Познает радость отдельных малых побед. Я его поддерживаю – здоровой атмосферой моего интерната.

Где исправление приходится вымогать, добиваться, насилуя, там нет места для воспитателя. Это умеет тюремный надзиратель. Лучше, быстрее, прямолинейно и основательно. Исправятся – будут слушаться, не посмеют – пропадет у них охота. Смирно, к добродетели – вперед, марш! Идут – бегут. Под угрозой суровых наказаний – мигом исправились. Все и сразу. Как воспитатель я вижу среди своих правонарушителей столько честных, случайно сюда направленных. Да будет много подобных им на свободе! Я вижу, конечно, и воров – сколько же людей хуже их утопает в достатке и пользуется уважением! Я вижу соблазненных дурным примером, с легким насморком проступка – и с абсолютной предрасположенностью, неизлечимых.

Я уважаю их усилия, сочувствую им, хотя, клянусь правдой и Богом, стоит ли современная жизнь их иногда отчаянных борений с собой, их крестного пути к исправлению, их безнадежных, но упорно возобновляемых попыток?

Видя во мне образец совершенства, стремясь походить на меня, воспитателя, завоевать слово похвалы, поощрения, желая вознаградить меня за мои труды и оказанные им услуги – они наивно и с благодарностью настраиваются в мой тон справедливости, честности, долга. Бедолаги вы мои милые! Хочется, пожалуй, предостеречь: слишком не напрягайтесь. Если даже не говоришь этого, они чувствуют сами.

Образцовые исправительные учреждения дают немного больше половины излечений. А остальные? Что ж, идут в жизнь вооруженные воспоминаниями ясного детства, с ладанкой – изображением людей, которые им сочувствовали, не проклинали, не осуждали – благословили на крутой, извилистый, бурный и трудный жизненный путь. Полиции станет легче. Не отупели от наказаний, от них они уже давно успели оправиться, не окаменели в ненависти к человеку, не вынашивают мысли о мести.

Воришка, с которым легко договориться.

---

 

Печать E-mail

• Назад
• Вперёд