VI. Встреча Индии с Европой

Под сухим и блестящим небом Нью-Йорка, в этой наэлектризованной атмосфере, на этой лихорадочно деятельной земле, дух действия Вивекананды горел подобно факелу. Он сжигал сам себя. Расход сил в мысли, в писаниях, в страстном слове серьезно отзывался на его здоровье. Когда он выходил из этой толпы, в которую вдыхал свой просветленный дух [1], он хотел бы "забиться в дальний угол и там умереть". Его столь короткая жизнь, уже подточенная болезнью, от которой он и погиб, была отмечена с тех пор раной от этих излишеств мысли. Он никогда не мог от этого оправиться [2]. Около этого времени он уже видел приближение смерти. Ему случалось говорить:

"Мой день кончен".

Но игра захватывала его снова, так же как героизм его миссии.

Можно было думать, что поездка в Европу развлечет его. Но куда бы он ни ехал, для него это всегда значило – расходовать себя. Он трижды побывал в Англии [3]: с 10 сентября по конец ноября 1895-го, с апреля по июль 1896-го, с октября по 16 ноября 1896 года.

Впечатление от Англии было у него еще глубже и еще неожиданнее, чем от Америки.

Конечно, ему не приходилось жаловаться на нее. Несмотря на враждебные выпады, на которые он мог натолкнуться, и на Ярмарку Тщеславия, от которой ему приходилось себя защищать, он нашел там самые нежные симпатии [4], самую самоотверженную помощь и землю, еще девственную, которую только и оставалось засеять.

Но с первых же шагов на Старом континенте он почувствовал совсем иное направление интеллекта. Здесь это уже не было жадное и варварское стремление молодого народа переоценить свою волю, которое заставляло его броситься на йогу, проповедовавшую энергию, – раджа-йогу, чтобы, искажая ее, требовать от нее детских, нездоровых, тайных рецептов для покорения мира. Здесь это была тысячелетняя работа ума, который, изучая Индию, шел прямо к тому, что было наиболее существенно и для адвайтиста Вивекананды, – к методам познания, к джнана-йоге, и который не нуждался в особых объяснениях и прохождении приготовительного класса для ее понимания, а судил со знанием и уверенностью.

Хотя в Соединенных Штатах Вивекананда встречался с некоторыми высокообразованными людьми, как профессор Райт, философ Вильям Джемс [5] и великий электрофизик Николай Тесла, проявившими к нему дружеский интерес [6], но они были в области индусского метафизического размышления по большей части учениками, которым предстояло еще все изучить, как и дипломированным философам Гарварда [7].

В Европе Вивекананде предстояло померяться с такими авторитетами индологии, как Макс Мюллер и Пауль Дейссен. Величие философской и филологической науки Запада открылось ему в своем терпеливом гении и своей неподкупной честности. Он был растроган ею до глубины души, и никто с такой любовью и почтением не отдал ей должное перед индийским народом, не знавшим ее, как и Вивекананда не знал до этих пор.

Открытие Англии потрясло его не только этим. Он шел сюда как враг. И он оказался покоренным. С самого возвращения в Индию он громко заявил об этом, со своей чудесной прямотой.

"Никто никогда не высаживался на берег Англии с большей ненавистью в сердце против целого народа, чем моя ненависть против англичан... Никто из вас не любит английский народ так, как я его люблю сейчас..."

И в письме из Англии к одной из американских учениц (8 октября 1896 года):

"Мои представления об англичанах претерпели революцию" [8]. Он открыл "нацию героев: настоящие кшатрии!.. Смелые и постоянные. Их воспитание приучает их не проявлять своих чувств. Но под этой надстройкой героической воли скрывается глубокий источник сердца. Если вы тронули это сердце, оно ваше навсегда. Если только в этот мозг внедрилась какая-нибудь мысль, ничто ее уже не вырвет; благодаря сильному практическому смыслу народа, она приносит прекрасные плоды... Они разрешили задачу повиновения без угодливости и величайшей свободы, соединенной с уважением к закону..." [9]

Народ, достойный зависти. Он заставляет даже тех, кого притесняет, уважать себя. Даже те, кто могут быть названы пламенной совестью своего порабощенного народа, стремящиеся его поднять, – люди, подобные Рам Мохан Рою, Вивекананде, Тагору, Ганди, – вынуждены признать величие победителя, законность победы и, может быть, полезность общей с ним работы. Во всяком случае, если бы им предстояло переменить владыку, они не пожелали бы никого другого. При всех своих чудовищных злоупотреблениях, англичане все же кажутся им из всех народов Запада (я разумею под этим и всю Европу и Америку) – тем народом, который предоставляет им наиболее широкое поле будущего свободного развития из собственных идеалов.

