Рериховская библиотека
Необходимые пояснения
Автор этой, предлагаемой вниманию читателя небольшой работыВпервые книга «Звезда волхвов, или Христос в Гималаях» была опубликована издательством «Беловодье» в 1998 году. отнюдь не принадлежит к числу «рериховцев» и не примыкает ни к одному из потоков рериховского движения. Однако то, что на протяжении нескольких последних лет совершается вокруг имени и наследия Н.К. и Е.И. Рерихов, уже вышло далеко за пределы сугубо «рериховских» проблем и напрямую затрагивает фундаментальные вопросы нашего национального бытия, нашего прошлого и особенно будущего. А вот они-то постоянно находятся в центре моего внимания, что известно тем, кто знаком с моими предыдущими публикациями.
Уже одного этого было бы довольно, чтобы попытаться разобраться в причинах и механизме возглавляемой диаконом Кураевым патологически ожесточенной антирериховской кампании, странным образом объединившей в ненависти к Рерихам самых «крутых» демократов-русофобов и не менее «крутых» православных фундаменталистов из противоположного лагеря. Иными словами, в моем обращении к этой теме заметную роль сыграл чисто исследовательский интерес человека, последние десять лет работавшего именно над самыми острыми общественно-политическими проблемами нашей страны.
Но не только это. Присутствовал здесь, если угодно, сугубо личный мотив, живая и до сих пор благодарная память о первой послереволюционной выставке полотен Н.К.Рериха на его Родине в 1958 году, которая стала яркой вехой на пути моего собственнго развития. Тогда я и подумать не могла, что сорок лет спустя сама окажусь в предгорьях Гималаев, в долине Кулу, там, где и создавались многие из так поразивших меня в свое время полотен, и что это позволит мне в новом свете увидеть их. Тем более невозможно было представить, что такая моя встреча с Гималаями произойдет в неузнаваемо изменившемся мире — в мире, из которого исчез СССР и в котором семимильными шагами идет к своему торжеству новый мировой порядок; в мире, где уже не Россия, увы, противостоит ему — она стремительно утрачивает свою историческую роль, но совсем другие страны, и среди них не последняя — Индия; наконец, в мире, где столь любимый Н.К.Рерихом русский народ, «Иван Стотысячный», рискует стать народом-изгоем — притом на территории своей собственной исторической Родины.
Немало тем для горьких размышлений. И в этих условиях, казалось бы, с благодарностью надо пить из любого источника, где течет живая вода, где неколебимо утверждается вера в силы и будущность народа, ныне переживающего нелегкие времена. Как же тут не вспомнить, например, о том, что писали, говорили и делали Рерихи в тягостный, отмеченный поражениями первый период Великой Отечественной войны! Вот — в ее начале:
«В грозе и молнии кует народ русский славную судьбу свою... потрясения лишь вздымали народную мощь...» (Рерих Н.К. «В грозе и молнии», 1941).
Вот — годом раньше, в предчувствии грозных испытаний и с пронзительным пониманием исконной, неутолимой враждебности Запада к России, что особенно созвучно нашим дням:
«Сколько новых незаслуженных оскорблений вынес народ русский! Даже самые, казалось бы, понятные и законные действия его зло истолковались...
Остается также и то, что победы русские были исключены на Западе из исторических начертаний. А если уже невозможно было не упомянуть об удачах, о строительстве русского народа, то это делалось в самых пониженных выражениях. И об этом остались нестираемые памятники...
Но не помогло обидчикам русского народа все это кусательство.
Всякий, кто ополчится на народ русский, почувствует это на хребте своем. Не угроза, но сказала так тысячелетняя история народов...» (Рерих Н.К. «Не замай!», 1940).
За это, за свою веру в Отечество Рерихи вынесли потоки самой грязной клеветы, о чем Н.К. писал в 1941 году: «Вспоминались нападки фашистских газет. Экие ругатели! Главное обвинение было, почему я хвалю достижения русского народа. Мракобесы хотели, чтобы все достижения нашей Родины были стерты, а народ надел бы фашистское ярмо...» (Рерих Н.К. «По заслугам», 1941). Рерих писал о харбинских русских фашистах, откровенно работавших на японскую и германскую разведки, прекрасно понимая, конечно, какой реальной опасности подвергал себя, бросая вызов таким силам. Тем не менее шел на это ради Отечества, вот почему с полным правом мог сказать в 1942 году о себе и своих близких: «Для народа русского мы трудились».
