Корчак. Антология гуманной педагогики

Наедине с Господом Богом [1]

 

МОЛИТВА МАТЕРИ

Склонилась я над тобой, дитятко родное, отчего ж ты, крошечка, так мне дорога? Знаю, похожа ты на тысячи других, но верю, верю твердо, что ты – единственная, и даже не видя – узнаю тебя по голосу, и не слыша – узнаю по губам, сосущим грудь мою.

Понимаю тебя без слов. Ни звука не издашь, только взглянешь просительно – и я тотчас очнусь, даже если и сплю глубоко.

Дитя мое, ты – подлинный смысл моей жизни, трепетное воспоминание, нежная печаль, надежда и опора.

Будь счастливо, дитятко. Господи, прости, что не к Тебе взываю. Если и молюсь, то из страха, что Ты, ревнивый, можешь мое дитя обидеть. Даже Тебе, Господи, боюсь его доверить – Ты ведь, бывает, отнимаешь у матери дитя и у дитяти – мать. Скажи, зачем Ты это делаешь? Не упрек это, Господи, лишь вопрос.

Прости мне, Господи, что люблю мое дитя больше, чем Тебя. Ведь это я произвела его на свет. Но и Ты, Господи, его сотворил. Мы оба за него в ответе. Оба виноваты, что, едва народившись, дитя уже страдает. И оба заботиться о нем должны.

Страдает – плачет.

Господи, люблю я малютку мою без памяти. А может, я Тебя в ней люблю? Ибо Ты существуешь, существуешь в этой крошке – Господи, Велика Тайна Твоя.

Не верю я, что грешна: когда б грех был, то и любовь моя была бы грешной. Но разве любовь матери к ребенку может быть грешной?

Не трогают меня страдания – знаю, их много на свете. Не трогают слезы – знаю, много их, много. Не трогают – не стану притворяться. Лишь твои, дитятко, слезы и улыбка – забота моя сердечная.

Ты – мои сладостные оковы из жасмина и звезд, ты – цветок прощения, мой радостный сон об искуплении, моя солнечная вера, кроткая надежда, розовое облако, трель жаворонка.

Господи, дай моей малютке счастья, чтоб не пожалела, что мы с Тобой жизнь ей дали. Правда, я не знаю, что такое счастье, но Ты – знаешь, должен знать. Так дай же!

Склонилась я над тобой, дитятко родное, горячо молю о счастье твоем. Видишь ли ты это, понимаешь ли, поймешь ли когда-нибудь? Ответь! Ответь легким дрожанием век, движением маленькой ручонки, дай знак, которого никто не поймет, кроме нас двоих: Бога и меня – твоей матери. Скажи, что не будешь в обиде на жизнь и на меня, скажи, дитя мое, скажи, молитва моя сердечная!

 

МОЛИТВА МАЛЬЧИКА

Знаю, просить некрасиво. Но ведь я прошу не Тебя, добрый мой Боже. Ты мне ничего не давай – это дядюшка мой обещал подарить мне часы, если буду хорошо учиться. Ты мне только помоги: напомни дядюшке об обещании. А я постараюсь вести себя хорошо. Дядюшке-то все равно, когда дарить: сейчас или потом. Я уже ребятам сказал, что у меня часы будут, но они не верят. Начнут надо мной смеяться, подумают, что наврал или просто хорохорюсь.

Помоги мне, Боже. Тебе ведь не трудно, Ты все можешь. Боже, дорогой мой, золотой, помоги.

Прости мне мои грехи. У меня их много. Съел украдкой повидло из банки, смеялся над горбуном, наврал, будто мама разрешает мне ложиться спать, когда захочу; я уже два раза курил и ругался. Но Ты – добрый. Ты простишь меня, ведь я раскаиваюсь и хочу исправиться.

Хочу быть хорошим, но не получается. То вдруг кто-то разозлит, то подговорит подраться – а мне неохота, чтобы другие думали, будто я боюсь. То мне просто скучно, то очень чего-то захочется, чего как раз и нельзя. Сдержаться не могу, а потом жалею, что так поступил. Ну, не такой уж я плохой.