Ибо, при всем своем восхищении, Вивекананда никогда не теряет из виду свою индийскую миссию. Он рассчитывает опереться на величие Англии, чтобы осуществить духовное владычество Индии. Он пишет [10]:

"Эта Британская империя, со всеми ее недостатками, – самая мощная машина для распространения идей, которая когда-либо существовала. Я собираюсь поместить свои идеи в центр этой машины, и они распространятся по всему миру... Духовные идеалы всегда являлись человечеству от тех народов, которые были попраны ногами (евреи и Греция)".

В первое же свое путешествие в Лондон он мог написать одному из учеников в Мадрасе:

"Моя работа в Англии поистине великолепна".

Успех последовал сразу же. Общая пресса выражала полное восхищение. Нравственный облик Вивекананды сравнивали с величайшими религиозными явлениями – не только с его индийскими предшественниками, Рам Мохан Роем и Кешабом, но с Буддой и Христом [11]. Он был принят с почетом в аристократических кругах, и даже главы церквей выражали ему свою симпатию.

Во время второго пребывания в Англии он открыл регулярные курсы ведантической науки; здесь, уверенный, что имеет умственно одаренную аудиторию, он начал йогой разума – джнана-йога [12]. Далее, он прочел ряд лекций в картинной галерее в Пикадилли, в Принцесс-Холл, в клубах, в общеобразовательных обществах, в ложе Анни Безант, в частных кружках. Он видел серьезность английских слушателей, столь противоположную поверхностному увлечению американской публики. Менее блестящие, более консервативные, чем американцы, англичане долго хранили некоторую сдержанность, но, раз открывшись, они уже открывались всецело. Вивекананда, почувствовав доверие, больше шел им навстречу. Он говорил о том, кого всегда тщательно скрывал от взоров непосвященных, – о своем дорогом учителе Рамакришне. Он говорил со страстным смирением, что всем, чем он был, он обязан ему, что ни одна бесконечно-малая мысль не принадлежит ему лично, что все его мысли исходят от учителя... И он возвещал в нем "источник новой эры для религиозной жизни человечества".

Благодаря Рамакришне он вошел в сношения с Максом Мюллером. Старый индианист, юный взор которого следил с постоянно новым интересом и великодушной симпатией за всеми движениями индийской религиозной души, уже заметил на Востоке, как один из царей-волхвов, восход звезды Рамакришны [13].

Ему хотелось расспросить непосредственно свидетеля нового Воплощения; и по его просьбе Вивекананда должен был составить воспоминания о своем учителе, которые Макс Мюллер использовал в небольшой книжке о Рамакришне [14].

Вивекананду также немало привлекал Оксфордский Волхв, который из далекой своей обсерватории возвестил прохождение великого Лебедя [15] по небу Бенгалии. Он был приглашен к нему 28 мая 1896 года; и юный индийский Свами, преклонясь перед старым европейским мудрецом, поклонился в нем духу его расы, воплощению античного Риши, который помнит о своих предшествующих рождениях в древние дни Индии Вед, – "душе, которая каждый день ощущает свое единение с Брамой..." [16]

* * *

Англия дала ему еще больше: дружеские привязанности, может быть, самые значительные в его жизни: Дж. Дж. Гудвина, Маргарет Нобль, г. и г-жу Севье.

Я уже упоминал о первом из них. Знакомство с ним произошло в конце 1895 года, в Нью-Йорке. Нужен был хороший стенограф, чтоб в точности сохранить уроки Свами, но было очень трудно найти достаточно образованного человека. Пригласили молодого Гудвина, только что приехавшего из Англии. Еще не прошла первая пробная неделя, как, преображенный мыслями, которые ему пришлось записывать, он бросил все и посвятил себя учителю. Он отказывался от всякой оплаты, работая днем и ночью, всюду сопровождая Вивекананду, любовно следя за ним. Он принял обет брахмачарья. Он отдал учителю всю жизнь – в полном смысле слова: ибо он умер преждевременно [17], в Индии, последовав за тем, кто стал его семьей, его родиной, и чьей вере он пламенно служил.