Мог ли он вообразить тогда, что спустя пятьдесят с лишним лет грязная сплетня, пущенная зарубежными спецслужбами, широко пойдет гулять по России и даже резко повысит свой статус, получив гласную поддержку Русской Православной Церкви! Анафема 1994 года особенно поразительна тем, что резко порывает с прежней русской церковной традицией анафематствовать предателей (Отрепьев, Мазепа) и вменять в особую заслугу стояние за Отечество, особенно в годину тяжких испытаний. Об этом очень любопытную и актуальную мысль высказал Вадим Кожинов в беседе с Виктором Кожемяко («Совет¬ская Россия», 5 февраля 1998 года): «...Иосиф Волоцкий очень интересно сформулировал разницу между еретиками и отступниками. Еретик — это человек, который заблуждается, а отступники — они отрицают всю жизнь своего народа».
Видимо, нынешнее наше священноначалие более так не считает, если судить по откровенной поддержке, оказанной им современным отступникам, поставившим Россию в положение «побежденной страны» (выражение одного из ее злейших врагов, американского советолога З.Бжезинского).
Сегодня на страницах православной печати поношение Рериха порою соседствует с прославлением генерала Власова, забыт подвиг священников, отказывавшихся от сотрудничества с гитлеровцами (подробнее об этом в тексте), а православные на Украине расплачиваются в Церкви купюрой с изображением Мазепы — такой вот абсурдный поворот! А что подела¬ешь — «побежденная страна...»
Словом, уже этого было бы довольно для того, чтобы я сочла своим гражданским долгом в сложившейся ситуации выступить на стороне Рерихов. Подчеркиваю, в полном соответствии с русской ортодоксальной традицией почитания верности Отечеству как добродетели. Наш Архиерейский собор не нашел возможным счесть такую верность хотя бы за «луковку» (образ из «Братьев Карамазовых»), но я, также являясь частью русского народа, за который так беззаветно стояли Рерихи, никому не поручала платить за это стояние поношением и клеветой. У меня свой взгляд на вопрос, и я не вижу в Православии, которое исповедую, ничего, что воспрещало бы мне высказать этот взгляд. Более того: грехом посчитала бы дальнейшее уклончивое молчание. В конечном счете, это и стало главным, что побудило меня взяться за перо.
Наконец, обозначился и еще один мотив, особенно отчетливо зазвучавший для меня в Индии. А именно: заметный контраст между мощной исторической и политической интуицией Рерихов, их осознанной вовлеченностью в жестокие битвы века, их чувством ответственности за пути движения человечества, наконец, их недвусмысленно заявленным патриотизмом и тем, что я называю синдромом «эзотерического комфорта», поразившим, по моим наблюдениям, и часть «рериховцев» и околорериховских «эзотерических» кругов. В этом случае к работам Рерихов обращаются не за тем, чтобы получить ответ на жгучие вопросы настоящего и будущего, а с тем, чтобы укрыться в них от этих самых вопросов, — чего никогда не делали Рерихи. Не скрою, если бы это было так, если бы и впрямь можно было отождествить взгляды, жизненную позицию самих Рерихов и иных «рериховцев», вряд ли бы у меня явилось желание писать эту работу.
Равным образом, не явилось бы оно, если бы духовная жизнь Рерихов, какой она предстает в их многообразном наследии, тяготела к элементарному современному энергетизму и не имела мощных корней в русской православной традиции. К счастью, это не так, и как раз на ее почве возросло своеобразное, не имеющее аналогов Рериховское «прочтение» Востока — не через увлечение экзотикой, а через чувство глубинного родства. К сожалению, многие из нынешних последователей слабо, если не сказать больше, знают эту традицию (я говорю именно о знании, а не о вере, которая есть сугубо личное дело), и уже это не позволяет отождествлять путь Рерихов и «рериховцев».
Сегодня Россия стоит перед выбором. Она может принять усредненный, американизированный вариант «восточничества», что, между прочим, будет означать крах и ее самостоятельной восточной политики. Либо же может вернуться к самой себе, к своему наследию, немалую часть которого образует творчество Рерихов, и, по-новому, в свете новых вопросов и задач прочитав его, попытаться вернуть себе достойное место в мире.
