1947

25 апреля

На сердце странный непокой, сердце и ликует, и болит. Время пришло. Возможно – открылась страница Новой Эры. Волна творческого восторга увлечёт народы. Пусть ныне время острейших несогласий, пусть в политике крайнее взаимное непонимание, пусть конференции не приносят дружелюбия, пусть даже в Греции свирепствует война между братьями, и в российском государстве голод и хаос, и всё же – именно здесь, на Востоке, ощущается близость героического, возвышенного света. Самое лучшее, священнейшее, запёчатлённое на страницах истории как каждого человека, так и народов приносит то, что мы называем чудом или нежданностью, озарением, духовным взрывом. Накануне такой духовной революции мы теперь находимся. Это мы ощущаем всеми глубинами сердца.

Есть сведения из Москвы, что Н.К. в середине лета приедет в Россию. Это будет огромным решающим событием. В Москве об этом сказал одному инженеру, последователю Учения, выдающийся архитектор Щусев, который переписывается с Н.К. От него получено письмо с такой вестью. Если это действительно истина, то исполнятся все наши надежды и устремления. Как много мы думаем о том, что же теперь делают наши Руководители. Последней вестью была открытка, которую получил Зильберсдорф от Н.К.: «Все находимся на старом месте и трудимся, как прежде». С 40-го года прервалась наша связь, мы не могли представить, чтобы столь деятельные люди могли усидеть на месте, когда их родине угрожала опасность, когда человечество взбесилось и половодье страданий затопило полмира. Но ведь больше всего помочь можно с Гор. И, разумеется, они совершили множество трудов, сколько будет картин, сколько книг! Как знать, не вышли ли некоторые книги Учения в Америке? Е.И. ещё написала, что она нежданно получила весть обо мне. Мы всё же пробовали ей писать, но неуклюже, втайне от цензуры, не знаем, получены ли наши письма. Так, в немецкие времена писали через Швецию. И теперь, в феврале, мы с Гаральдом получили письма от Зинаиды Фосдик, в которой узнали нашего старого друга г-жу Лихтман. Она, очевидно, вторично вышла замуж. Письма она подписала как директор Академии художеств Рериха. И на конверте эмблема Академии. Таким образом, написано в полуофициальном тоне. Тогда мы рассуждали, что пришло время, когда вновь можем переписываться без страха по поводу цензуры, и эти письма писались по Указанию. Зинаида пишет, что Е.И. и Н.К. беспокоятся, не зная, как мы живём, и велят передавать нам приветы. Гаральд немедля написал в Гималаи, я ответил Зинаиде. Мы сознавали, что копии наших писем останутся в Москве среди бумаг НКВД. Нас уже официально предупреждали, что каждого, кто переписывается с заграницей, здесь считают шпионом. Такой мрачной узости духа человечество ещё не видало. «Все, кто не абсолютно с нами – против нас». Насильно пытаются всем привить свои взгляды, как будто силой можно чего-то добиться. Одного не могу понять, как все нынешние руководители культуры способны, даже с этакой логической «сердечностью», врать или извращать действительность? Или это наивность, привычка, или полное тупоумие известной «великой личности» [1]? На всех семинарах, во всей прессе, во всех статьях читаем и удивляемся. Может быть, кое-кто и думает, что «ради пользы дела» можно прибегать к самым иезуитским средствам. Второе, чего доныне не могу понять, что также от тьмы и особенно удивило, когда вторично русские вошли в Латвию, это – огромное неравенство, или «категории желудка». Кто-то получает всевозможные дополнительные карточки и привилегии, другие, как, например, моя жена – совсем ничего. Дети, и особенно подростки, получают меньше всех, хотя непрерывно трубится, что здесь рай для матери и ребёнка. Ведь если уж приходится нести тяжкую ношу, если надо терпеть, то понесём же эту ношу ради блага Будущего – вместе, как братья, как труженики единого труда. Как всегда, дети белого хлеба не видят, но видят его – великие господа. Да, на Украине был большой неурожай, но при хорошей организованности и любви, и главное – братстве, многое можно было спасти. Моя зарплата «сравнительно неплохая», но прожить трудно, продаю книги, но и так мы – пятеро человек – еле-еле выживаем. Но что скажет простой рабочий? Зарплата – истинная насмешка и издевательство. Поэтому и говорят, что в Советском Союзе все или воруют, или продают. Но сколько так может продолжаться? Малейшая практическая вещь требует громадных усилий. Трудности всё же можно благословлять, только безмерно болит сердце за столь ужасно бессмысленно разбазаренную энергию и время. Всё, что хорошо в Конституции, в жизни перевёрнуто наоборот. Все эти «свободы» только для партийных – говорить во имя своей идеи. В последнее время ведётся большая агитация, чтобы латыши возвращались из-за границы. Руководители государства «гарантируют» свободу и неприкосновенность. Да, на несколько месяцев – действительно. А потом опять – по одному <люди> исчезают. Знаю много случаев. Потому многие, которые ранее вернулись из-за границы, скрываются. Большинство сосланных в позапрошлом году всё же вернулись. Но ссыльные 41-го года почти все погибли. Нам было очень больно слышать о нашей Ольге Мисинь, которая умерла от голода в сибирской тундре. Дочь, Лаумите, выжила, хотя при лесных работах на неё упало дерево и она несколько дней была без сознания. Она ведь уехала вместе с родителями добровольно, ещё почти ребёнком. Позже мы получили сведения о самом Мисине, которого освободили из заключения, – хотел ехать к дочери, но директор фабрики не пускает. Можно ли представить такое рабство! Мы уже давно переписываемся, друзья ему помогают. Мисинь, в непосильных страданиях этого испытания, сильно вырос. Всё переносит бодро и радостно. Ещё и другим помогает и учит. Драудзинь совершила маленький подвиг – послала ему в посылках с газетами отдельные странички из Учения, таким образом, у него есть уже обе части «Листов Сада Мории»! Можно представить его радость. Может быть, в этом году он вернётся. Его огромная деловая энергия будет необходимой в строительстве Будущего. Относительно Клизовского и Буцена нет никаких сведений. Такое чувство, что они оба погибли. Буцена увезли из тюрьмы, уже там он был ослабленным. Клизовский, больной хроническим недугом, отправился в путь в лёгком летнем плаще. Разумеется, за эти два года они прислали бы нам какую-то весточку, если бы ещё жили на этом плане. В позапрошлом году простились с нами многие чудесные друзья – люди, всем сердцем жившие Учением и столь радужно верящие Свету Будущего. В январе, далеко в Валмиере, умерла Велта Бормане – человек души, безмерно жаждущий культуры и духовных знаний, которой был близок Образ Учителя. Была великая неожиданность, когда пришло печальное известие, но пришлось склонить голову перед рукой судьбы. У неё было воспаление лёгких, но в больнице лечили неправильно – как от тифа. Какой-то знакомый взял её Портрет, часть книг. И это было печально. Её последние переживания ушли вместе с ней. Но она в будущем так пригодилась бы нашему Обществу! Кто знает, где можно больше приложить сил? Вторая неожиданность – уход Аринь. Это был преданный дух, реально понимающий и помогающий. Много полезного она делала в книжном магазине. Когда-то в Обществе на двух званых вечерах Аринь читала мою работу о Братстве Грааля. Она внезапно заболела каким-то странным нервным параличом. Последние свои дни она прожила в доверии и молитве, как в трансе. Когда я её навестил, меня словно намагнитила её пламенная молитва и духовная прояснённость. Она рассказала мне свои воспоминания времён первой группы старшего Доктора, в тот день её безмерно поразил Образ, увиденный как Портрет Учителя: когда она вышла на улицу и присела в парке, в радостный, ясный весенний день, она внезапно увидела, что всю синеву неба покрывает Чудесный Образ. Она умирала одна, в больнице, и когда я увидел её в часовне, завёрнутую в бумажную ткань, меня глубоко потрясла иллюзорность явлений этого мира. И затем, в апреле, ушёл наш друг Сеглинь. Он был человеком практической жизни, к книгам и к Учению его приходилось привлекать, но в глубине сердца он нёс великую светлую веру, и главное – везде в жизни умел помочь и послужить. Мы с Бруно были при нём, когда он ушёл. Боль временами угнетала его существо, но он героически не терял смелости, и свет не погас в его детских глазах. Бруно держал Портрет Учителя, и я вместе с ним творил Священную молитву. Так он ушёл, и его последние слова, обращённые к Учителю, были: «Родной, облегчи мои страдания». И здесь, под конец, я пережил чувство возвышенного бессмертия духа и тленность «майи» физической оболочки. И затем, в санатории, умер Осташов, больной чахоткой художник, у которого и в последние мгновения Касания к Высшему были велики. Далее, в январе в Латгалии умер богобоязненный человек – Молчанов. Он изредка наезжал в Ригу, и выказывал истинно хорошее понимание Учения и трепетное созвучие с ним чистейших струн своего духа. В будущем и его будет нам не хватать. И, наконец, в марте минувшего года ушёл наш отшельник в Огре – культурный человек, Янис Залькалн. И его смерть, истинно, была столь же трагически загадочной, сколь одинокой и самобытной была вся его жизнь. Мы узнали об уходе только через неделю после его смерти, когда утром, как «неустановленное лицо», было решено перевезти из больницы на кладбище и вывалить в общую могилу: мы ещё успели этому воспрепятствовать, позаботились о похоронах, перевезли его в часовню на Лесное кладбище, но в последний момент приехала сестра и увезла его в Валмиеру. Мы после неоднократно побывали в Огре, на его даче, я получил его рукописи, святые вещи, все близкие нам книги. Он с большим вкусом собрал <труды> о мировой культуре! Я ему глубоко благодарен за то, что в 1929 году он познакомил меня со старшим Доктором, у него я брал книги по теософии на французском языке и по его «рекомендации» попал в январе в первую группу Учения. И за то, что он перевёл несколько книг Учения в составе комиссии: «Листы Сада Мории», «Криптограммы Востока», вторую часть «Иерархии». У него был образцовый литературный стиль, который я тщетно искал у других. В последние годы, правда, я немало его подгонял, но он стал флегматичным, мрачноватым, замкнутым. Единственно, он начал переводить книгу «Аум». А у нас ведь работы – непочатый край, и именно переводчики и писатели с хорошим чувством стиля нам так необходимы. Ещё доныне я сожалею, что в своё время мы не издали на латышском языке книги по восточной философии для молодёжи, не владеющей русским языком, они чрезвычайно необходимы. Ошибка его в том, что в последнее десятилетие он избегал коллектива, считал более важным свой индивидуальный путь, даже ушёл из Общества. Сколько я ему доказывал абсолютную необходимость коллективного и кооперативного пути. Нам ведь положено воспитывать, формировать себя волевым усилием в широких общественных масштабах, прилагать к тому всё своё сердечное горение, ибо, не понимая великого смысла кооперативного принципа нашей эпохи, мы не понимаем Учения. Потому я за последние годы духовно от него отстранился. Лично для меня из-за моей речи и характера общественный путь – самый трудный. Сколько трудностей и мучений мне приносила моя миссия в Обществе! Но ведь знаю, что мне надо себя ломать, надо себя развивать, и, в конце концов, в чём же ещё может быть большая радость и большее счастье, нежели в общении с ближайшими друзьями в единой, нескончаемой, огненной идее Служения?