Маргарет Нобль столь же всецело отдала себя всю. Будущее навсегда соединит имя, которое она приняла по посвящении – Sister Nivedita, с именем ее возлюбленного учителя, как имя святой Клары с именем св. Франциска (вдобавок властолюбивый Свами был далек от кротости Poverello и, прежде чем принять отдавшееся ему сердце, подвергал его суровым испытаниям) [18]. Она была начальницей школы в Лондоне. Вивекананда читал в ее школе. Она сразу же подпала под его обаяние [19]. Но она долго защищалась. Она была именно тою, кто после каждой лекции подходила к Вивекананде со словами:

– Да, свами... Но...

Она всегда возражала. Она все время сопротивлялась. Но когда она уступила, это было навеки. Одна из тех английских душ, которые трудно покорить, но которые, раз уже покорены, покорены навсегда. Вивекананда говорил о них:

"Нет душ более верных!"

Ей было двадцать восемь лет, когда она решилась. Она вручила свою судьбу в руки Свами. Он послал ее в Индию [20], чтобы она посвятила себя воспитанию индусских женщин [21]. И он предписал ей, чтобы завоевать их доверие, самой стать индуской, "индуизировать свои мысли, свои понятия, свои привычки, забыть даже память о своем собственном прошлом". Она приняла обет брахмачарья и была первой европейской женщиной, допущенной в монашеский орден Индии. Мы встретим ее далее рядом с Вивеканандой, Беседы [22] которого она сохранила и сделала более, чем кто-либо другой, для популяризации его образа на Западе.

Дружба обоих Севье носила тот же характер абсолютной любви и доверия, дающих все и навсегда. Сам Севье был отставной капитан, ему было сорок девять лет. И он, и его жена интересовались религиозными вопросами. Мысли, слова, личность Вивекананды их поразили. Мисс Мак-Леод рассказывала мне:

– Выходя с одной из его лекций, Севье спросил меня: "Вы знаете этого молодого человека. Таков ли он, каким он кажется?" – "Да" – "Тогда нужно следовать за ним и найти вслед за ним Бога..." Он сказал своей жене: "Ты позволишь мне стать учеником Свами?" Она ответила: "Да". Она спросила его: "Ты позволишь мне стать ученицей Свами?" Он ответил с добродушным юмором: "Не знаю..."

Они уехали с ним, реализовав все свои небольшие сбережения. Но Вивекананда, больше заботившийся о будущем своих старых друзей, чем они сами, не позволил им отдать все его делу и настоял, чтоб они сохранили часть для себя. Они смотрели на Свами, как на своего сына. Они посвятили себя, как увидим ниже, организации в Гималаях Адвайта Ашрам, о котором он мечтал, для размышлений о безличном Боге: ибо именно адвайтизм привлек их всего более в учении Вивекананды, и для него это было также самое насущное. Г-н Севье умер в 1901 году в построенном им монастыре. Г-жа Севье пережила его, так же как и Вивекананда. Около пятнадцати лет она оставалась, единственная из европейцев, в этом отдаленном месте, в глубине гор, недоступных на целые месяцы, занимаясь обучением индийских детей.

– И вы не скучали? – спросила ее мисс Мак-Леод.

– Я думала о нем (о Вивекананде), – просто ответила она.

Эти удивительные друзья, дарованные Англией Индии, были привилегией не только Вивекананды. Великие индусы всегда находили среди англичан наиболее постоянных, наиболее стойких учеников и помощников. Известно, чем были и остались для Тагора или Ганди такие люди, как Пирсон, Эндрьюс или "Mirabhen"... [23] Когда, позднее, освобожденная Индия захочет подвести баланс всему, что она выстрадала от Британской империи и чем она ей обязана, – эти святые дружеские привязанности, более чем какие-либо другие благодеяния, заставят поколебаться весы, отягощенные преступлениями.