В том числе и не в последнюю очередь — определить мировоззренческие основания своей восточной политики, что возможно лишь на основе собственной философии Востока. В противном случае ей грозит и здесь, в предназначенном к великому будущему регионе мира, играть ту же жалкую роль, которую она уже играет на Западе.
* * *
После выхода книги в свет в издательство «Беловодье» стали поступать письма с просьбами выслать книгу, однако тираж уже разошелся, и мне предложили подготовить новую публикацию, с теми дополнениями и исправлениями, которые я сочту необходимыми.
Разумеется, мне, автору, отрадно сознавать, что даже в наше трудное время вопросы, поднятые в «Звезде волхвов», вызвали такой живой интерес и что люди, немалая часть которых, можно предположить, находится в стесненных обстоятельствах, тем не менее нашли возможность или желают приобрести ее.
Откликнулся на книгу и диакон А.Кураев — разумеется, в свойственной ему манере. Одна из особенностей этой манеры — всячески подчеркивать, что оппоненты его, мол, не затронули ни одного из важных вопросов, поднятых в «Сатанизме для интеллигенции» и других его сочинениях. Словом, подобно либералу-идеалисту из «Бесов» Достоевского, представать перед общественностью «воплощенной укоризною» и неразгаданною тайной. Разумеется, дается понять, что тайна сия велика есть и навеки пребудет недоступной для всех недоброжелателей (они же и оппоненты) диакона.
Вторая особенность — это особая грубость тона, на грани базарной брани, смешанной с развязными личными выпадами. Подобной участи не избег никто — ни игумен Иоанн Экономцев, ни священик Петр Андриевский, ни украинский диакон Юрий Дудник (его письмо было опубликовано в «Руси православной»), ни, разумеется, я. Иногда к этой брани присоединяется нечто вроде доноса вышестоящему начальству. Так, Андрей Кураев сигнализирует: «Не знаю, как Юрий Дудник выполняет свои обязанности. Если так же бесчестно (!), как он выполняет самовольно взятое на себя служение богослова-цензора, то его настоятелю я могу лишь выразить самые искренние соболезнования».
Как говорится, комментарии излишни. Что касается меня, то Кураев уже предупредил кого следует, что я «выдаю себя за православного русского патриота» — будьте, мол, бдительны.
Отвечать здесь не на что. Единственное, на первый взгляд серьезное, возражение диакона (речь идет о Мельхиседеке) я рассматриваю в тексте книги. А сейчас хочу лишь добавить, что, как свойственно ему, диакон не удержался от самых откровенных подтасовок и передергиваний. Вот всего лишь один пример. Кураев цитирует тот фрагмент моей книги, где речь идет об использованном им выражении «вселенская смазь», и с наигранным удивлением восклицает: «Неужели К.Мяло считает термин “вселенская смазь” чем-то “советским” или новоизобретенным» и т.д. Думается, читатель, обратившись к соответствующему тексту «Звезды волхвов», сам сможет судить о мере добросовестности, с какой Кураев передает и интерпретирует его.
Но этот наскок Кураева еще и забавен. Привыкнув использовать слово «советский» исключительно в качестве жупела, он совершенно убежден, что и все остальные могут употреблять его лишь в таком качестве. И диакон даже не замечает, как явно противоречит самому себе. Ведь, по его словам, я когда-то боролась за «социализм с человеческим лицом», — хотя я никогда не употребляла это выражение, прекрасно понимая, что провокаторами были те, кто ввел его в употребление, и глупцами — те, кто проглотил наживку. Но если бы дело было так, как утверждает Кураев, то ведь не могла бы я одновременно браниться словом «советский»! Что ж, лишнее доказательство того, насколько неутолимая жажда преследовать и обличать может разрушать даже и простую естественную логику рассуждений.
В целом же, увы, «ответ» г-на Кураева показал, что никакой мало-мальски приемлемый, пусть даже и остро полемический, диалог с теми представителями Церкви, которые инициировали и продолжают травлю Рерихов, пока невозможен. А потому, обратимся к более важным и интересным сюжетам.
* * *
Со времени первого издания не прошло и года, но сколько событий! Главное из них — это, конечно, натовская агрессия на Балканах. Событие это, несомненно, относится к разряду тех, которые никогда не оставляли Рерихов равнодушными, и я сочла необходимым уделить внимание этой трагедии — тем более, что ход истории в очередной раз подтвердил правоту Рерихов против их гонителей, как прошлых, так и нынешних.