Теперь значительный трудовой накал проявила Драудзинь. Она перевела «Братство» (правда, я всю осень усердно работал над корректурой), заканчивает переводить вторую часть «Писем Елены Рерих». Разумеется, она совершенствуется в смысле стиля. У неё – внутреннее тонкое понимание Учения, и это – весьма редкий дар, который помогает и при переводе. Она выписала из Учения многие темы, которые теперь переписаны на машинке, за эти годы она свершила большую работу, единственно, она руководствовалась несовершенным индексом и поэтому научной скрупулёзности местами не хватает. Мой добрый друг, с ней часто встречаюсь, и между нами неизменно самое сердечное взаимопонимание и сотрудничество. Она своим материнским сердцем дарила душевное тепло и оказывала практическую помощь многим членам Общества. Скольких изголодавшихся духом она накормила! Ныне у неё есть маленькая группа «молодых», которые действительно жаждут Учения, там и своеобразный, светлый дух – Алиса Эка, душа которой пришла с Востока, из мира йоги, и в которой живёт чувство преданности, – интересно будет наблюдать, как устремится эволюция сознания этой девушки. Она переписала на машинке вторую часть книги «Листов Сада Мории», корректуре которой я посвятил столько времени. У нас переведены и другие книги Учения, но работа сделана неумело, так что надо бы основательно поправить. Но где же взять время? И в Обществе нет человека, чьему пониманию литературного стиля можно было бы полностью доверять. Но абсолютно необходимая работа не ждёт. К тому же моих рук дожидаются и мои собственные работы. Мой труд о Граале, хотя и медленно, всё же подвинулся вперёд. Неустанно я собирал материалы и, как мозаику, вкладывал в свою работу. Нужно ещё и ещё дополнять и шлифовать. Это ведь только <первый> том – тема в научном освещении. Ещё нужно создавать образ Братства в эзотерическом аспекте. Это я уже начал ряд лет назад, но всё ещё ничего не сформировано. Потому и моё сердце часто кровоточит и кричит, когда опять и опять приходится напрасно тратить энергию и время. Потому и самая горячая моя молитва: «Помоги не пройти мимо Труда Твоего!» Часто так болит каждый минувший час. Что же я скажу своим Руководителям, когда они спросят, а спросят весьма и весьма скоро, что же я сделал хорошего за все эти годы для Общего Блага и для Будущего? Не придётся ли мне сильно краснеть от стыда? Единственное, что нового я создал, – это очерк об Аспазии и Перикле. В своё время меня так захватил образ Аспазии из Милета, хотел его очистить от пыли и грязи, которыми «одарили» её хулители. И наконец её Лик возник предо мной в синих милых сумерках истории как неземной образ Божественной Мудрости – Диотимы [2]. Недавно с великим энтузиазмом начал собирать материалы: тематику Учения для детской книги, но напряжённая работа в библиотеке заставила пока это отложить. Да, в библиотеке я проработал двадцать шесть с половиной лет, получаю даже «пенсию», и ныне, по воле нового руководства, переустраивающего всё по московскому образцу, согласно мартовскому приказу, мне надлежало бы перейти в другое помещение, туда, где, конечно же, властвуют порядки, больше схожие с фабричными. Пока учли мою просьбу и оставили ещё здесь до начала мая, для завершения отдела классиков. Но надеюсь, что и тогда будет для меня какая-то Помощь. Ибо здесь всё же у меня есть возможность, при всём рабочем накале, иметь и какие-то творческие моменты. В других стандартизированных отделах теперь господствует великое бессердечие и холодный, нормативный темп труда. Часто теперь ощущаю, после долгих трудов, что ныне я с радостью простился бы с библиотекой. Ибо теперь, во втором, интенсивно-напряжённом периоде моей жизни, всей кровью сердца переживаю огромную потребность посвятить себя единственному труду, которому я наиболее, наисущественнейше, наисвященнейше нужен: делу Учения, делу Общества. Духовная культура загнана в подполье, всеми силами необходимо её будить, строить, созидать. Молодых, жаждущих сознаний немало. Чувствую, что в великом русском народе, истинно, много огненных, будущных сознаний, которые ещё следует поднимать, прояснять, которые ждут своего часа озарения. Эти души обладают героическим, самоотверженным звучанием, готовностью гореть и служить. Особенно – среди молодёжи. В Ригу приехали сотни тысяч русских, и всё же по ним ещё трудно судить, ведь большинство из них – искатели приключений и корысти. Кто знает, в каких уголках России, в каких селениях и хижинах тлеет тайный, жаждущий, священный огонь? Когда же придут Великие Лученосцы, Великие Друзья народа, Великие Учителя народа, которые подойдут к каждому сознанию, как к своему, со священнейшим камертоном, им присущим, и когда же сердце истинно затрепещет и воспламенится и будет гореть небывалым озарением и энтузиазмом служения? Когда же придут Те, Кто даст тон нового звучания сознанию Великого народа – одухотворённого, полного человечности и братства, священной культуры?