И, однако, на этой земле, в которой его слово пробудило столь глубокие отклики, он не попытался ничего основать, как в Соединенных Штатах, где предстояло зародиться Ramakrishna Mission. Может быть, как мне говорила одна из его американских учениц, он отдал себе отчет, что высокий умственный уровень Англии и Европы требует и соответствующего культурного уровня от его индусских миссионеров, не так часто встречающегося у братьев Баранагора?.. [24] Нужно, я думаю, учитывать и громадную усталость, которая начинала отягощать его. Он устал от мира и от служения делам. Он стремился к великому покою. Болезнь, которая глухо точила, как червь, его телесную оболочку, отдаляла его от жизни. В эти минуты он отказывался строить. Он говорил, что он не организатор. Он писал 23 августа 1896 года: [25]

"Я начал дело: пусть другие завершают его! Чтобы пустить его в ход, я вынужден был замарать себя деньгами, имуществом [26]. Теперь моя часть работы сделана. Мне не интересны более ни веданта, ни какая-либо философия, ни труд... Эта форма добра, эти дела надоели мне!.. Я готовлюсь уйти, чтобы уже не возвращаться в этот ад, в мир!"

Трагический крик души, все страдание которого понятно тем, кто испытал страшное истощение подтачивавшей его болезни! В другие минуты она, напротив, давала себя знать порывами экзальтации: вся вселенная представлялась ему беспечной игрой Бога-ребенка, лишенного рассудка [27]. Но радость или горе, это было то же отрешение. Мир уходил от него. Нить, к которой был привязан воздушный змей, обрывалась [28].

* * *

Преданные друзья, следившие за ним, увлекли его еще раз в путешествие для отдыха, в Швейцарию. Он провел там большую часть лета 1896 года [29] и по-видимому поправился, наслаждаясь воздухом, снегом, потоками, горами, которые напоминали ему Гималаи [30]. В деревушке, в глубине Альп, между Монбланом и Сен-Бернаром, у него впервые зародилась мысль основать в Гималаях монастырь, где объединились бы ученики Запада и Востока. Сопровождавшие его Севье подхватили эту мысль: она стала задачей их жизни.

В его горное убежище пришло письмо от профессора Пауля Дейссена, который приглашал его к себе в Киль. Чтоб увидеться с ним, он сократил свое пребывание в Швейцарии и отправился обычным путем студентов, через Гейдельберг, Кобленц, Кельн, Берлин: ему хотелось получить хотя бы общее впечатление от Германии, материальная мощь и большая культура которой его поразили. Я рассказал в "Jahrbuch der Schopenhauer Gesellschaft" [31] о его посещении Киля и основателя Шопенгауэровского общества. Прием был настолько радушен и беседа настолько оживленна, как можно было ожидать со стороны страстного ведантиста – Пауля Дейссена, видевшего в веданте не только "одно из самых величественных созданий человеческого гения, ищущего Истину", но "самую сильную поддержку самой чистой нравственности, самое большое утешение в страданиях жизни и смерти" [32].

Но, если Дейссен и почувствовал личное обаяние, умственные дарования и обширные знания Свами, из замечаний в его Дневнике не видно, чтобы он предчувствовал значительность судьбы своего юного гостя. В особенности далек он был от представления о трагической серьезности души этого человека, крепкого и веселого по внешности, который, однако, носил в сердце боль о своем несчастном народе, а в теле – печать смерти. Он видел его в момент счастливого отдыха и признательного самозабвения, в присутствии германского ученого и мудреца, столько сделавшего для Индии. Эта благодарность не изгладилась из памяти Вивекананды, и он сберег светлое воспоминание о кильских днях, как и о днях в Гамбурге, Амстердаме и Лондоне, куда Дейссен его сопровождал [33]. Отблеск этих дней сохранился в великолепной статье в "Brahmavadin", где Вивекананда позднее напоминает своим ученикам о долге благодарности Индии великим европейцам, сумевшим ее понять и полюбить больше, чем она сама, и в первую очередь – Максу Мюллеру и Паулю Дейссену.

Он провел еще два месяца в Англии, встречаясь вновь с Максом Мюллером, с Эдуардом Карпентером, Фредериком Миэром, читая новый цикл лекций о веданте, об индусской теории майи и об адвайте [34]. Но его пребывание в Европе подходило к концу. Голос Индии призывал его. Его охватила тоска по родине. Человек уже обессиленный, который три месяца назад отказывался, с бурным отчаянием, наложить на себя новые цепи [35], который хотел бежать от адского колеса жизни и деятельности, вновь бросался в него и собственными руками привязывал себя к жернову. Ибо, как он говорил, прощаясь, своим английским друзьям:

"Возможно, что мне хочется покинуть это тело, сбросить его, как обветшавшую одежду. Но я никогда не перестану помогать человечеству".

