Рериховская библиотека
Смирнов-Русецкий Б.А.
Встречи с Юрием Николаевичем Рерихом
Мне выпало редкое счастье встретиться с Николаем Константиновичем Рерихом и его женой Еленой Ивановной в их приезд в Москву в 1926 году. Тогда же я познакомился с Юрием Николаевичем. Это знакомство было продолжено в 1957 году, когда он вернулся на Родину и работал в Институте Востоковедения Академии Наук СССР.
Юрий Николаевич был горячим патриотом: еще в годы Великой Отечественной войны он подавал заявление Советскому правительству с просьбой зачислить его в ряды Советской Армии. Решение вернуться на Родину созрело давно и было поддержано Николаем Константиновичем и Еленой Ивановной. Его задачей было продолжение той духовной миссии, которую Николай Константинович не успел довершить. В Учении Живой Этики, предназначенном прежде всего для России, было сказано: «В Новую Россию – Моя первая весть». В условиях сталинского режима распространение идей Учения было фактически исключено, как показал печальный опыт деятельности «Амаравеллы», когда трое из членов группы были репрессированы.
После смерти Сталина, с приходом к власти Хрущева условия во многом изменились; за короткое время жизни в Россия (с августа 1957г. до 21 мая 1960г.) Юрий Николаевич сделал необычайно много, и семена, посеянные им, дали необычайные всходы.
Не менее важной задачей Юрий Николаевич считал возвращение на Родину творческого наследия Николая Константиновича, приобщение его искусства к духовной жизни страны. В этой работе я принимал посильное участие, о ней сохранил в памяти многие подробности, и именно этот аспект деятельности Юрия Николаевича будет основной темой моих воспоминаний.
Первая встреча с Юрием Николаевичем произошла в июне 1926 года, в гостинице «Большая Московская», где останавливалась семья Рерихов. Запомнился его юный облик с темпами глазами и русой бородкой; уже тогда было заметно его сходство с отцом, а с годами оно еще увеличилось.
Мы обменялись несколькими фразами, но встреча была кратковременной, и Юрий Николаевич в дальнейшем скромно оставался в стороне и в последующих встречах с Николаем Константиновичем и Еленой Ивановной не участвовал.
Его внешний облик очень хорошо передает снимок, сделанный весной 1926 года в Урумчи, где он стоит вместе с отцом и консулом СССР в Урумчи А.Е.Быстровым.
Прошло тридцать лет. Я почти ничего не знал о семье Николая Константиновича; приезд Юрия Николаевича в СССР в августе 1957 года был для меня полной неожиданностью
И все же наша встреча состоялась и произошла она через десять дней после его приезда. Мы с женой пришли в летний театр «Эрмитаж» посмотреть вечер цейлонского танца.
После окончания представления нам захотелось поближе взглянуть на танцоров и мы подошли к крайней ложе у сцены.
Я невольно взглянул на сидящих в первом ряду: между двух женщин сидел пожилой мужчина, с седеющей бородой, необычайно похожий на Николая Константиновича. Он обернулся на мой напряженный взгляд и внимательно посмотрел на меня. Я почувствовал, что он меня узнал.
Мы встретились на одной из дорожек сада. Юрий Николаевич действительно узнал меня и познакомил с сестрами Богдановыми, приехавшими вместе с ним.
«Я работаю в Институте Востоковедения Академии Hayк – сказал он. – Мы остановились в гостинице «Ленинградская». Приходите к нам. А скоро мы должны получить квартиру на Ленинском проспекте». Он дал мне адрес гостиницы и своей будущей квартиры. Он задал еще несколько вопросов о моей жизни и моих друзьях-художниках, с которыми был знаком.
В то время я работал в Институте Металлургии Академии Наук СССР, на Ленинском проспекте, довольно близко от того дома, где впоследствии поселился Юрий Николаевич.
...Вот и новый, большой дом, на углу Ленинского и Университетского проспектов, внутренний сад, через который проходишь, чтобы дойти до подъезда, где жил Юрий Николаевич. На мой звонок открыла Людмила Михайловна – старшая из сестер Богдановых. Юрий Николаевич вышел из своего кабинета и пошел мне навстречу. В этой первой встрече, в дружеском объятии сразу же сгладилось то огромное расстояние в пространстве и во времени, что разделяло нас...
Он был похож на отца – тот же овал лица, те же твердые, довольно широкие скулы, те же очертания головы и борода. Но глаза, карие с зеленоватым отливом, больше напоминали мать. Во всем облике Юрия Николаевича светились доброта, ясность, великая простота общения и затаившаяся в глубине глаз мудрость. И еще запомнилось сразу это удивительное чувство русской сердечности и гостеприимства.
