Рериховская библиотека
ИСТОРИЯ МЕЧТЫ
М.П. Щетинин
...от юности твоей предайся учению,
и до седин твоих найдёшь мудрость.
Когда я вспоминаю своё детство, вспоминаю тот день, когда шёл с нашими хлопцами из Верхнетёрска – я их уговорил пойти за синие горы. А синие горы – это горы, но очень далеко. И мы называли эти горы, где мы жили, просто горы, а Синие – те, которые там. Они почти сливались с небом и были Синие...
С тех пор я хочу увидеть их, Синие горы... Так и не удаётся.
Мы тогда утром пришли, и я вижу, что не эти синие, у них такой же цвет земли, как там, откуда мы пришли. Меня ребята убеждали: «Это они!»
– Нет, мы ещё не дошли до них!
Впереди были Синие горы. А там гора была такая же по очертаниям. Что это та гора, я видел и понимал, что они правы. Но я не хотел, чтобы они были правы, и всё думал, что мы всё-таки не дошли.
Мне тогда попало от ребят – они думали, что я их обманул. А я плакал.
По жизни мне кажется, что образ Синих гор – это то место, куда хочешь дойти. И идёшь, идёшь, и надо идти дальше. Я потом только понял, что это Дорога, Путь, и надо идти и идти, а Синие горы всегда с тобой, они всегда зовут за собой, это наше завтра.
Сейчас у нас есть такой коллектив – научно-педагогическое производственное объединение «Синегорье». Если говорить обо мне лично, то я скорее художник, чем учёный.
Художник жил во мне с детства. Я любил мечтать и часто рассказывал старшим ребятам свои мечты – как будто прочитанные мною книги. Это были бесконечные сериалы. Но я всегда уходил от смерти, от безнадёжности. Если герою грозила гибель, а я не знал выхода – я шёл спать. Во сне иногда являлось спасительное решение. И утром я бежал на улицу: дочитал книгу, слушайте!.. Мне было тогда около пяти лет.
Потом пошла школьная жизнь. И пошли первые потрясения. «Маша мыла раму». Я всякий раз думал: а дальше: «Шура – ура». А дальше, дальше? «В лесу грибы... Ау. Уа». Все мысли обрывались, не успев начаться. Поняв, что дальше – ничего, я потерял интерес к ученью. Хотелось скорее вырваться в настоящую жизнь.
А «настоящая жизнь» оказалась той же школой за порогом класса. Было общество, но в нём не было человека. И мы, люди, шли не к себе, а от себя. Одинокие, и в толпе.
Я пытался найти выход. Пошёл в музыкальное училище. Душа рвалась, хотелось невозможного. Но это и оборвало мои занятия музыкой. Стали болеть руки, я не смог больше играть. Армия тоже многое показала. Я остро реагировал на несправедливость. Часто это кончалось драматически. Но это не останавливало. Наверное, сыграло роль то, что вырос я среди тёрских казаков. Отец всегда меня подтягивал к высоте мужского достоинства, мужской чести. Пожалуй, вот это воинское, мужское начало и не позволяло ограничиваться просто мечтой. Художник, может, так и писал бы себе свои сказки. А воин побуждал действовать.
Были первые опыты в школе. Сначала в музыкальной. И опять я не мог мириться с ограниченностью. В музыкальную школу принимали по конкурсу, но планировали отсев 25 процентов. Почему? Дети уходили. Я не мог перенести опущенных плеч. Детских слёз – не от каприза, а от внутренней боли. В искусстве, как и вообще в жизни, нельзя быть последним.
Однажды я понял, что нельзя воспитывать личность через музыку. Личность – всецелостное отражение мироздания. Я стал думать, как соединить всё в органичное целое. Попытался сделать это на Белгородчине. Получился союз специальных школ: музыкальной, спортивной, художественной – с общеобразовательной. А мне хотелось, чтобы была единая школа, работающая на одну цель – человека. И чтобы в основе любой деятельности лежало служение Отечеству.
После Белгорода была большая дискуссия: что же такое я сам и то направление, которому я служу. Мне дали школу в селе Зыбково на Украине – думаю, для того, чтобы дискредитировать и направление, и меня. Эту школу закрыли, когда я уехал на очередной отчёт в Академию.