Действовать, служить, в этой жизни, в жизни будущей, возрождаться, все время возрождаться для нового служения... Нет, Вивекананде не позволено "больше не возвращаться в этот ад". Ибо его участь, смысл его существования – именно возвращаться; возвращаться без отдыха, чтобы бороться с пламенем этого ада и вырывать у него его жертвы. Ибо его закон – сгореть в нем ради спасения других...

Он выехал из Англии 16 декабря 1896 года, проехал через Дувр, Калэ, Мон-Сени, закончил свое посещение Европы кратковременным путешествием по Италии, поклонился в Милане Тайной Вечере да Винчи: особенно взволновал его Рим, который в его представлении занимал место, подобное Дели, и где в каждый момент его поражали черты сходства между католической литургией [36] и индусскими обрядами. Он чувствовал ее великолепие и защищал красоту ее символа и производимого ею впечатления, возражая сопровождавшим его англичанам; его глубоко трогали воспоминания о первых христианских мучениках в катакомбах; он разделял нежное поклонение итальянского народа младенцу Христу и Матери Деве [37]. Они все время присутствовали в его мыслях. Это видно из многих его слов, которые я уже приводил. Когда он был в Швейцарии перед небольшой часовней в горах, он сорвал цветы и попросил г-жу Севье положить их к ногам Девы, сказав:

– Она тоже – Мать.

Позднее одному из его учеников пришла своеобразная мысль принести ему изображение Сикстинской Мадонны, чтобы он благословил ее; он смиренно отказался и, коснувшись благоговейно ног Младенца, сказал:

– Я омыл бы его ноги не слезами моими, а кровью моего сердца.

В самом деле, можно сказать, что во всей Европе и Америке самым близким ему существом был Христос [38]. И в этом яснее всего чувствуется, что великий посредник между Богом и человеком призван быть также посредником между Востоком и Западом, ибо Восток по праву признает его своим.

На пароходе, на котором он возвращался из Европы в Индию, Вивекананда долго размышлял об этой божественной черте, соединявшей два мира. Эта была не единственная связь. Была связь, намеченная великими бескорыстными учеными, которые без помощи, в темноте нашли путь, ведущий к познанию самого древнего, самого чистого духа Индии. Было то нежданное пламя духовности, которое заставило подняться, по первому толчку – горячему слову Свами, все эти толпы, полные благих стремлений, и в Старом, и в Новом свете! Был этот порыв великодушного доверия; этот избыток сердца (мог ли он ожидать этого от Запада, повелевавшего миром – или его оболочкой – посредством шпаги разума и кулака силы!) – все эти души, чистые и ясные, отдавшиеся ему. Эти благородные друзья, служители во имя любви, которые шли по его стопам (двое из них – старая чета Севье, были рядом с ним, на том же пароходе: они покидали Европу, все свое прошлое, чтоб следовать за ним...).

Конечно, когда он вспоминал свое долгое, четырехлетнее плавание и те плоды, которые он нес своему индийскому народу, это было не так мало – духовная добыча, внутренние богатства, которыми Индии предстояло воспользоваться! Но было ли это наиболее неотложное из того, что требовали нужды Индии? Та необходимая помощь, на поиски которой он отправился, эта горсть колосьев, собранных на полях гигантских богатств Запада, которая могла бы спасти от уничтожения миллионы индусов, денежная помощь, необходимая для восстановления физического и морального здоровья его народа, – принес ли он ее? Нет. В этом отношении его миссия потерпела неудачу [39]. Ему нужно было начинать строить свое дело на новых началах, восстанавливать Индию с помощью Индии. Спасение должно было исходить от самих себя.

Но для выполнения этой геркулесовой работы, которую без колебания взял на себя юный герой, уже отмеченный печатью смерти, путешествие на Запад дало то, чего ему недоставало при отъезде: авторитет.


[1] Все свидетельства сходятся, говоря о чрезмерном напряжении Вивеканандой своих сил, которое на этих собраниях сообщалось публике, как электрический разряд. Некоторые слушатели уходили с них изнеможенными и были вынуждены отдыхать после них несколько дней, как от нервного потрясения. (Sister Christine говорит: «Его мощь подавляла многих»). Его называли «оратор-молния». Во время последнего пребывания в Америке он читал до семнадцати лекций в неделю и вел два раза в день частный курс. И притом здесь дело шло не об отвлеченных, приготовленных заранее чтениях. Каждая мысль была страстью, каждое слово было верой, каждая речь была бурной, как поток импровизаций.