Мой милый друг, Гаральд, с которым вместе мы обдумывали и несли ответственность за все дела, с которым я часто встречаюсь и делюсь сокровеннейшими мечтами, он тоже – как возрождённый. Особенно этой зимой стал гармоничным и нежным. Время больших взрывов и нервности давно прошло. Кое-что иногда бывало, но после мы понимали друг друга ещё глубже. Его чрезвычайный темперамент столь импульсивен, что, конечно, его иногда трудно удержать в границах. Я чувствую его Ясную Сущность, люблю его Преданную Душу. Да будет над ним всегда Благословение! По его инициативе ныне у нас есть группа на квартире у Якобсонов, кроме нас, приходят ещё Драудзинь, чета Пормалис, сам Гаральд пригласил Валковского – это одно уже указывает, в направлении какого удивительного терпения и дружелюбия развился его дух. В этой группе царствует дух великой динамичности, огненные Слова Учения чередуются со звучанием сфер «Парсифаля» и «Ave Maria». Развиваются и Якобсоны. Чуткой душой является г-жа Пормалис, с которой у нас большая дружба. Она пришла, по моему приглашению, осенью 44-го года в качестве моей помощницы в библиотеку, но, по причине большой культурности, её у меня забрали, направив на другие работы. Также в библиотеку, позванные мною, пришли и другие друзья: Якобсоны, Вернер, Пейль. Межапарк – истинная колония приверженцев Учения. Ко мне приходят и молодые одухотворённые друзья Присёлковы, милые люди, особенно уважаю жену; затем – виртуоз музыки Качалов с женой-искусствоведом [3]; ещё – Лицис-Рекстынь, которой я бескрайне благодарен, что она спасла картины и книги. Судьба её тяжка, муж в переходное время пропал в Курземе, приёмный сын вернулся из Германии, его ищет НКВД и т. д., саму её недавно уволили из Передвижного театра, ибо по причине слабого сердца не могла переносить поездок и богемы. Трогает её детская преданность и доверие. Встречаюсь ещё с г-жой Крауклис, Валентиной <Арефьевой>, иногда – с четой Лиепа и с другими. Удивительно и приподнято отпраздновали мы в этом году День Учителя. Днём я был у Екатерины, а вечером собрались у меня. Эти напряжённые часы высшего духовного благоговения незабываемы. Я радуюсь Дружбе и Единению – этому божественному Дару. Так хотелось бы его умножить, так хотелось бы, чтобы сердца в гармонии устремлялись в великом пути Служения.

За последний месяц я пережил небывалое внутреннее напряжение. Физически временами я был как бы сломленным, каждая клетка тела болела и дрожала. Возможно, были и космические причины. А потом были мгновения радости и восторга. И опять – тишина. Хочу войти по-деловому в ритм труда, хочу использовать каждое мгновение. Бывают тяжкие минуты, но самое трудное – остановиться, бездействовать. Энергия должна вечно лучиться напряжением. Только это – жизнь.

 

28 июня. Суббота

Сегодня утром Драудзинь уехала в Москву. По нашему заданию, с нашими благословениями. С поездкой в Москву мы, быть может, запоздали, но до сих пор не было пути туда. Ведь главной задачей Риги до сих пор было: давать Учение, быть проводником Учения, и особенно – для русского народа. В советское время здесь с Учением познакомились только несколько офицеров из России. Затем – родственница Осташовой в Москве, и ещё недавно инженер Вискунов с несколькими друзьями. Он пишет в Ригу символическим языком о той радости, которую ему даёт Учение. И затем в начале июня в Москве был наш Качалов, отличный пианист-виртуоз, правда, ещё не выкристаллизовавшийся, но романтичный и пылкий последователь Учения. Ему ещё предстоит найти себя, ибо его композиции только в зачатке. Также нужна ему соизмеримая практическая деятельность. Его жена заканчивает ныне факультет искусствоведения – за два года! Она – живописец и тоже следует путём Учения. Оказалось, что обе тётки Качалова в Москве – старые теософки. Для него самого это было неожиданностью. И через них он познакомился с бывшим руководителем теософской ложи Буткевич <?> и другими. Есть <у них> какая-то <дама>, которая слышит голос и записывает культурные, нравственные наставления. Эти дамы очень заинтересовались книгами Учения. И особенно в восторге от того, что в Риге на русском языке вышла «Тайная Доктрина», колоссальный труд, над которым когда-то работала комиссия, но не управилась, и теперь перевела русская женщина, о которой они ничего не знали. Они рассказывали также о том, что относительно политических событий полагаются на Высшую Волю, но чувствуют, что именно теперь назрело время для чего-то величественного и нового, для какого-то духовного открытия или переворота. Истинно, мироздание опять окутано неким напряжённым ожиданием. Что же будет? Токи в последние месяцы столь невероятно тяжки. Давят на грудь и на голову, подавляют иногда сознание. Но дух с силой рвётся ввысь, горит, борется, пытается обуздать себя ритмом труда.

Таким образом, мы решили направить Драудзинь в Москву, тем более что её уже давно сердечно приглашали знакомые. Дорожную сумку нагрузили до верха книгами Учения и Н.К. Всё подробно продумали. Сердце горело в непокое – быстрее бы! Лишь бы опять не опоздать! Ибо будет грустно, если наши Великие Друзья появятся в Москве, и ничего не будет подготовлено. Единственно Монографию там распространяют, но Учение молчит, ибо книги запрещены. Далее – мы просили посетить академика Щусева, что являлось особенно важной задачей, Драудзинь ведь должна была нам привезти какие-то сведения об Н.К. и о личности самого Щусева. Ходили слухи, что и он соприкоснулся с Учением, но из других источников. Когда-то он, в царские времена, строил церкви. Что он за человек? Я передал для него письмо, а также свои книги об Н.К. Важно ведь наладить контакты. И в Риге от одного русского художника мы получили весть, что Н.К. за границей старается получить русское подданство. Это ведь было бы знаменательным явлением, это ведь свидетельствовало бы, что срок действительно настал! Сердце чувствует, что мы накануне великих событий. В Париже открылась новая экономическая конференция. По слухам – она будет последней (?). Что она может дать, если нет политической базы. Всё ещё готовятся к войне. И у нас ощущается известное напряжение. Говорят о новых массовых ссылках в случае войны. Однако трудно верить, что война возможна. Скорее всё же усилится морально-дипломатическая война.

Весь июнь я напряжённо работал над своей книгой. Ныне условия на работе лучше, остаётся время и для себя. Элла переписывает карточки. Ещё на этот месяц мне разрешили остаться в прежней комнате, на старом стуле, на котором я сидел уже 25 лет. Здесь мне всегда было спокойно, здесь я был способен мыслить наиболее возвышенными образами. Стараюсь не думать, что будет в августе, после июльского отпуска. Далёкие прогнозы теперь нельзя делать, единственно нужно эволюционно и целесообразно использовать каждую минуту. Что я скажу Е.И., когда она спросит: «Как продвинулась ваша книга?» Хотя бы первый том я должен полностью отшлифовать. Но материалы всё приходят и приходят. И что-то ещё меня не удовлетворяет. Соблюдал ли я в последние годы Закон Соизмеримости? Не слишком ли служил повседневности? Не излишне ли жизненные заботы мешали заботам духовным? Достаточно ли пытался осознать, что упущенные мгновения не возвращаются? Был ли достаточно беспощадным к своей несоизмеримости? По-настоящему ли осознавал свою Задачу? Далее так больше нельзя. Когда вспоминаю, когда заново перечитываю Слова данного мне Задания, вся моя сущность горит, мне стыдно, мне жгуче больно...

Хотя и наваливаются временами тяжелейшие токи, нужно отряхнуться, освободиться, обновиться. Нужно дух держать неизменно бодрым – против всех стихий.