А кроме того, за это время мне посчастливилось еще раз побывать в Индии — в том числе и в Аллахабаде, и снова посетить «долину богов», Кулу. Многое новое увидеть, а на уже виденное взглянуть иначе, спокойнее и глубже, без той затрудняющей вдумчивое восприятие потрясенности, которая почти всегда сопутствует первой встрече с Индией. И лишь позже ее фантастичность перестает восприниматься как экзотика, а становится частью собственной жизни, когда обнаруживаешь здесь нечто близкое и созвучное своей душе, давно искавшееся и желанное. А главное — как будто уже и знакомое, лишь здесь раскрывающее себя в новом объеме и на новой глубине.
Для меня такой, отныне неотъемлемой, частью моей жизни стало то знаменитое гималайское свечение, о котором писал Н.К.Рерих: «Ночью же по ясному небу, с бессчетными звездами, со всеми млечными путями и зарожденными и сконченными телами полыхали странные зарницы. Не зарницы это, но то самое замечательное Гималайское свечение, о котором уже не раз упоминалось в литературе».
За время пребывания в Кулу довелось мне увидеть и эти зарницы, и странные вспышки далеко в горах, и поражающую множественность млечных путей — именно так, это не оговорка Рериха, — и густой звездный свет. От его мерцания пульсирует все небо — словно видишь биение сердца Вселенной.
А еще, бывает, движутся по небу, поднимаясь из глубины гор к зениту, огромные световые столбы — или, выражаясь высоким стилем, столпы. И мне эти таинственные столбы-столпы напомнили те, которые любимейшее русское предание связывало с невидимым градом Китежем, укрытым на дне святого озера Светлояр. В Древней Руси и вообще-то было принято думать, что неведомые, скрытые святыни в урочный час проявляют себя восходящими над ними столбами света (так в одном из самых знаменитых духовных стихов проявляют себя мощи Бориса и Глеба). Но наиболее мощны они над Китежем, и рукописное сказание «Китежский Летописец», широко ходившее в народе, говорило, что это таинственное сияние — молитвы неведомых святых, молящихся в невидимом граде: «И егда нощь приидет, тогда от уст их молитва бывает видима: яко столпы пламенные со искрами огненными к небу поднимаются… В то время книги честь или писати можно без свещного сияния…»
Индийско-тибетская традиция, связывая такие же столпы света с Шамбалой, иногда дает им то же объяснение: это молитвы неведомых праведников, молящихся на таинственной горе МеруИзвестный исследователь древнейших индоевропейских пластов русского фольклора Ю.Миролюбов упоминает, что ему еще в детстве приходилось встречать упоминание о Мер-горе в южнорусском фольклоре. О ней же пишет и современный исследователь В.Н.Демин в книге «Тайны русского народа» (М.: Вече, 1997), именно Меру считая прообразом знаменитой стеклянной, хрустальной или ледяной («город-леденец») горы либо твердыни русских сказок.. Но, скажут мне, ведь над Китеж-градом они невидимы, как и сам Град Сокровенный, а здесь, в Гималаях, видимы всем, явлены не только духовному, но и чувственному зрению — так, может быть, это другое? Нет, не другое — потому что и русская традиция знает эти столпы в образе не только невидимом, но также и видимом, отмечая как несомненную данность существование таких точек пространства и времени, где явления тонкого мира обнаруживают себя в мире чувственном, физическом. В народе говорили: пaзори (северное сияние) — вот это и есть те молитвы праведных. Кто они, где молятся — того знать не дано, а только их молитвами и мир держится.
Наконец, знала русская традиция и о связи света и слова — той, на которую, по истолкованию Юнга, указывает санскритское слово bhan, производные от которого в ряде европейских языков означают одновременно и «говорить», и «сверкать», «блистать». Кстати, не отсюда ли древнерусское «баять», да и само имя легендарного певца — Боян? Впрочем, этимология — дело профессиональных лингвистов, однако нельзя не заметить, что на Руси чистое молитвенное, да и поэтическое слово устойчиво связывалось с огнем и светом. Так, один из лубков старообрядческой Выговской пустыни изображал молитву чистой души в виде исходящих из уст обладателя этой души языков пламени. Разумеется, нельзя не вспомнить о Пятидесятнице, где эта связь огненных языков духа и человеческой речи явлена непосредственно. И кто же не помнит Лермонтова —
Из пламя и света
Рожденное слово.