[2] Первые симптомы диабета, от которого он умер, не дожив до сорока лет, появились в годы его юности, когда ему было лет семнадцать – восемнадцать. В Индии он также страдал от многочисленных и сильных припадков малярии. Он чуть не умер от дифтерита, заразившись во время одного из странствий. В течение своего большого двухлетнего путешествия по Индии он злоупотреблял своими силами, совершал чрезмерно долгие переходы полунагой, плохо питаясь; несколько раз он падал в обморок от истощения. Ко всему этому прибавилось переутомление в Америке.

[3] Он проехал через Париж в августе 1895 года, перед поездкой в Лондон. Но он бросил на него лишь беглый взгляд (посетил музеи, соборы, могилу Наполеона); и его преобладающим впечатлением было, что французы – народ изумительно одаренный в художественном отношении. Он увидел вновь Францию на более продолжительное время через пять лет, пробыв там с июля по декабрь 1900 года. Мы еще к этому вернемся.

[4] Одним из наиболее тронувших его знаков внимания было то, что после одной его лекции в конце 1894 года об идеалах индийских женщин, где он благоговейно почтил свою мать, бостонские дамы, по случаю Рождества, послали его матери письмо.

[5] Вивекананда познакомился с Вильямом Джемсом через м-м Оле Булль. Джемс пригласил к себе молодого Свами и близко следил за его курсом раджа-йоги. Утверждают даже, что он сам занимался ею.

Ученики Вивекананды склонны думать, что их учитель оказал влияние на Вильяма Джемса. Они цитируют некоторые места из сочинений американского философа («Прагматизм»), где он признает ведантизм наиболее логической и наиболее крайней из всех монистических систем, а Вивекананду – наиболее ярким представителем ведантических миссионеров. Но это вовсе не значит, что Джемс полностью разделял эти учения. Он был и остается лишь наблюдателем. Слабо одаренный для «религиозного опыта» (он чистосердечно в этом признается), он, однако, посвятил ему свою знаменитую книгу. «Религиозный опыт, попытка описательной психологии», перев. Франка Абози, предисловие Э. Бутру, 1906. Оригинальный труд «The varieties of religious experience» вышел в Нью-Йорке, в июне 1902 года. Джемс воспроизвел там две серии лекций, прочитанные в 1901-м и 1902 году в Эдинбурге. И нельзя сомневаться в том, что Вивекананда косвенно способствовал появлению этой книги. Но лишь в виде примера, как и многих других. Джемс цитирует его в своей главе X о мистицизме, затем раза два среди индийских мистиков (на стр. 339 французского перевода цитата из Раджа-йоги), наконец, в заключение всех проявлений мистицизма во всех странах во все времена (стр. 356– 357, Practical Vedanta и The Real and the Apparent Man). Это – справедливая дань уважения.

Однако, по-видимому, Джемс не извлек всего, что было возможно, из опыта Свами, и еще менее вероятно, чтобы последний открыл ему источник своей мысли – Рамакришну (Джемс цитирует его мимоходом, на стр. 311, после маленькой книжки Макса Мюллера). Значение книги Джемса в том, что она появляется на распутье, когда в научном позитивизме XIX века, наивно уверенном в себе, мощными наскоками проделывали одну брешь за другой; Подсознательность, едва намечавшаяся Относительность, Christian Science, Ведантизм Вивекананды. То было время поворота западной мысли, канун открытия новых материков. Вивекананда сыграл несомненную роль в великом нашествии. Но ему положили начало другие, тут же на Западе. И я думаю, что идея его книги о религиозном опыте была внушена В. Джемсу не столько знакомством с индийским Свами, сколько предшествовавшими исследованиями профессора Старбука из Калифорнии («The Psychology of Religion») и рядом имеющихся в его распоряжении свидетельств религиозного опыта.

[6] Николай Тесла был в особенности поражен в учении Вивекананды космогонической теорией Самхия и ее отношением к современным теориям и энергии. Мы еще вернемся к этому пункту.

[7] Вивекананда встречал также в Нью-Йорке наиболее видных представителей западной науки: сэра Вильяма Томсона (позднее лорда Кельвина) и профессора Гельмгольца. Но это были европейцы, которых лишь случайно привел в Америку электротехнический конгресс.