К нам ныне подступает ещё одна болезненная проблема. В своё время, когда в Ригу пришла советская власть, Государственная библиотека взялась собрать книги из квартир, оставленных их собственниками. Мы спасли книги Буцена. Но, принимая книги Клизовского и Стуре, пришлось идти официальным путём. Тогда это дело улаживали Якобсоны, помогал я и Вернер. Нужно было эти книги перевезти также на частную квартиру, но мы боялись уличного контроля и перевезли их в хранилище Государственной библиотеки на улице Арсенала, сложили в самом тёмном уголке на третьем этаже, где уже находилась часть нашей библиотеки после ликвидации Общества. Главной ценностью были издания самого Клизовского, возможно, около 800 книг. В то время в библиотеке было дружественное руководство, мы думали, что книги там более-менее в безопасности, но нам следовало предвидеть и будущее. Потом прежнее руководство сняли, пришли строгие партийные мужи. Прошлым летом и осенью проводили учёт книг. «Нелегальные» нужно было отдать в спецфонд. Проводили ревизию груд собранных книг, «негодные», среди которых, возможно, были и многие истинные сокровища культуры, увезли. Единственно отложили проверку упомянутого хранилища, потому что там зимою было холодно. Но, наконец, пришёл новый приказ – десять работников направляются в хранилище. Разумеется, за пять дней, до начала отпуска, они проверят только нижний этаж. Значит, опасность для верхнего этажа, о чём я так много думал, кажется, отодвинулась ещё на один месяц. Хотя бы и так. Сердце чувствует, что и на этот раз будет хорошо, и всё же больно за несообразительность. В немецкие времена погибло более 400 экз. моей книги «Водитель Культуры», которые я отдал на комиссию. Книги эзотерической, истинной культуры обе эти власти ненавидят. И это понятно. Можно понять, во имя чего «слепой» цензор распоряжается. Назло всему дикому и тёмному Победа Света уже наступила. Сами джинны немало помогли возведению Храма. За всем хаосом в верхушке поворот в части народа ощущается большой. В линиях много верного, была бы только человечность и свобода духа. Лишь бы заботились, чтобы в Великой Семье все голодные телом и духом были накормлены. Но теперь, чтобы насытить физическое тело, приходится завоёвывать прожиточный минимум вне трудовой зарплаты. И точно так же, чтобы утолить голод духа, нужно тайно читать и собираться, как в средневековье. Когда же поймут, наконец, что Эзотерическая Наука является высшим завершением любой науки, лучезарным венцом науки будущего? Когда же это, наконец, поймут погрязшие в предрассудках невежды? Точнее говоря, имя им – мракобесы. Сколь много учёных в Советском Союзе работают над одухотворёнными трудами, которые они не только не могут, но и не имеют права публиковать. Подобно этому живописцы с идеалистическими взглядами, романтические поэты прячут глубоко в стол свои лучшие работы. Но наступит время и для них! Истинно, оно уже наступило!

 

9 августа. Суббота

Сегодня наконец перехожу в новое рабочее помещение на улице Англиканю, в отдел библиографии. Разместился я в дальнем уголке комнаты, у окна. Вид на храм. Вблизи Даугава. Наверное, нас здесь будет четыре человека. Во втором конце продолговатого помещения будет сидеть комсомолец В., который в одних вопросах – фанатически узкосердный, в других – коллегиальный. Работники вообще-то вежливы. Надо будет вести картотеку, составлять списки. Этот отдел менее всего обладает реальным основанием, ибо какая-то часть – пропаганда. Мне обещали, что политику давать не будут. Как много энергии тратится напрасно. Как часто – бессмысленное «перетаскивание камней» из одного угла в другой. Потому учреждениям и необходимы такие большие штаты. Потому и зарплаты такие мизерные. Но, с другой стороны, у работника большие нормы. Кое-кто на самом деле становится как механизм. Выпадет ли какое-то время и для себя? Конечно же, не для себя, но для общего блага, для того единственно реального, единственно важного общего блага, ради которого я живу и дышу. На площади Пилс я прожил 25 лет, в одной комнате и на одном стуле. Разумеется, я нисколько не консервативен, но не могу взять с собой все продуманные мысли, всю прежнюю атмосферу, всю возвышенную ауру. Ибо в моей комнате за все эти долгие годы никто не курил, почти что никто не ругался, мне кажется, даже грязных и эгоистических мыслей там было совсем мало. И помощники у меня по большей части были такие, с которыми я находил контакт. Там были у меня свободные минуты для духовного творчества. Четыре месяца назад мне надо было уйти, ещё остался, и это пошло на пользу моему труду о Братстве. Конечно, я немало сделал полезного и для библиотеки. Но теперь – новый порог. Avanti! [4] Единственно сердце болит о моей работе. В молодости это было иначе. Но теперь, когда мне каждая минута эволюционно дорога, кажется столь бессмысленным, что мне приходится исполнять сухую, техническую работу, которую способен делать любой другой. И в последнее время я загорелся новой идеей: хочу окончательно завершить очерк о реинкарнации, который надо бы переписать на машинке и раздать многим. Замысел мне подала в конце июля рачительная хозяйка <хутора> Грундзалес Рудачи, к которой я отвёз обеих старших дочерей. Там я несколько дней чувствовал себя как в раю. Меня опьянила смиренная тишина полей, холмов и берёзовых рощ – всё то, чем я давно не имел возможности наслаждаться. И однажды вечером хозяйка начала меня расспрашивать об идее перевоплощения. Я никак не ожидал, чтобы эту кроткую, приветливую женщину занимали глубочайшие проблемы. Разумеется, в своей статье я условия несколько обобщаю. И вот, эта идея ныне во мне горит и не даёт покоя. Успел написать в развёрнутом черновике, но нужно ещё многое шлифовать. Нужно собирать заметки. Именно из-за этого, как раз теперь, сердце сильно рвётся прочь от границ и решёток ежедневных трудов, оно вопиет, что его лишили столь многих чудесных мгновений творчества. Попытаюсь писать рано утром, но ещё до восьми мне надо сесть на трамвай. Однако я бескрайне благодарен и за те возможности, которые дарованы мне Учителем.

В конце июня мы испытали волну восторга. Мы посылали в дорогу в Москву нашу Екатерину в гости к новым друзьям. Она вернулась, стопроцентно исполнив свою «миссию». Эти три теософки, с которыми она познакомилась и для которых отвезла книги, уже седовласые, но встретили её с восторгом и с радостью за Учение. Также инженер, у кого уже в течение многих лет было своё мнение, пробует переориентироваться. Он понимает, что «Тайная Доктрина» и Живая Этика исходят из одного Источника! Зерно брошено, и это – главное. Появятся и другие, подойдёт и молодое поколение. Именно в Москве должны созреть новые священные зёрна. Именно там, где теперь средоточие русского народа, должны воссиять лучи Учения. Так будет! И ещё достижение. Екатерина была у Щусева. Подарила книги. <Вручила> моё письмо. Он указал на Бабенчикова, что тот переписывается с Н.К. Екатерине удалось с ним встретиться. Он вежливо рассказал, что Н.К. прибыл на научный конгресс в Индии, где с каким-то русским вёл переговоры о том, чтобы выхлопотать визу для приезда в Россию. Значит – это факт. Значит – время настало. Бабенчиков думает, что Рерих прибудет осенью. Ещё рассказал, что его сын Святослав женился на какой-то индуске. Екатерина рассказала нам и об условиях в России, сколь многим колхозникам очень трудно, как мало ещё порядка. Таким образом, там текут два потока – один вверх, к подвигу, к строительству, второй – всё ещё к разрушению.