В эти дни он был полон глубокой радости, связанной с возвращением на Родину. Он осматривал Кремль, побывал в Загорске, жадно приобщался ко всему русскому.
Захотелось сразу так много узнать о том, что произошло за эти долгие годы, о жизни в Кулу, о путешествиях, о событиях в Америке.
Юрий Николаевич не любил рассказывать о себе. Но о жизни в Кулу я постепенно узнавал из его рассказов, отчасти из беглых упоминаний Людмилы и Раи (Богдановых), а главное, из жизни самого Юрия Николаевича, сохранившего и в Москве тот же уклад. В Кулу они вставали очень рано– в шесть часов. Принимали ванну, готовились к завтраку и в восемь часов сходились к столу. Из рассказов Юрия Николаевича я понял, что они отрицательно относились к хатха-йоге, и кроме краткой пранаямы, не делали никаких упражнений. Зато Юрий Николаевич каждое утро ездил верхом. Еще с молодых лет он любил верховую езду, а экспедиции в Центральной Азии создали особую привязанность к лошадям, ибо долгие месяцы приходилось проводить в седле. Живя в Москве, Юрий Николаевич скучал по верховой езде, но увы, этой радости он был лишен.
После завтрака каждый шел на свое «рабочее место» – Николай Константинович в мастерскую, Елена Ивановна – в рабочий кабинет, а Юрий Николаевич в Институт «Урусвати» или в свой рабочий кабинет.
Так начинался рабочий день и длился до обеда. После обеда и короткого отдыха работа возобновлялась и продолжалась до ужина.
И только после ужина семья собиралась в гостиной и обычно слушала музыку. Вся жизнь каждого члена семьи строго была. подчинена дисциплине; но дисциплина не была навязана извне, она проистекала из любви к труду, из сознания благодетельного значения ритма в жизни и работе.
Духовный ритм творческого труда творил чудеса. Количество картин Николая Константиновича неизмеримо велико; с трудом верится, что один человек мог создать столько произведений, написать столько книг, вести такую обширную переписку.
Юрий Николаевич замечал: «Николай Константинович работал как будто не спеша, даже медлительно; а успевал сделать так много благодаря строгому ритму работы; он способен был соединить одновременно несколько работ, и выполнял их так безошибочно, что потом было нечего исправлять».
Действительно, когда он диктовал свои «Листы дневника», он строго укладывал текст каждой темы именно в страницу, проявляя высокое литературное мастерство. Мне довелось просматривать вместе с Юрием Николаевичем (отбирая для публикации) 650 страниц «Дневника», и лишь очень изредка я встречал небольшие поправки, сделанные рукой автора.
Рая и Людмила Богдановы отмечали, что Николай Константинович отличался необыкновенным спокойствием и всегда ласково и сердечно с ними обращался.
Спокойствие, тишина и углубленность их уединенной жизни в Гималаях, постоянная творческая работа, изучение духовной жизни, философии и религий Индии – все это звучало в рассказах Юрия Николаевича; и в его жизни, в тишине его кабинета, который с трех сторон был окружен полками с книгами – древними и современными, – незримо присутствовал аромат восточной мудрости и глубокая сосредоточенность ученого, погруженного в постоянную творческую работу.
Он был зачислен в Институт Востоковедения, но в Институте, видимо, еще не знали, каков должен быть круг его работ, ведь впервые в Институте должен был работать ученый с мировым именем, приехавший из-за границы.
Проходил месяц, другой, и Юрий Николаевич жаловался мне:
«Я получаю деньги, а работу все еще не дают». Так продолжалось около четырех-пяти месяцев со времени его приезда. В этот период началась деятельность Юрий Николаевича, направленная на организацию выставки картин Н.К.Рериха.
Эпопея с организацией первой выставки проходила на моих глазах и с моим участием. В этом действии особенно ярко проявились все ценные качества Юрия Николаевича: терпение и настойчивость, мягкость и деликатность, в обращении с людьми и непреклонность в достижении поставленной цели. В этой работе он умел заинтересовать и увлечь людей, проявлял необычайную широту в оценке перспектив будущего.
Николай Константинович перед уходом поделил свои картины и этюды поровну между обоими сыновьями. Юрий Николаевич взял с собой на Родину все картины и этюды, принадлежавшие ему. Общее их число, вместе с этюдами (последних было около 500) составляло примерно 560 работ. Картины шли из Индии на пароходе, вместе с Юрием Николаевичем и сестрами Богдановыми, но по прибытии задержались несколько в Одессе, и лишь в октябре были доставлены в Москву и переданы на хранение в Третьяковскую галерею.