[8] Он говорил также с оттенком иронии:

«Я начинаю, мне кажется, видеть божественное начало в высокомерных англо-индийцах. Я приближаюсь к состоянию, в котором я любил бы дьявола, если б он существовал» (6 июля 1896 года).

[9] Я соединяю в этой цитате выдержки из письма 1896 года и из знаменитой речи в Калькутте.

[10] Сэру Фрэнсису Леггетту, 6 июля 1896 года.

[11] «Standart London Daily Chronicle» (ср. также интервью, помещенное в «Westminster Gasette»).

[12] Пять уроков в, неделю, затем по пятницам вечером часы свободного обсуждения.

[13] В статье «Nineteenth Century» – «Рамакришна, истинный махатма».

[14] Вивекананда просил Сарадананду собрать записанные беседы Рамакришны.

[15] Парамахамса – имя, которым всегда обозначается Рамакришна.

[16] Полный энтузиазма, он пишет сразу же, 6 июня 1896 года, для своей индийской газеты «Brahmavadin»:

«Мне бы хотелось иметь хоть сотую часть его любви к Индии... Биения его сердца уловили ритм Упанишад... Целые полвека он живет этой мыслью. Его душа окрашена ею... Он проникся истинным мелодическим веянием Веданты... Один ювелир может знать достоинство драгоценностей...»

[17] 2 июня 1898 года.

[18] Но, по-видимому, полная любви Ниведита не сохранила памяти об этой суровости, от которой страдала до тоски. Она сохранила лишь образ кротости. Мисс Мак-Леод передавала нам:

– Я говорила Ниведите: «Он был весь – энергия». Она мне отвечала: «Он был весь – нежность». «Но, – возражала я, – я никогда этого не чувствовала» – «Потому что это было не для вас. Он был для каждого таков, какова была его личная природа и его путь к божественному».

[19] Она задушевно передает воспоминание о их первой встрече:

«Это было однажды... в прохладный воскресный вечер, в ноябре, в одной из гостиных Вест-Энда... Он сидел перед полукругом слушателей. Позади него – огонь в очаге. Спускалась ночь... Он отвечал с простотою, он нес вести из далекой страны. Его взгляд был полон кротости и гордости... (Ниведита сравнивала этот взгляд со взглядом Bambino Сикстинской Мадонны.) От времени до времени он произносил: «Шива... Шива...» Он пел санскритские стихи...» И Ниведита, слушая его, думала о прекрасных грегорианских напевах.

[20] В конце января 1898 года.

[21] Вместе с мс-с Генриеттой. Мюллер.

[22] «Notes of the Wanderings with the Swami Vivekananda» by Sister Nivedita of Ramakrishna Vivekananda, Калькутта, Udbodhan Office.

Главный труд, посвященный Ниведитой своему учителю, это: «The Master as I saw him, being pages from the Life of Swami Vivekananda, by his Disciple Nivedita», Longmans, Green C°, Лондон и Нью-Йорк, 1910. Ниведита написала много работ, чтоб ознакомить Запад с религиозной мыслью, мифами, легендами и социальной жизнью Индии. Многие из них получили заслуженную известность: «The Web of Indian Life», «Kali the Mother»,»Cradle Tales of Hindouism» (очаровательная индусская мифология в поэтической и популярной форме), «Myths of the Indo-Aryan Race» и т.д. В первой тетради «Feuilles de l'Inde» (L'Inde et son me, 1928, С. A. Hagman, Boul. sur Seine) можно найти ряд удачных выдержек из книг Ниведиты и ее краткий биографический очерк. Верная ученица Вивекананды умерла в Индии через девять лет после смерти своего учителя, в октябре 1911 года.

[23] Мисс Маделена Слэд.

[24] Однако Сарадананда, которого он вызвал в Лондон (апрель 1896 года) и послал в Америку, был солидным философским умом, который мог бы стоять на равной ноге с европейскими метафизиками. Абхедананда, сменивший его в Лондоне (октябрь 1896 года), был также принят очень хорошо.

[25] Из Люцерна.

[26] Ибо он разделял по отношению к деньгам физическое отвращение, которое проявлял Рамакришна.