 

15 августа

Каким же образом в столь стихийную, широкую русскую натуру могло внедриться сектантское узкосердие, которое превзошло даже средневековый католицизм? Более не может быть «аполитичных», даже немарксистских дел, кто хоть немного иначе думает, тот понемногу вытесняется из культурной деятельности. В 41-м году ещё было немного свободнее. Помню, как на собраниях Союза писателей дебатировали «буржуазные» писатели В.Эглитис, Бите-Палевич и другие, разумеется, не на политические темы, но по писательским вопросам. Теперь такие дебаты немыслимы. Допускаются только дебаты в рамках марксизма. В. Эглитис и Эрсс за свою чистосердечную откровенность уже в ином Мире. Оставшиеся писатели сидят тихо, погрузившись в зарабатывание на жизнь. И те немногие, кто пытался сотрудничать <с властями>, после выступления Жданова получили основательный нагоняй. Если ты не полностью с нами – ты против нас. Не признают малого сотрудничества, но требуют всё сознание. И мне не везло с сотрудничеством. Я давно искал в ВАППе [5] что-то подходящее для перевода. Поначалу ещё кое-что можно было достать, но сердце этого принять не могло. Лучшие работы были разделены между друзьями и родственниками. И наконец я заглянул в научный отдел, там мне пообещали дать несколько научных книг о минералах и звёздах. Это мне истинно нравилось. Но спустя некоторое время заведующий отделом мне сказал, что он имел разговор с новым начальником отдела кадров и тот рекомендовал пока воздержаться давать мне переводы, ибо моя идеология будто бы противоположна. Что это означало? Это значило то, что моё мировоззрение идеалистично, а их – материалистично. Я сказал, что идеализм и материализм в своём чистом значении являются двумя сторонами одного явления: с какой стороны смотришь, так сущее и раскрывается; что могу каждую строку в своих трудах научно и логично обосновать, что готов себя защищать. Разумеется, я не пошёл к тому юноше в отдел кадров и не знаю, пойду ли, ибо всё равно это будет напрасно. Притом в пятый список запрещённых книг внесены мои последние книги: «Прекрасной душе» и «Водитель Культуры». Итак, меня «осчастливили» истреблением шести моих книг из хранилища культуры. Но это – иллюзия. Дух неистребим. Дух жив. Дух победит.

В политике – тишина. Все слухи утихли. Все конференции рассыпались. Но события обычно приходят, когда их не ждут.

Элла в начале мая была в больнице в связи с воспалением вен на ноге. Мне пришлось взять отпуск и исполнять роль домохозяйки. Ибо дети ещё ходили в школу. И ныне она опять в больнице с почечной системой. Ещё более продолжительно, пока исследуют. Дети теперь в деревне, она свободнее. Марите в Цираве. В Юрмале мы были только три недели. В прошлом году там дважды проболел, даже во время отпуска, было трудно, вообще Юрмала в моём сознании осталась как некая тяжесть. И материальные аспекты там временами всплывают как нечто гнетущее. Когда-то я писал там «Сознание Красоты спасёт». Был экстаз. Большой свет гармонии. Но затем каждое лето проходило в сплошных будничных делах. Но где же крыльям свободно?! Где и когда наконец смогу я всего себя посвятить научной работе? Разве наука духа – не наука? Разве только числа и аппараты могут быть предметом науки? Разве сам человек, человек с божественной сущностью, его душа, его духовные излучения, его глубочайшие мысли, одухотворённейшие чувства столь мало ценны? Прошли миллионы лет страниц человеческой истории, но человек всё ещё сам себя уничтожает, сам себя не знает и познать не хочет. И всё же Эпоха Духовной Науки настала. Она врывается в человеческое сознание как сверкающий фонтан в синей дали. Именно учёные духа будут столь необходимы, именно они, одарённые чувствознанием, способные схватывать суть вещей и духа в целом, будут найдены и приглашены на великую всенародную общую стройку. Это время уже близко, уже не долгие годы, но месяцы. Ради этого Великого Служения мы ведь и живём на земле, мы позваны сердцем. Так должно быть!

 

26 августа

Мы с Гаральдом в воскресенье были в Каунасе. Неделю назад приезжали литовские друзья: Бирута, Стульгинский, ещё какая-то студентка. На этот раз они приезжали получить от нас «импульсы» и – за книгами. Были в начале августа в Москве, приобрели 7 этюдов Н.К., купили и несколько его монографий. Весной, опять же, они были в Ленинграде, после долгих поисков нашли и купили 4 большие, дореволюционного времени, картины Н.К. Они из числа менее ценных, и всё же – оригиналы. Таким образом, они проявляют большую активность. Каждый год навещают нас. Однако удивительно, где они ныне достают такие большие суммы денег на картины. Теперь противоположное положение, чем в старые времена. Тогда мы были «богатыми», издавали колоссальные книги, а у Монтвидене и у её друзей не было средств, чтобы взяться за издательское дело. Однако мы уверены: появилась бы реальная необходимость что-то делать ради общего блага, наш огонь помог бы найти и средства. Нет ведь ничего невозможного, особенно на поле практической деятельности, особенно если это поле расцветает прекрасным садом служения общему благу.

Литовцы рассказали, что Монтвидене тяжело больна, врачи констатировали, что у неё рак желудка, отказались лечить. Она пьёт гомеопатические лекарства, которые готовит член их Общества Яловецкас. Последний недавно был директором оперного театра, интересуется медициной. Несколько лет назад Монтвидене делали операцию на желудке. Она себя не берегла, мало ела. И после операции – тоже. Полностью отдавалась труду на общее благо. В последнее время организовала детские музыкальные кружки, где на языке звуков для юных душ давала первое понимание Учения. Она всё ещё энергична, активна, хотя готова ко всему. Друзья стараются духовно её поддержать. Бирута пригласила меня и Гаральда навестить Монтвидене. Разумеется, мы немедля согласились. Гаральд пообещал оплатить мне дорогу для «воздушного путешествия». Он решил взять с собой и «прокатить» своих обоих мальчиков. Эти мальчики, Ариан и Индар, на самом деле одарённые, и первое путешествие им, несомненно, многое что дало.

Таким образом, в субботу, в 3 часа 21 минуту, мы вместе с литовским друзьями сели в двадцатидвухместный самолёт и направились в Вильнюс. В Риге погода стояла очень жаркая, и полёт в воздухе был чудесным. Я летал один-единственный раз 20 <?> лет назад, в Каунасе, когда нас, экскурсантов, катали гостеприимные литовцы. Всё время было такое ощущение, что мы находимся в «межпланетном» пространстве. Легко и возвышенно, только шум вызывал напряжение. Через час и двадцать минут мы были в Вильнюсе. Нас ожидал грузовик. Мы отправились навестить Серафинене. Погода была прохладная, моросил дождь. В городе разрушены кварталы домов, грязь. Серафинене не оказалось дома, уехала в «дачный район», но нечаянно встретился наш друг – Вайткус, художник и заведующий музеем, по-настоящему человек сердца, которого я был очень рад видеть. Разумеется, наше неожиданное появление его привело в восторг. Он показал нам костёлы Вильнюса и другие древние строения. Затем мы сели в автомобиль и в полной темноте добрались до Каунаса. Мы поселились у Стульгинских. Он – доцент и декан факультета архитектуры, культурный, деликатный человек, хороший организатор, и его жена сердечная и чуткая. С утра было намечено ехать к Монтвидене, которая живёт в Панемунасе, в «Лесном парке», на окраине Каунаса. Утром, проснувшись рано, мы с Гаральдом думали о ней. Мысленно переживали заново всю историю Литовского общества. Мы знали в подробностях конфликт Бируты и Вайтекунаса с Монтвидене, как он после закрытия Общества упрекал её в недостаточной деятельности и т. д. Тогда я в письме горячо защищал Монтвидене, сам заработал упрёки. Я возвышал Монтвидене и напомнил слова Учителя, что у неё «наиболее уравновешенная аура». Понятно, что эти Слова для нас непререкаемы, поэтому нам было непонятно, как упомянутые личности могли хоть на мгновение их не учитывать. Тогда мы рассуждали, что Бирута и её нынешние друзья, какими бы они ни были огненными, активными и преданными, всё же являются «молодыми духами». Подобная мысль не покидает меня и до сих пор. Со временем они, однако, изменили своё отношение к Монтвидене. Пробовали сотрудничать. И Монтвидене сблизилась с ними кротко и вежливо. Так между ними опять образовалась дружба. Но Монтвидене, которая поначалу чувствовала себя одинокой, втянулась в работу по музыкальному воспитанию. Некоторое время работала в юношеском театре. Это служение молодёжи занимало все мгновения её жизни. Этому она предавалась всем сердцем, не щадила себя. Тем временем Бирута и её друзья переняли ведущую роль в Обществе в свои руки. Вначале были небольшие кружки, в которых старались «совершенствовать» себя по методу взаимной исповеди и т.д. Ежегодно приезжали к нам, спрашивали совета. Разумеется, подобный метод нам органически был чужд, его не принимала и Монтвидене. Ибо он может задеть наиболее сокровенные чувства. Наконец, этот метод отбросили и сами литовцы. Вообще, больше у них нет регулярных собраний. Несколько членов Общества работают в государственном издательстве, там и встречаются. В немецкие времена они издали две книги Учения, нелегально. Это на самом деле было по-геройски, ибо эти книги, так же как и теперь, были запрещёнными. Делали они и переводы. Ныне они где-то достали большие суммы денег и начали ездить в Россию, чтобы покупать картины и книги Н.К. Для нас осталось неясным, какие у них отношения с другими старшими членами. Способны ли они всех объединить? Серафинене всё-таки относится к ним как мать. Они когда-то ездили к ней читать Учение. Я ежегодно встречался с Бирутой и, однако, спрашиваю – какова же её истинная сущность? Она горячо предавалась Учению. Она и горит, и понимает. И – всё же? Как же вначале могла быть такая ошибка? Конечно, каждый человек, признав свои ошибки, идёт дальше. Так, заметно далеко ушла и Бирута. Теперь она уравновешеннее, глубже. И всё же основной тон её сущности более интеллектуален. В то время как Юлите сияет своим сердцем. Может быть, поэтому я с Бирутой до сих пор не смог по-настоящему сдружиться. Она приезжает, обговорит несколько вопросов – и это всё. Но у меня нет внутренней необходимости общаться с ней. Не так, как с Юлите Монтвидене, которая из зарубежных друзей, возможно, наиболее близка моему сердцу, за исключением, конечно, наших Руководителей.