Юрий Николаевич обратился к министру культуры Н.А.Михайлову с просьбой об организации выставки. Михайлов предложил устроить выставку в залах Академии художеств, однако академики тормозили это решение, и оно не было реализовано.
Вторично обратился Юрий Николаевич к Михайлову, и был предложен маленький, плохо освещенный зал на улице Горького 25, который явно не подходил для выставки. После третьего раза был предложен зал на Кузнецком мосту 20, тоже очень небольшой по размерам, но все же более подходящий.
Вместе с Юрием Николаевичем мы отправились в. Третьяковскую галерею, чтобы отобрать картины на эту первую выставку. В качестве консультантов для отбора присутствовали художник П.И.Крылов и сотрудник Третьяковской галереи Е.В.Журавлева.
Так как выставочный зал был сравнительно невелик, то пришлось ограничивать количество картин. Было отобрано 33 крупных картины, в том числе: «Ждущая», «Гималаи», «Ладак», «Нанда-Деви», «Лхаса», «Сантана», «Огни на Ганге», «Горное озеро», «Бэда-проповедник», «Гесэр-хан», «Помни!», а из русских тем: «Борис и Глеб», «Поход Игоря», «Настасья Микулична». Кроме того были отобраны более ранние произведения, находящиеся в Третьяковской галерее и Русском музее – «Гонец», «Город строят», «Заморские гости», «Святой остров» и другие. Всего на выставке было представлено 36 картин и 95 этюдов.
Большую трудность представило составление каталога. Многие картины не имели названия (позже была найдена система обозначения годов и названий картин, составленная Николаем Константиновичем) и были условно названы «Гималаи». Лишь двадцать лет спустя В.В.Соколовскому благодаря длительной, упорной работе удалось составить возможно полный каталог картин, этюдов, эскизов и рисунков Николая Константиновича, изданный в 1979 г. в Новосибирске.
Но труднее всего обстояло дело со вступительной статьей к каталогу. Предложили ее написать М.В.Алпатову, но он отказался. По просьбе Юрия Николаевича я составил черновой текст статьи на пяти страницах. С этим текстом Юрий Николаевич поехал к К.Ф.Юону, давнему другу Николая Константиновича. Константин Федорович тяжело болел воспалением легких (он вскоре скончался), но все же охотно выполнил просьбу Юрия Николаевича и быстро написал статью, которая красиво заканчивалась словами: «Архаика, наука и искусство были составными элементами его произведений. Народные легенды; и предания, связь мифологии с геологией, с сейсмическими и космическими силами природы глубоко волновали его художественное воображение... Эмоциональное искусство Рериха почти непередаваемо словами – оно для глаз и для души».
На выставке, после знакомых картин: «Поморяне. Утро», «Небесный бой», «Пантелеймон-целитель» и других, при входе в большой зал открывалась величественная панорама Гималаев в картине «Помни!». Как неожидан был этот переход! Как потрясал он всех, приходящих на выставку! Открывался новый, неведомый мир величайшей горной страны, мир легенд и чаяний Востока, мир, овеянный глубокой мудростью и красотой.
Выставка сразу же привлекла внимание зрителей. Длинная очередь стояла на улице.
Очень часто Юрий Николаевич бывал на выставке. Это была первая радость на Родине, первое торжество приобщения людей к творчеству Николая Константиновича.
Вскоре после первой выставки картин Н.К.Рериха была организована вторая, более обширная выставка в Третьяковской галерее. Она также пользовалась неизменным успехом, как и все последующие выставки Рериха.
После этих выставок встал вопрос о дальнейшей судьбе картин Николая Константиновича, привезенных на Родину. Юрий Николаевич передал большую часть в дар государству, оставив себе около ста этюдов и некоторые картины: «Гесэр-хан», «Бум-Эрдени», «Тень Учителя», «Труды Сергия», «Будда в подводном царстве», а также цикл «Монголия»: «Страж пустыни», «Юрты. Монголия», «Костры в степи», «Всадник» и другие. В благодарность за этот щедрый дар Министерство культуры подарило ему автомашину «Волга» и обещало дачу, которую при жизни он так и не получил. После тишины и уединения Гималаев Юрий Николаевич очень тяготился необходимостью пользоваться общественным транспортом и машина была ему крайне необходима.
По завещанию Николая Константиновича большая часть картин должна была быть передана в музеи Сибири. Кроме того, Юрий Николаевич вел переговоры с директором Русского музея В.А.Пушкаревым, который обещал ему выделить отдельный зал для постоянной экспозиции картин Рериха.
Однако получилось так, что Юрия Николаевича не известили, и за его спиной произвели дележ картин между Русским музеем (который забрал себе львиную долю) и Новосибирской картинной галереей, куда было передано шестьдесят картин и этюдов. Все это очень огорчило Юрия Николаевича, так как он считал, что большая часть картин отца должна находиться в Сибири и на Алтае.