[27] Ср. письмо от 6 июля 1896 года сэру Фрэнсису Леггетту, которое кончается порывом восторженной радости:

«Я благословляю день, когда я родился... Мой Возлюбленный – мой товарищ по играм. Во вселенной нет ни ритма, ни разума. Радостный! Он играет и в слезы и в смех, играет все роли пьесы. А! Развлечения мира!.. Стая выпущенных на волю школьников, веселое товарищество играющих, которые братаются между собой!.. Кого хвалить?.. Кого бранить?.. У него нет разума. У него нет мозга, и он обманывает нас, с этим малым разумом и малым мозгом. Но на этот раз он меня не поймает!.. Я знаю пароль игры: по ту сторону разума и науки и всяческих слов есть Любовь, есть Возлюбленный... Наполним чашу, и мы будем безумны!..»

[28] Ср. притчу Рамакришны, цитированную в первой части.

[29] В Женеве, Монтре, Шильоне, Шамуни, Сен-Бернаре, Люцерне, Риги, Церматте, Шаффгаузене.

[30] Он утверждал также, что находит в крестьянской жизни Швейцарии, в обычаях и костюмах сходство с горцами северной Индии.

[31] 1927 год. Согласно воспоминаниям г-на Севье и замечаниям, собранным в большой «Жизни Вивекананды».

[32] Лекция, прочитанная в Бомбее 25 февраля 1893 года, в индийском отделении Royal Atlantic Society. Он напомнил эти слова Вивекананде.

[33] Севье рассказывает, что Дейссен нашел Вивекананду в Гамбурге, что они вместе совершили путешествие через Голландию, провели три дня в Амстердаме, затем отправились в Лондон, где в течение двух недель ежедневно беседовали. В то же время Вивекананда вновь встречал в Оксфорде Макса Мюллера. «Таким образом три великих ума беседовали вместе».

[34] Нужно заметить, что последняя лекция, заключительное слово, посвящено адвайта веданте (10 декабря 1896 года), его заветной идее.

[35] «Я отрекся от железного ярма, от семейных уз; я не хочу надевать золотой цепи религиозного братства, я свободен, я должен всегда быть свободен. Я хочу, чтоб весь мир был тоже свободен, как воздух. Я же сыграл свою роль в мире, я удаляюсь...»

Это было написано 23 августа 1896 года в Люцерне, в момент, когда его вырвали из вихря деятельности и он остался без дыхания, готовый упасть. Воздух Швейцарии еще не укрепил его.

[36] Все напоминает ему Индию: тонзура священников, крестное знамение, ладан, музыка. В Таинстве причастия он видит видоизмененный ведический прасада – предложение богам трапезы, которая затем съедается.

[37] Он находится в Риме во время празднования Рождества и принимает в нем участие. Накануне, в Santa Maria d'Ara Coeli, он видел наивное поклонение, оказываемое детьми Bambino.

[38] Нельзя сказать, чтобы Вивекананда был уверен в его исторической реальности в большей мере, чем в существовании Кришны. Один очень странный сон, приснившийся ему на пароходе в последнюю ночь года, может быть, заинтересует современных ниспровергателей исторического Христа. Ему явился старик: «Обрати внимание на это место, – сказал он.– Это земля, где началось христианство. Я – один из ессенианских врачей, живших здесь. Истины и идеалы, которые проповедовались нами, были выданы за учение Иисуса. Но личность, названная Иисусом, никогда не существовала. Различные доказательства, которые подтверждают этот факт, будут извлечены на свет, когда начнут копать здесь». В этот момент (была полночь) Вивекананда, проснувшись, спросил у одного из матросов, где находится судно: ответ был, что пароход проходит в пятидесяти милях от острова Крита. Никогда до этого дня он не думал об историческом существовании Иисуса. Но для ума такой религиозной силы, какою обладал его ум, историческая реальность Бога была наименьшей из реальностей. Бог, который является плодом души целого народа, реальнее, чем тот, который является плодом чрева Девы. Еще вернее, он является огненным семенем, исходящим от Божественного.

[39] Двумя годами позднее, в 1899 году, у него бывали еще приступы отчаяния, потому что весь его успех, вся его слава не могли дать ему трех миллионов рупий, необходимых для осуществления его мечты о материальном возрождении Индии. Но он узнал к этому времени, что нам никогда не суждено видеть успех:

«Никакого отдыха! Я умру под ярмом. Жизнь – это битва. Пусть же я и проживу и умру, сражаясь!»

 

Печать E-mail

Если заметили ошибку, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter
Просмотров: 293