Около обеденного времени пришли мы к Монтвидене. Она была чрезвычайно изумлена такой неожиданностью, рада. Лежала в постели. Я её даже не узнал бы, настолько она исхудала. Только мудрые глаза жизненно сияли нам навстречу. Она встретила нас с улыбкой, встретила таким тоном, будто совершенно не была больной. Она сегодня собиралась ехать на какую-то «музыкальную комиссию», мы ей это категорически запретили. Ей надо бы очень поберечь себя. Духовная мудрость сияла в ней, бодрость и деятельность. Энергичность – до конца, и это в хрупком, совершенно истощённом теле, которое весило не более 35 килограммов. Она знала о своём состоянии, говорила, что готова уйти. Только что она прочла в книге «Сердце» о смене оболочки и готовности сердца. Примет всё из Рук Учителя. Но пока она на этом плане, будет бороться со всей своей жизненной энергией, будет активной и будет работать. Гаральд привёз много лекарств. Они придадут ей новые силы. Аппетит у неё хороший. Оказалось, что у неё был отёк, врач накануне спустил более литра жидкости. Теперь чувствует себя лучше. Пусть будет ей лучше, ещё лучше, этого наше сердце желает. Мы с Гаральдом решили побыть с ней какое-то время наедине. Гаральд как врач велел всем присутствующим выйти. Через минуту я зашёл. Гаральд сообщил ей нашу мысль, чтобы она, если ей придётся уйти, свои священные предметы, которые она получила от Е.И., «Надземное» и Портрет передала на хранение Серафинене, и та пусть вернёт Е.И. Она тогда и решит проблему духовного водительства Литвы. Монтвидене полностью с нами согласилась. Я спросил, кто бы мог быть на её месте? Она начала говорить о Бируте и Вайтекунасе, хвалила его за некоторые качества. Мы думаем, что это мог быть и просто жест доброжелательства. Потому я очень хотел понять и познакомиться с Вайтекунасом. Кто он такой, почему никогда не приезжал к нам, почему даже не появился к Стульгинским, если он – центральная фигура? Почему Бирута не познакомила с ним? Он ведь жил в одной квартире с Бирутой и какой-то студенткой. В этой квартире находились и книги и картины, которые они совместно собрали для Общества, там был и уголок Учения. Когда заходила речь о Вайтекунасе, Бирута неизменно его очень хвалила. Можно было чувствовать, что он на неё влияет и во всём руководит деятельностью Бируты, и кажется, и других. Странно, отчего во времена Монтвидене он не вступил в Общество, если нескольким людям дал импульс обратиться к Учению? Почему он выбрал путь отстранённости, если основа всего Учения в коллективном сотрудничестве? Мы пробыли у Монтвидене несколько часов, затем – расстались. Ещё до сих пор перед глазами её исхудалое, желтоватое лицо, осиянное единственно большими, ангельски ясными глазами. Какая бодрость духа, какой героизм – до последнего дыхания! Наш милый друг теперь на великом распутье. Или, может быть, огненная энергия её сердца и на этот раз одолеет неодолимое? Наш Доктор качает головой, ибо действительно налицо мрачные признаки рака. И у природы свои неотступные законы, которые прогрессируют. Возможно, что на этом плане мы видимся в последний раз? Спасибо Тебе, Юлите, за чудное, великое сотрудничество, за дружбу сердца! За часы совместного созидательного горения, за предвидения Будущего, за тёплые, ободряющие слова, за женственный, радушный свет сердца, за всё – Спасибо! Пусть благословение будет с Тобой во веки веков!

Встречаясь с друзьями, мы удивлялись, что Бирута не приглашает нас в свою квартиру, чтобы показать картины, также не упоминает о Вайтекунасе. Логично было бы именно ему, как «вдохновителю» Общества (если он таковым действительно является), найти нас – столь редких гостей. Разумеется – мы вопросов тоже не задавали. Всё же к вечеру, отправляясь вместе на прогулку, когда нечаянно мы подошли близко к квартире Бируты, она внезапно спросила, не желаем ли посетить и её. Дом находился в середине сада. На втором этаже в маленькой комнатушке, загруженной до потолка книгами, мы задержались, смотрели картины, разговоры шли неторопливо. Гаральд начал читать из Учения. Затем внезапно открываются двери – входит странный человек, лет сорока, с длинноватым лицом. Мы поздоровались. Голос низковатый. Мы продолжаем читать Учение. После паузы рассматриваем картины Н.К. В основном – этюды, лучшая картина – пейзаж Финляндии. В соседней комнате есть ещё другие наброски. И картины Шимониса. Есть начатый эскиз Чюрлениса. Вайтекунас обращает на него наше внимание и говорит: эту картину я не променял бы на все остальные. Под деревом какая-то совсем тёмная фигура, перед которой на коленях два белых силуэта. Подразумевалась ли здесь преданность Учителю? Нам пора расставаться. Задаю вопрос Вайтекунасу, почему он никогда не приезжает в Ригу? Он отвечает, что почти не путешествует. Я говорю, что мотивом Учения является эластичность духа, которая велит путешествовать. Это ведь Указ Учителя. С тем мы и ушли. Столь странная, загадочная он личность. И, кроме того, почему он показался нам через полчаса после того, как мы пришли в его квартиру? Где он был? Или, быть может, он такой своенравный отшельник, каким у нас был Залькалн? Но ведь – никак нет, ибо чувствовалось, что он привык распоряжаться, как утверждала и Бирута. К тому же он руководит отделом издательства, у него постоянные контакты с людьми. Кажется, что он может быть и истинно сердечным, но только больше в интеллектуально-сдержанном плане. Он всё же не принадлежит к тем людям, которых можно познать с первого взгляда. [6] Жаль, однако, что ближе с ним я не познакомился. Так мы и уехали.