Интерес к творчеству Рериха возрастал, и естественно, что к Юрию Николаевичу стали обращаться с просьбами прочесть лекции о живописи его отца.
Впервые он был приглашен профессором А.А.Федоровым-Давыдовым прочесть лекцию на кафедре искусствознания МГУ. Я поехал вместе с ним. Первоначально предполагалось, что лекция будет прочитана лишь для сотрудников кафедры; но стали приходить студенты, узнавшие о приезде Юрия Николаевича, и пришлось выбрать более обширную аудиторию. В большой аудитории собралось свыше ста пятидесяти человек, преимущественно студентов. Они слушали лекцию буквально затаив дыхание.
После этого мне пришлось не однажды слушать лекции Юрия Николаевича об отце. Трудно воспроизвести их содержание, они ни разу не были записаны; но одна общая черта всегда сохранялась: Юрий Николаевич говорил об отце, как о постороннем человеке, никогда не подчеркивая своей близости с ним, даже никогда не употреблял слово «отец». Это было проявлением великой скромности Юрия Николаевича. В первой своей лекции он рассказал о Николае Константиновиче преимущественно как о художнике; остановился на раннем периоде его творчества, но больше внимания уделил индийскому периоду и особенно его мастерству в изображении Гималаев. Он рассказывал о Трансгималайской экспедиции и о более поздних путешествиях по великой горной стране. Для русского зрителя зачастую было чуждо величие горной природы, и некоторые искусствоведы считали, что в творчестве Рериха в индийский период много искусственного, декоративного, далекого от реальности.
Юрий Николаевич, сопровождавший отца во всех экспедициях, наблюдавший природу Гималаев и Тибета в самых разнообразных условиях, подчеркивал именно реализм и правдивость искусства Рериха, его умение увидеть главное, характерное, и отобразить несравненное величие Гималаев.
Позже, когда я показывал Юрию Николаевичу некоторые из своих работ, его любимым выражением было: «Здесь есть правда».
В своих лекциях о Рерихе он именно утверждал правду его искусства, не касаясь личной жизни художника и мало останавливаясь на сюжетной стороне тематических картин.
Иногда он цитировал отдельные абзацы из статей Николая Константиновича или из книги «Алтай – Гималаи» (тогда еще не опубликованной), но чаще он рассказывал обо всем своими словами – просто, доходчиво, и убедительно. Очень яркое впечатление оставило его выступление в московской организации туризма. Юрий Николаевич с большим увлечением рассказывал о Трансгималайской экспедиции, о трудностях трагической зимовки в горах, о перевалах, которые преодолела экспедиция. Рассказ сопровождался показом слайдов картин Н.К.Рериха. Небольшой зал был переполнен, люди громоздились на подоконниках, стояли в дверях; в этой тесноте, в пестроте человеческих обликов было особое радостное оживление, чувство соприкосновения с чем-то дорогим, сказочным и заветным.
Помню выступление Юрия Николаевича в Московском Доме ученых. Оно проходило в Белом зале (небольшом по размерам, где вмещалось около ста человек) и продолжалось более часа. Зал был переполнен. Но очень большому числу ученых не удалось войти. После окончания Юрия Николаевича попросили повторить лекцию. Он самоотверженно это сделал, несмотря на духоту и утомление.
Постепенно интерес к творчеству Николая Константиновича возрастал. Росла также известность Юрия Николаевича. Он бывал на дипломатических приемах, в Доме литераторов и познакомился со многими писателями, в том числе с Л.М.Леоновым, Ф.И.Панферовым и другими.
По предложению Панферова Юрий Николаевич решил напечатать в журнале «Октябрь» первую публикацию «Листов дневника» Н.К.Рериха.(Он привез из Индии два машинописных экземпляра «Листов дневника».) Это не были дневниковые записи в прямом смысле слова, а скорее, воспоминания о многих близких друзьях по искусству, об отдельных событиях, а также небольшие философские эссе. Каждая тема была мастерски изложена так, что вмещалась в размер одного машинописного листа.
Юрий Николаевич, еще мало знакомый с требованиями советских журналов, пригласил меня помочь в этой работе. Мы вместе просматривали этот огромный материал, содержавший более 650 страниц.
Было отобрано около 120 «Листов», и часть из них была впервые опубликована в журнале «Октябрь» (№ 10 за 1959 год) со вступительной статьей доктора искусствоведения Н. Соколовой.
В этот же период с Юрием Николаевичем познакомилась искусствовед В.П.Князева (сотрудник Русского музея), которая начала работу над первой монографией о Н.К.Рерихе, вышедшей в 1963 году.