И вот для меня теми темными вечерами, когда в Наггаре я следила в небе всякий раз новую игру света над Гималаями, как-то очень конкретно соединились древняя Индия и древняя Русь — вечная Индия и вечная Русь, с их несомненным общим истоком. Тилаку, с его полярной родиной в Ведах, отвечает поэт-поморянин Н.Клюев:
И страна моя, Белая Индия,
Преисполнена тайн и чудес!
Да, очень многое значимое для судеб России и мира стянулось, сошлось к личности и творчеству Рериха, загадке всей семьи (ее образ доныне являет нам могучий кедр о четырех стволах слева от входа в дом), а теперь едва ли и не всей усадьбы, высящейся над долиной. Предназначенный стать, вместе с основанным Рерихами Институтом Гималайских исследований «Урусвати», знаком присутствия, в первую очередь духовного, России в Индии, дом Рерихов сегодня все больше становится олицетворением ее отсутствия здесь. Зрелище невыразимо печальное, от которого щемит сердце, — особенно на холодных осенних закатах, когда разойдутся из «Урусвати» редкие посетители и воцаряется вокруг полное безмолвие, нарушаемое лишь шелестом падающей листвы. Да еще внизу, по дороге, порой пробегают дети, проходят крестьяне — все еще в тех самых одеждах, которыми любовался Николай Константинович. Но уже нет никого здесь, кто мог бы объяснить им, что радужное кольцо вокруг Бориса и Глеба (картина эта находится в «Урусвати»), что сияние русских северных снегов на полотнах Рериха — той же природы, от того же света, который являет себя и здесь, в Гималаях. Что у нас и у них — общее предание и общий исток. Тот, где северное русское Поморье сливалось с поморьем Индийским, как в клюевской «Погорельщине».
Зато, как говорится, уже невооруженным глазом видно, какую новую актуальность приобретает сегодня весь маршрут трансгималайской экспедиции Рерихов. Для новой жизни в грядущем тысячелетии оживают старинные караванные тропы, снова сливаясь в Великий шелковый путь, который созидается без России и оставляет ее в стороне от евроазиатских коммуникаций XXI века.
Но этими тропами шли ведь не только караваны с товарами: с древнейших времен ими шли также идеи и верования, вместе с исповедовавшими их людьми. И мысль о том, что «единый индоевропейский этнокультурный массив заложил основы древнейших мировых цивилизаций», во времена Рериха бывшая еще гипотезой, сегодня, в свете новейших археологических, лингвистических и религиоведческих открытий, приобретает статус самоочевидной истины. Нет никаких сомнений, что образам того первоединства человечества, которое Рерих угадывал в увлекавшей его и совсем не примитивной культуре каменного века, также принадлежит великое будущее.
Россия же, которой предлагается предать забвению и даже проклятию своих первопроходцев такого поиска (получив взамен залежалую продукцию весьма специфического происхождения), рискует и здесь остаться на обочине — теперь уже не только Великого шелкового, но и вообще Великого Исторического Пути.
* * *
Что ж, «вечности заложник у времени в плену», Н.К.Рерих подождет: он уже сопричастен ей, вечности, как сопричастны ей и сами Гималаи. Ждет и дом в Кулу. Еще возможно оживить, наполнить русским духом и его, и «Урусвати», но стоит ли сейчас говорить об этом?
Ведь прежде надлежит самой России вполне определиться со своим отношением к трудам и наследию семьи Рерихов. Если ее общественное мнение и впрямь согласно с зачислением их в «сатанисты», то зачем России усадьба в Наггаре? Разве лишь для того, чтобы предприимчивые люди и на этом стали делать бизнес… Равнодушно приняв анафематствование семьи Рерихов, Россия вроде бы уже и отреклась от поисков неведомого, от своих древних истоков, память о которых равно вела и паломников на берега Светлояра, и русских первопроходцев в таинственные глубины Гималаев. Все дальше по дорогам странствий и все ближе к светлой и огненной сущности мира — единой во всей Вселенной.
В марте 1942 года Рерих записал в своем дневнике: «Именно русские могут идти по нашим азийским тропам». Пойдем ли?