Из Каунаса в Ригу уже нет никакого прямого сообщения. Потому нам ранним утром надо было поездом отправляться в Вильнюс. Не встретили мы ни Вайткуса, ни Серафинене, хотя послали телеграммы. Исходили мы ещё раз Вильнюс, и в час дня опять поднялись в воздух. Гаральд спешил к своим пациентам, а у меня было неспокойно на душе за прогул на работе, ибо у нас суровое начальство. Московские нормы, холод в отношениях. Конечно, есть несколько приятных сотрудников, особенно в нашем отделе. Суметь бы мне предаться единственно своему труду, труду моего сердца! Когда же я смогу свершить свои творческие мечты? Сердце жестоко болит, что пришлось бросить даже начатую работу о реинкарнации. И дома не было времени, ибо каждое утро и вечер ходил в больницу. Элла сегодня наконец вышла из больницы, уже чувствует себя хорошо. Ждём детей из деревни. Начнётся школа, и вместе с тем – новое напряжение. В больнице Элла перевела оккультный, возвышенный роман Манфреда Кюбера «Три свечи Вероники». И это надо было бы отредактировать. Немало и других практических забот. Но будет хорошо. Сердце не только болит, но и горит.

 

17 ноября. Понедельник

В конце августа от Монтвидене приезжал человек, привёз письма Гаральду, Драудзинь и мне. Гаральд послал новые лекарства. Чудно она пишет к Драудзинь. <Драудзинь ранее> послала Монтвидене маленькую иконку Сергия, которую она получила из Москвы, из Лавры, и этот сердечный дар её очень вдохновил. Она пишет, что готовится к Тонкому Миру. Когда и где ещё встретимся? Так ушли дни. И затем, 3 октября, нежданно явилась к нам Бирута. Мы предчувствовали Весть. Юлите ушла! Она очень желала дождаться 24-го числа – дня, который мы особенно празднуем каждый месяц. (Странно, что мы её навестили тоже 24 августа.) И ночью, наконец, её окончательно измученное физическое тело уснуло для того, чтобы чудесная душа взлетела к Владыке Света. Какую невыразимую преданность она проявляла, как умела концентрировать свой дух на Учителе, особенно – в дни болезни. Как преодолевала боль и успокаивала других. Её сестра Регина мне пишет, что лекарства Доктора ей помогали, ибо Юлите больше не ощущала острых болей «раковых больных». В последнюю неделю она почти не была способна говорить, но сознание было ясным. Она была прекрасным примером всем друзьям, она и своих сестёр вдохновила к Учению. Странно, или это только случайность, что 25 сентября утром я видел знаменательный сон. Я был как бы вблизи Учителя. Сам Образ ощущал неясно, но всё же чувствовал. Я пережил большое напряжение, такое напряжение, словно частицы хаоса могли на меня напасть. Я думал, что Учитель читает переживаемые мною мысли. Так и было. Он (кажется, с улыбкой) сказал: «Надо концентрироваться только на Одном». Что Он ещё сказал, уже не помню. Это действительно был крайний Указ для моей жизни, ибо слишком разрываюсь между практическим, будничным и духовным. «Нет места на Вершине всему ненужному. И дух восходящий должен постоянно помнить об отрыве от явлений привязанности к жизни будней»... «Битва настолько велика, что нельзя уделить времени на обычные занятия». Я ведь рвусь, я уже часами устремляюсь, летаю в духе, я ведь всё это время писал о «Веках» [7], но в остальное время заботы снова тянули вниз. Надо думать только об Учителе и обо всём мире, все вещи видеть только в Свете Его Духа. Тогда и заботы уже не будут заботами, тогда и будни станут лучезарным Светом неведомым.

Юлите ушла 24-го и похоронена 27 сентября. Странно, что друзья не прислали нам телеграммы, мы её ждали, ведь это само собой понятно. Юлите всё же хотела мне телеграфировать о своём предчувствии ухода, но затем решила, что не нужно. [8] Семейный род Монтвидене – Дварионайты – весьма музыкален и известен в Каунасе. Один из братьев – композитор, сестра – пианистка, другой брат – пианист в Риге и т. д. Потому и похороны превратились в национальное празднество (хотя Юлите и не любила шума). Вспомнили и о том, что она была когда-то примадонной в опере. Родственники пригласили и ксендза, который на кладбище причислил её к семейству пророков. И друзья после ухода Юлите неоднократно собирались в молчании. Таким образом, Бирута приехала к нам и привезла с собой тяжкую проблему. А именно – завещание Юлите. Юлите велела, чтобы её экземпляр «Надземного» передали мне, и также письма Е.И., адресованные ей. Особо подчеркнула, что половина этой книги уже принадлежит мне, ибо я ей когда-то дал дополнения – копию из моего экземпляра. Проблема была бы простой, если бы это была всего лишь книга Учения. Но это была вторая часть «Братства» – книга, которая только Предоставляется. И как же я мог и смел сам решать! Если бы я имел абсолютную ясность относительно последователей Юлите, если бы они переписывались с Е.И., заслужили бы полное её доверие, тогда мог быть и другой подход. Но и в таком случае мне самому было бы трудно <решить>. И хотя я Бируту уважал, особенно в этот вечер она сияла духовностью, но Вайтекунаса я совершенно не знал, хотя отзывы о нём слышал хорошие. Но в моём сознании опять всплыл их конфликт с Юлите, резкие упрёки их обоих по отношению к Юлите за малую активность, столь эмоциональное, столь резкое и грубое письмо Бируты мне за то, что всем сердцем я защищал Юлите. Конечно, всё это – минуло, и негоже ворошить прошлое, если бы только определённо знать, что Бирута сильно продвинулась вперёд. И, быть может, мотивы её были благие. И всё же – прошли ли через испытания Бирута и Вайтекунас? Разумеется, я не смею судить, я сам полон ошибок, я сам временами могу только изумляться духовной активности, единению литовцев. Но чтобы решиться, мне нужно было всё заново и заново передумать. Мне нравилось то, что Бирута рассказала Драудзинь. Бируту в Вильнюс проводил Вайтекунас, чтобы собраться вместе у Серафинене. Прощаясь с Бирутой на станции, он сказал: «Как бы ни было, сохрани ясность сердца». Она также сказала, что в тот день, когда мы с Гаральдом гостили в Каунасе, Вайтекунас был занят на работе(?). И ещё мне было бесконечно больно, когда Драудзинь со слезами защищала мысль, что неправильно не завещать эту Книгу Бируте, которая вместе с Вайтекунасом уже фактически руководит Обществом. Но и Драудзинь в своём чувстве не могла понять, что эта книга не Завещана Литве, но единственно Доверена Юлите. И ныне я иначе не мог! Я сказал: «Я её сохраню, чтобы передать Е.И. Она и решит...» И Гаральд думал так же. Мы оба когда-то получили этот Дар, потому и наши мысли совпадали. Знаю, что я причиняю большую боль литовцам. Знаю, что всегда, вспоминая их, мне неизменно будет грустно. Но будет жажда стать лучше. И иначе я не мог. Тем более, что в связи с этой Книгой были Указания. Чтобы исполнить их, придётся в этом десятилетии болезненную ситуацию пережить не однажды, но во мне живёт бесконечное стремление стать лучше. Если я ошибся, хочу исправить свои ошибки. Если кому-то причинил страдания, хочу всё обернуть к добру. Но знаю, что всем пламенем сознания я должен всё больше концентрироваться в Духе. Тогда и голос сердца будет проявляться яснее. Тогда и другим смогу принести больше блага.

В октябре ушёл и второй наш друг – Эмилия Виестур. Правда, в Общество она приходила нечасто, но Учению прилежала всем сердцем. Все хвалили её готовность жертвовать ради блага других, помогать другим, где только можно. Театр она любила, можно сказать, сверх меры. Всё её сознание было привязано к искусству. Мне с ней встречаться выпадало редко. Пусть её сознанию будет Светло!