...Каждую среду после работы я приходил к Юрию Николаевичу. У меня на глазах изменялся внешний облик квартиры. Первые месяцы она была полупустой. После того как прошли первые выставки и большая часть картин была подарена государству, кабинет был украшен картинами, которые Юрий Николаевич оставил себе: над дверью в спальне прямо против рабочего стола висела картина «Труды Сергия», а на противоположной – «Гесэр-хан», обе они были особенно дороги Юрию Николаевичу. Кроме них, стены кабинета были украшены картинами «Тень Учителя», «Бум-Эрдени»; «Будда в подводном царстве» и другими.
Книжные полки были первой заботой Юрия Николаевича. Они окружили кабинет с трех сторон и вскоре начали заполняться прибывшими из Индии редкими манускриптами на санскрите, пали, тибетском, и других языках, а также обширной литературой по проблемам востоковедения (позже, после ухода Юрия Николаевича, она была передана, по распоряжению Святослава Николаевича, в Институт Востоковедения, в Кабинет имени Ю.Н.Рериха).
Кабинет был также украшен бронзовой скульптурой Кришны с флейтой в руках и тибетскими танками. Вся квартира во всех мелочах напоминала о родителях Юрия Николаевича: картины и этюды Николая Константиновича, портреты Елены Ивановны и родных, семейные реликвии – вся атмосфера квартиры носила печать высокой духовной культуры семьи.
Юрию Николаевичу очень хотелось иметь мебель, когда-то находившуюся в квартире Николая Константиновича на Мойке. Часть этой мебели сохранилась в квартире двоюродного брата Елены Ивановны, Степана Степановича Митусова, а после его смерти в 1941 г. – у его дочерей Людмилы и Татьяны. Они передали Юрию Николаевичу старинное кресло Николая Константиновича и стулья его кабинета.
В этом кресле Юрий Николаевич обычно и сидел за огромным рабочим столом.
Каждую среду после работы я приходил к Юрию Николаевичу. Гостеприимный хозяин радушно встречал в передней; он всегда считал своим долгом раздевать и одевать гостей, несмотря на наши протесты.
Он садился за стол, обычно заваленный книгами, и начиналась неторопливая, проникновенная и ласковая беседа. Как досадно, что ни одна из них не была записана! Они затрагивали очень широкий круг тем. Юрий Николаевич понемногу, отвечая на мои настоятельные вопросы, рассказывал о жизни в Кулу, об отдельных эпизодах экспедиций, о разнообразных встречах.
В первый год его пребывания в Москве я был одним из немногих гостей.
Довольно часто навещал его врач-гомеопат С.А.Мухин, который переписывался с ним еще в период пребывания Юрия Николаевича в Индии. Позже у Юрия Николаевича образовался обширный круг знакомств, куда входили некоторые советские писатели и ученые, – биограф Н.К.Рериха П.Ф.Беликов (из Таллинна), семья академика Н.Д.Зелинского (сын Зелинского, Андрей Николаевич, был аспирантом Института Востоковедения, и Юрий Николаевич его консультировал). Бывал также у него посол Цейлона в СССР Малаласекера, с которым он вел долгие философские разговоры по вопросам буддизма.
Однако обычно я сидел один в кабинете Юрия Николаевича, и лишь в последний год его жизни его навещал вместе со мной мой друг, художник В.Т.Черноволенко.
Вспоминая разные эпизоды семейной жизни, Юрий Николаевич любил отметить какие-либо юмористические черты события. Например, когда Николай Константинович получил приглашение в Лондон от Королевской Оперы, для оформления оперы «Князь Игорь», то Святослав Николаевич был оформлен как помощник декоратора, а Юрий Николаевич – как... акробат-наездник. Ему действительно пришлось выполнять роль наездника во время действия оперы. Но норовистая лошадь неожиданно понесла, и он проскакал через сцену в своем обычном (а не оперном) костюме и несколько раньше по времени. Но публика приняла это как должное. Были также смешные эпизоды из жизни в Кулу. Велико было гостеприимство Рерихов, но им часто злоупотребляли. И тогда на долю Юрия Николаевича выпадала неблагодарная задача – выпроваживать непрошеных гостей.
...Как-то Юрий Николаевич рассказывал о последних днях Николая Константиновича.
«Отец был очень слаб, мы по очереди дежурили около его постели. Это было время, когда происходили кровопролитные столкновения между индуистами и мусульманами, спровоцированные англичанами. Иногда в долине слышались выстрелы. Как-то ночью, когда я дежурил, он заметил, что около меня ружье, и спросил, что происходит. Чтобы его не беспокоить, я сказал – в сад приходят медведи, нужно быть готовым их отогнать. Окрестные жители очень уважали отца, и в эти беспокойные дни не было ни одного вторжения к нам».