Потом было около двух лет полной безработицы. Куда бы ни приезжал, туда шёл звонок из отдела науки ЦК, чтобы ни в коем случае не дали возможность работать авантюристу и лжеучёному, то есть мне. На Кубани я появился благодаря людям из того же ЦК. Они ведь были разные. Мне помогли замминистра просвещения СССР Коробейников, председатель Комитета по народному образованию Ягодин, начальник отдела науки Краснодарского крайкома партии Клещенко... Это были мужественные люди. Они строили государство. И служили не форме, а сути через форму. Вокруг меня всегда было немало людей, которые жили тем же, чем жил и я. Мы глубоко верили, что придёт час лучшего обустройства жизни. И мы служили этому часу. Я и сейчас ему служу. Добро закономерно, зло временно. Даже если будет ещё 300 лет тьмы, зло бессильно.
Азовская научила меня манёвру. Через пять лет начались противоречия. «Взрослый» коллектив, не отрицая идеального, пытался всё же быть понятным окружающей среде. Юность шла от идеального и хотела жить чисто. В результате часть коллектива осталась в Азовской углублять уже разработанную нами модель, а максималисты выехали в Текос, чтобы двигаться дальше. С юными мне было интереснее. Мы в Текосе работаем на будущее. Мы торопимся ответить на вопрос, что нужно ребёнку для развития его по максимуму, какие нужны внешние обстоятельства для наилучшего развития. Мы создаём такой образ жизни, который, по нашим представлениям, адекватен природе ребёнка. Ребёнок сам строит себе жизнь, сотрудничая с коллегами, как по возрасту, так и по смыслу пути. Это не удавалось ни на Белгородчине, ни на Украине, ни в Азовской. Но это мы смогли сделать в Текосе. Многие наши ребята уже выросли из детства, но сохранили главное, что присуще ребёнку – они стали творцами нашего дела. Сегодня они руководители НППО, лицеев или «рядовые» исследователи.
Наши ребята смогут работать, где захотят. Они будут только отличаться мировоззрением, историзмом мышления. Мы прошли трудную школу в Текосе. Бороться пришлось за всё. Чтоб были крыша над головой, столовая, хлеб, мебель... Даже за само право учить и учиться. Выросли зрелые, крепкие люди. Я за них совершенно спокоен. Хочется написать книгу о ребёнке. Но всякий раз думаю, что ещё рано, что ещё не готов, чего-то не понимаю. К тому же мало времени. Каждый день приходится писать живую книгу. И всё отдавать самому процессу. Вот этим реальным детям. Иногда думаю: если сам не успею, они напишут. Сейчас я уже больше люблю то, что делают они. Для меня радость – видеть их статьи, дипломы, учебники...
Видимо, в нашей жизни нет гор, а есть одна нескончаемая вершина, причём даже не наша, не нашего колена. Это вершина всех Колен рода, к которой мы идём, ступень за ступенью. И то, что нам кажется заоблачной вершиной – всего лишь просто выступ на огромной, бесконечно высокой горе нашего Духа. Не случайно называют этот мир горним. Потому, что Синие горы – это идеальный образ, к которому мы стремимся, образ согласия со всем Миром, вступления с ним в полную гармонию, в полное единение. Это всегда будет наша собственная вершина, мы её сами творим. Это не то, что нам кто-то показывает дорогу, а мы её вынуждены проходить. Мы сами её строим и, достигая высоты, тут же говорим себе: «Ну-ка, давай ещё! Дальше, ещё дальше, ещё дальше» – так идёшь и идёшь, а Синие горы всегда впереди – ежели мы по-настоящему люди, ежели в нашей душе горит огонь мечты, ежели у нас сохранилось чувство ребёнка, чувство истока, если мы верим, надеемся, любим! Вершина наша будет всегда впереди!
Детство моё... вот и пришла пора сказать, тебе: «Прощай!»... А как не хочется... Но может ли река сказать: «Прощай» – истоку своему? Нет, ты во мне, мой Отчий дом, мама, отец, моя первая любовь... Моё косоногое, ромашковое, васильковое, курносое, белозубое, моё горячее, чудотворное, моё детство!