Гаральд получает от Мисиня письма, регулярно шлёт ему деньги. Ныне Мисинь освободился от фабричных работ, живёт у дочери, которая вышла замуж и имеет свой домик. Наверное, в ближайшее время в Латвию не вернётся. Он ведь был очень активным человеком, быть может, теперь искупил какую-то карму, и страдания трансмутировали сознание. Его созидательный энтузиазм действительно пригодится в Будущем. Он несколько раз присылал Гаральду кедровые шишки. Гаральд теперь может порадовать своих друзей и пациентов новыми лекарствами, повышающими энергию. И я постоянно применяю его лекарства, когда пишу. Гаральд так много хорошего сделал для меня и моей семьи. И сейчас он тоже время от времени нам помогает. У нас, к примеру, в этом году не было бы никакой возможности приобрести картофель, если бы Гаральд не помог. Теперь Гаральд переписывается с профессором Коровиным из Ташкента и в восторге от того, что получит с восточных гор и пустынь целебные растения. Он чувствует, что в них больше всего психической энергии. Он мечтает весной поехать в Ташкент. Читает книги Коровина. Вынужден сидеть дома и читать, ибо ожидает пациентов. По утрам работает в школах. Часто встречаемся. Есть многое, что обсудить. Теперь, в ноябре, опять очень тяжкие токи. Вообще – астрологические аспекты неблагоприятны. Вчера в гостях у Якобсонов всё было очень возвышенно. Этому способствовали и картины Н.К., которые мы принесли с собой. Только недавно мы прочли в Учении, что образы искусства имеют чрезвычайное значение, особенно в годы Армагеддона, но что картины только тогда обладают влиятельным целебным воздействием, когда их энергии активизируются нами, когда зритель входит в деятельный, восторженный контакт с красотой искусства. Это ведь абсолютно правильно, как же мы этого раньше не понимали? Ибо какое же значение имеют картины, если они находятся в упакованном виде? Мы ведь, периодически собираясь нашим маленьким кружком, хотели бы высекать светлейшие огни в нашем общении. Иногда действительно бывает хорошее взаимопонимание и согласие в нашей среде. Ощущаем духовные токи. Бруно исполняет любимые сочинения Рихарда Вагнера, Бетховена и других. Вместе читаем, обсуждаем. Шлём добрые мысли. Пусть всему миру будет действительно хорошо, пусть всюду будет мир! Пусть будет хорошо Русской Земле! Пусть будет светло и Латвии!

Политическая ситуация очень напряжённая. За круглым столом дипломатов – величайшие несогласия. Угрозы войны. Война всё же не начнётся, но конференция проходит в тяжёлой атмосфере. Что же будет? В пространстве нечто взрывоопасное. Мы ведь не можем своим маленьким человеческим умом определить прогноз всех великих событий. И нам трудно судить о явлениях, которые обычно приходят в таком виде, как люди этого не ожидают. Когда я думаю о политике, в моём сердце неизменно звучит тайное желание: «Да будет Твой Разум, не мой! Пусть будет всегда и везде так, как для человеческой эволюции лучше всего».

Приблизительно 3 ноября я окончательно завершил свой труд об идее перевоплощения. Ушло более двух месяцев большого напряжения. Я смог больше работать на службе, ибо получил лёгкое задание: приводить в порядок карточки, выполнить норму мне помогала дома Элла. Я писал взахлёб, поэтому – мозаично. Были и мгновения восторга. Помню, как в поезде, думая о давних жизнях, со слезами на глазах вспоминал своих друзей – спутников дальней дороги. Много читал, думал. Некоторые лучи мыслей ловлю из пространства. Сердце моё полно благодарности за то, что мне нежданно опять дана возможность сосредоточиться в работе над трудом, с которым всё моё сердце и ум. Понятно, что и дома в последний месяц не было легко. Элла в связи с воспалением вен на ноге и открытой незаживающей раной опять больше месяца провела в постели, нам с Гунтой пришлось хозяйничать. Но теперь Элла здорова, и напряжение миновало. Сейчас пробую работать над своей заветнейшей Книгой. Заново переписал главу о Беловодье, сократил «Путешествие в земной рай». Больше бы было полёта чистых мыслей, восторга, освобождённости от земных тягот, от всех токов, которые теперь так часто больно теснят. Будет хорошо!

Недавно меня навестил один старый знакомый, ещё лет моей юности – Э.Судмалис. Он состоял в партии, в своё время был членом левой фракции сейма, но при этом – один из редчайших идеалистов. Из-за этого и пострадал. Долгие годы пробыл в лагерях ссыльных на Севере, много настрадался, познал горе народное, наверное, перестроил и объективизировал своё воззрение на все вещи. Наша встреча была случайной, живёт он в сельской местности, но я чувствую, что нам придётся ещё временами встречаться. Ибо Судмалис действительно будет истинным «стройматериалом» в Новом Мире.

Работы много. Мыслей – без края. Масса напряжений. Но знаю, что продвинуться смогу только с Помощью.

 

17 декабря. Среда

Невероятная, чрезвычайная, поражающая логику разума и сердца весть! Я ещё не верю, не способен верить и не поверю, пока эту весть сам, реально, ощутимо, своей сущностью не проверю. Но что такая весть существует – это факт, который не подлежит сомнению. Сегодня на работе ко мне вошла Вернер и положила на стол записку, которую для неё тайно написала её коллега, вчера в 9 вечера слушавшая по радио на русском языке «Голос Америки» – новости. И ту же самую весть, спустя час, мне сообщила Пейле, которую ей только что на улице поведал Фрейман, а именно: «Позавчера, 15 декабря, в возрасте семидесяти трёх лет, в Нью-Йорке скончался профессор Николай Рерих»! [9] Следовала краткая биография и описание его деятельности. Всё же не могу, не в силах поверить! Куда уйдут все наши мечты, наши надежды, наша вера? Где свет России, где спасение нашей планеты?! Ибо Сказано, что спасение Земли Русской есть возрождение всего мира. Только что через всю Россию прокатилась чрезвычайная волна хаоса, и кто же теперь внесёт свет гармонии в сердца русского народа? Будет не хватать сильных, организующих рук Н.К. И всё же, если действительно это произошло, План Владык не изменится, он продолжится, ведь есть ещё Е.И., воинственно-независимая и женственно-мудрая, есть сын Юрий – «лев пустыни». Всё же ещё не верю, не верю! Недаром Н.К. сам мне писал: «Сколько раз меня хоронили». Подобные официальные слухи ходили о нём уже несколько раз. Как знать, может быть, в сей момент было космически необходимо, чтобы такие слухи распространились и имя Н.К. вообще на время исчезло из поля зрения некоего государственного устройства, чтобы потом опять он всплыл из забвения во всём сиянии своего духа. Ибо как же верить невероятному? Но кому ведом Высший План? Ушла Юлите, не дождавшись желанной Эпохи. Ушёл когда-то Феликс, который сам был убеждён, что будет участвовать всем своим существом в строительстве Света. Где он сейчас? Они теперь, в последние дни Армагеддона, в Тонком Мире сражаются в космических битвах, помогают спасать человечество, помогают спасать планету. И, может быть, там, в огненной сфере, Н.К. сможет свершить ещё более непосредственный, более огненный подвиг.

Жду ещё других, более точных вестей...

Да, что же Советское государство за эти последние две недели пережило в связи с неожиданной денежной реформой! Какое сумасшедшее волнение, какой бесовский массовый психоз в сознании спекулянтов и части народа! Почему же правительство эту реформу не провело внезапно, сразу, но позволило целые две недели бушевать стихиям? Возможно, что спекулянты меньше всего потеряют, ибо они безмерно понакупили и т.д. Какой хаос царил всё это время в Тонком Мире! Когда я в воскресенье ходил на базар, то чувствовал себя истинно, как в пекле, и у меня несколько дней сильно болела голова. Мы думаем, что джинны сознательно медлят, чтобы возбуждение и хаос были больше. Наконец, вчера началась новая экономическая реформа, было бы только доверие в народе!

Ещё воскресным утром наша маленькая «батарея» объединилась сердцем в молитве о спасении России! АУМ! Да будет благо всему миру! Да будет спасена священная Русская Земля! АУМ!

---

 

• Назад
• Вперёд