«Как же скончался Николай Константинович?» – спросил я. «Он тихо перешел в мир иной во время сна»,– ответил Юрий Николаевич. – «Эта утрата была очень тяжела для Вас, для всей семьи?» – «Да, – ответил он.– Елена Ивановна не хотела больше жить в Кулу, и мы переехали в Калимпонг (Сикким), где она провела последние годы жизни. Ее уход так тяжело поразил меня, что долгое время я не Мог оправиться».
Юрию Николаевичу, как старшему сыну, полагалось зажигать погребальный костер, на котором, по восточному обычаю, были преданы огню тела отца и матери. Чувствовалось, что даже спустя несколько лет ему были тяжки эти воспоминания, образы любимых отца и матери неизменно жили в его сердце...
Рассказы о жизни в Индии, о путешествиях по Центральной Азии чередовались с рассказами о Западе. Юрий Николаевич довольно длительное время жил и учился в Англии, во Франции, а позже – в Соединенных Штатах. Он имел возможность широко сопоставлять Запад и Восток, а также Советский Союз с Западом.
Особенно велико было влияние революции в России на большинство стран Азии. Всюду во время экспедиций Рериха по Центральной Азии, а также в Китае, они рождали неизменный интерес и симпатии к Советскому Союзу.
Глубокий патриотизм Юрия Николаевича отнюдь не был обусловлен тем, что он родился и провел в России юные годы. Именно благодаря странствиям по Западу и Востоку он убедился, что только в Советском Союзе идет процесс создания нового общественного строя, и все лучшие перспективы жизни на нашей планете тесно связаны с победами «Новой Страны» – так называла Елена Ивановна Советский Союз.
Подробно рассказывал он о некоторых эпизодах жизни в Америке, о создании Музея Рериха в Нью-Йорке и о предательстве Хорша, в результате которого широкая программа развития американского искусства, намеченная Николаем Константиновичем, не была осуществлена.
Воспользовавшись отсутствием Рериха, который в это время был в экспедиции в Центральной Азии, Хорш в одну ночь вывез все имуществе Музея Рериха – не только картины, но даже личные вещи Николая Константиновича и Юрия Николаевича.
За этим последовал длительный судебный процесс, который был решен в пользу Хорша, благодаря активной помощи министра земледелия (и вице-президента) Уоллеса.
Во время пребывания в Индии Юрий Николаевич неоднократно встречался и с Далай-Ламой, и Панчен-Ламой, бежавшим из Тибета. Он рассказывал, что Далай-Лама, молодой человек довольно легкомысленного нрава, любил смотреть фильмы легкого опереточного жанра. Серьезного общения и философских разговоров о буддизме с ним не было. Панчен-Лама, тоже молодой, был серьезным, вдумчивым, углубленным в духовные проблемы, способным понять и оценить современное положение Азии.
Юрий Николаевич бывал в Адьяре и общался неоднократно с членами теософического общества. Он отмечал, что там соблюдали строгий внешний этикет, особые одежды и знаки, которые указывали на достигнутую степень посвящения – но все это имело чисто внешний характер.
На первых этапах своего развития Общество носило прогрессивный характер, поддерживало освободительное движение в Индии, боролось за равенство в правах индийцев и англичан. Но во второй половине века в нем усилилось западное влияние, оно окаменело в своих внешних формах и медленно умирало. Такое же впечатление о теософском обществе в более поздний период вынесла Л.В.Шапошникова (книга «Годы и дни Мадраса»).
Однажды мы провели целый день под Москвой, в Барвихе и Раздорах. После того как Юрий Николаевич приобрел машину, он неоднократно выезжал за город.
Сохранились снимки, сделанные мной и моей покойной женой, Лидией Васильевной. Мы расположились на высоком месте, в сосновом лесу: расстелили скатерть и импровизированный «Обед на траве» прошел в веселой, шутливой беседе, в полной отрешенности от всяких дел и забот. Светлый и ясный облик Юрия Николаевича, в летнем костюме и галстуке (несмотря на жаркую погоду) сохранился на снимках на фоне леса.
Потом мы вдвоем прогуливались по лесу, вспоминая Ленинград и юношеские годы. Тишина, уединение, чудесный шелест сосен – все располагало к тихой, душевной беседе...
Позже Юрий Николаевич рассказывал о поездках с Андреем Николаевичем Зелинским в Переяславль-Залесский, а также в Мозженку, где у них была дача.
Высокая духовная культура семьи сказывалась и на отношении Юрия Николаевича к искусству. Мне довелось побывать вместе с ним и Раей в Художественном театре на «Анне Карениной». Юрий Николаевич отметил определенное несоблюдение стиля той эпохи; чувствовалось, что Художественный театр утратил представление о той жизни, которая звучала в произведениях Л.Н.Толстого. Конечно, этого не могло бы случиться при жизни К.С.Станиславского и В.И.Немировича-Данченко, которые были хорошо знакомы со светским обществом конца девятнадцатого века.
Не менее тонкие суждения высказывал Юрий Николаевич и в области музыки. Мы были однажды с ним и сестрами Богдановыми на концерте в Большом зале консерватории. Исполняли фортепианный концерт, Третью симфонию и «Поэму экстаза» Скрябина. Не помню, кто именно дирижировал, но исполнение нам не особенно понравилось. После этого не раз были беседы о музыке. Юрию Николаевичу приходилось слушать выступления крупнейших дирижеров и пианистов эпохи: Зилоти и Кусевицкого, Рахманинова, Вейнгартнера, Клемперера, Караяна и многих других. Его требования к исполнителям были достаточно высоки.
Еще с юных лет, когда они жили в Петербурге, возникла любовь к музыке, воспитанная в семье, и позже, во время пребывания в Париже, Лондоне и США, были широкие возможности приобщиться к музыкальной культуре Запада.
Как и отец, Юрий Николаевич любил произведения Вагнера, Скрябина, Мусоргского, Римского-Корсакова, Стравинского. Во время жизни в Индии семья вечерами собиралась, чтобы послушать музыку в записи.
3.Г.Фосдик вспоминает: «Они очень любили Скрябина «Поэму экстаза» и «Поэму Огня» («Прометей»), «Снегурочку», «Садко» и «Сказание о граде Китеже» Римского-Корсакова, «Бориса Годунова» Мусоргского, «Весну священную» Стравинского, «Тристана и Изольду», «Лоэнгрина», «Парсифаля» Вагнера, особенно последнюю оперу. Все эти пластинки путешествовали с ними и вечерами на стоянках экспедиции неслись звуки музыки».
Юрий Николаевич не раз вспоминал ни с чем не сравнимое величие закатов и восходов и звездные ночи в безмолвных пустынных нагорьях Монголии и Тибета. Как хотелось ему подчас вновь пройти верхом маршрутами дальних экспедиций!
Неоднократно приходилось беседовать с Юрием Николаевичем о живописи. Он был тонким, эрудированным знатоком искусства Востока. Известна его работа о «Зверином стиле». В области современного искусства он наиболее высоко ценил творчество Николая Константиновича, а также любил Врубеля, Нестерова, в меньшей степени Петрова-Водкина, Сарьяна, Юона и других художников этой эпохи.
Произведения экспрессионистов, абстракционистов и другие формы современного западного искусства были ему чужды.
Я регулярно показывал свои новые работы Юрию Николаевичу. Ему нравились работы из цикла «Новгород», а также этюды из циклов «Валдай» и «Север». Отмечая некоторые работы, особенно ему полюбившиеся, он говорил: «Здесь есть правда».Я замечал, что в моем творчестве ему нравилось больше всего то, что было по стилю и образам ближе к Николаю Константиновичу.
Известность Юрия Николаевича все более росла, и увеличивалось его общение с людьми.
Образовался большой круг аспирантов, с которыми Юрий Николаевич вел занятия не только в Институте Востоковедения, но и на дому. Он общался с биографом Н.К.Рериха П.Ф.Беликовым, который неоднократно приезжал к нему из Таллинна; с Р.Я.Рудзитисом (Рига), также писавшим о Н.К.Рерихе;при его участии подготовлялась В.П.Князевой первая монография о творчестве Н.К.Рериха, вышедшая в 1963 году.
Кроме большой загруженности делами института, вечерами Юрия Николаевича беспокоили различные посетители, которые добивались знакомства с ним.
По-прежнему он вставал в шесть часов, а ложиться приходилось зачастую очень поздно, так как бесцеремонные посетители засиживались до часу ночи.
Уехав из Индии, он фактически лишился возможности жить на свежем воздухе и черпать силы в общении с природой. За три года он ни разу не пользовался отпуском, очень редко выезжал за город; дача была ему давно обещана, но он не торопился ее получить. Весной 1960 года мы ездили с ним на станцию «Здравица» по Белорусской железной дороге. Там строили небольшой поселок научных работников, и он мог бы выбрать себе дачу. Но местность ему не понравилась, бетонные коробки дач тоже были малопривлекательными. Так дача и не была выбрана...
В эту пору светлую радость внесла поездка в Улан-Удэ на научную конференцию. Там он впервые за два года ездил верхом и вернулся как-то посвежевший, набравшийся новых сил и полный впечатлений от общения с учеными Бурят-Монголии.
В начале весны были получены сведения о приезде с выставкой по приглашению Министерства Культуры Святослава Николаевича Рериха. Задолго до его приезда начались разговоры о нем, о его творчестве, о его жене Девике Рани, внучатой племяннице Р.Тагора и известной индийской киноактрисе. Чувствовалось, что Юрий Николаевич с большим нетерпением ждал брата; ему хотелось поделиться с ним всеми впечатлениями, полученными на Родине за два с лишним года, узнать новости из Индии.
Открытие выставки происходило в очень торжественной обстановке. В «итальянском дворике» стояла огромная толпа приглашенных, выступала министр культуры Е.А.Фурцева, с ответной речью выступил Святослав Николаевич. Не буду описывать подробностей открытия. Отмечу лишь, что у Юрия Николаевича был какой-то грустный отчужденный вид, который так не вязался с общей атмосферой радости.
Через несколько дней мы собрались на квартире Юрия Николаевича. Были сестры Митусовы, Виктор Тихонович Черноволенко с женой и, конечно, Святослав Николаевич с Девикой Рани. Шла оживленная, хотя и не очень серьезная беседа, в основном об открывшейся выставке. Святослав Николаевич рассказывал отдельные эпизоды из жизни в Индии. И опять у Юрия Николаевича был грустный отчужденный вид. Казалось, что он был чем-то глубоко оскорблен или получил какое-то важное печальное известие и не мог принять участия в общей радости.
Сохранились снимки всех, сидящих за круглым столом, и на них бросается в глаза печальный, задумчивый вид Юрия Николаевича. В последующие дни я не встречался с Юрием Николаевичем. По-видимому, он был сильно занят, по работе, у них часто бывали Митусовы, Святослав Николаевич много часов проводил на выставке и, кроме того, еще выступал в специальной аудитории музея им.А.С.Пушкина.
Двадцатого мая Юрий Николаевич был в гостях у Святослава Николаевича в гостинице «Украина». Ужинали вместе, он вернулся домой довольно поздно.
На следующий день он почувствовал себя плохо. По словам сестер Богдановых, это было связано с желудком. В Индии он болел дизентерией и был очень чувствителен в отношении пищи. «Может быть, в гостинице он съел что-то неподходящее», – думали сестры.
В этот день – день его ухода – я забежал ненадолго около четырнадцати часов. Людмила сказала, что Юрий Николаевич плохо себя чувствует и лежит; мне не хотелось его беспокоить и, пробыв недолго, я уехал домой. И вдруг, в 18 часов, телефонный звонок. Соседка Юрия Николаевича, которая их часто навещала, сообщила, что Юрий Николаевич скончался.
Это было так неожиданно, так невероятно, что трудно было поверить... Мы немедленно поехали туда. Там собрались многие: мы встретили жену посла Индии Менона, сестер Митусовых, В.Т.Черноволенко с женой, П.П.Фатеева. Трудно передать нашу скорбь и растерянность от этих неожиданных событий. Тело Юрия Николаевича было увезено в институт Склифосовского на вскрытие.
Из позднейших рассказов сестер удалось восстановить всю картину происходившего в этот день. Когда Юрий Николаевич заболел, сестры вызвали гомеопата Мухина, который считался домашним врачом. Но Мухин приехал только около 15 часов, осмотрел больного, сказал, что нет оснований беспокоиться, оставил какие-то лекарства и... уехал на дачу. Состояние Юрия Николаевича ухудшилось. Сестры вызвали «скорую помощь». Врач «скорой помощи» предлагал сделать укол (вероятно, от сердца), но Юрий Николаевич отказался. Через некоторое время у него парализовало язык, он мог только писать. Сестры вторично вызвали «скорую помощь», одновременно звонили Святославу Николаевичу. Приехала «скорая помощь» около 17.30, но Юрий Николаевич уже скончался, пульса не было. Почти одновременно приехал Святослав Николаевич, все попытки реанимации были безрезультатны. Официальный диагноз после вскрытия – сердечная недостаточности. Так неожиданно оборвалась жизнь дорогого нам всем человека.
Торжественно и как-то особо прочувствованно протекала Гражданская панихида. Прекрасные речи, полные глубокого содержания, произнесли посол Индии Менон и посол Цейлона Малаласекера. Выступавшие сотрудники и аспиранты Института Востоковедения отмечали не только огромные научные заслуги Юрия Николаевича, но и его сердечность, отзывчивость, необычайную доброту. Общение с ним оставило у всех глубокий след, и уход его вызвал подлинную скорбь.
4 сентября 1983