Добрый мой Боже, не думай, что я хвалюсь. Ты сам знаешь, что есть и похуже меня. Ты ведь все знаешь. Я изредка совру; а другие – что ни слово, то ложь. Да еще воруют. Два раза у меня пропал завтрак, потом украли хрестоматию, из пенала стянули карандаш. Это они научили меня браниться. Да Ты и сам все это знаешь. Не люблю я жаловаться. Ты сам знаешь, что не такой уж я плохой, хотя часто и поступаю плохо.

Добрый мой Боже, помоги мне не грешить, дай здоровье и долгую жизнь маме и папе, и дядюшке о часах напомни: раз обещал – держи слово.

 

МОЛИТВА ЛЕГКОМЫСЛЕННОЙ ЖЕНЩИНЫ

Боже любимый, давно я с Тобой не говорила. Может, потому редко и молюсь, что не люблю на коленях стоять. Так и быть, сигарету отложу, но останусь сидеть на диване и буду смотреть на цветы. Ты не разгневаешься, потому что Ты добрый и любимый. Ни разу меня не обидел. А я так часто бывала злой, непокорной. И столько грешила!

Ну вот. Только решила помолиться, как тут же грешная мысль в голову пришла. Так и хочется сказать Тебе:

– Сядь рядышком, Старичок, да поближе. Не бойся, я Тебе ничего не сделаю, разве что сам меня попросишь.

Такой грех, такая грязная мысль.

Странная я: никогда никому плохого не сделала – разве что случайно. И сразу прошения прошу. А если не могу извиниться, то в слезы, хоть и знаю, что глаза потом будут красные. Ну и пусть, пусть покраснеют, пусть буду уродиной, раз я такая плохая... мерзкая...

Красивая я, правда? Нет в том беды, что говорю с Тобой откровенно? Ты же сам меня создал, а воля Твоя священна. Иногда я даже жалею, что я не дурнушка. Но если честно, то не совсем так. Будь я чуть-чуть некрасивее, наверняка была бы умнее, смиреннее, лучше. Лучше? Нет, это вряд ли. Ну разве не хорошая я, скажи? Жаль, что Ты невидим. Я бы к тебе прижалась, в глаза посмотрела, а Ты бы в ответ улыбнулся и сказал: «Глупышка». Так и сказал бы, правда?

Молчишь... А мне так хочется знать, почему Ты создаешь некрасивых. Будь я на Твоем месте, я бы всех сделала красивыми: и женщин, и мужчин – да, даже их! Но о мужчинах с Тобой говорить не стану – сам знаешь, почему. Видишь, я не завистлива. Ведь если бы все женщины были красивы, мужчины любили бы умных. А я – не умна, знаю. Обидно, но это так.

Читаю только романы, да и те невнимательно. А стихов вообще не люблю. Не из книг ума набираются. Умным надо родиться.

Боже, добрый, любимый, дорогой! Иногда так хочется что-то для Тебя сделать. Милостыню я подаю, но это не то. Помнишь, однажды я навестила больную тифом, хотела доказать, что верую в Тебя. О, как ужасно я боялась. Нет, не смерти – просто после тифа волосы выпадают и в горячке можно лишнего наговорить.

Представляю, как Тебе люди надоели: каждый о чем-то просит, каждому что-то нужно. И как только Ты со всем справляешься! Иногда мне кажется, Ты их и не слушаешь. Нет, пожалуй, это невозможно. А впрочем, откуда мне знать? Небось, и священники не очень-то знают. А я решила никогда ни о чем не просить. Как-то некрасиво: вроде высокие чувства, и вдруг – на тебе – просьбы, делишки. Вот я, вроде ни о чем Тебя не прошу, но втайне надеюсь, что Ты выполнишь мое желание – как раз потому, что я не прошу, как другие.

Скажи, ведь Ты огорчился бы, будь я некрасива? Правда, я Тебе нравлюсь? Наверняка нравлюсь, но иначе, чем людям. Наверно, Тебе самому приятно, когда удастся создать что-то красивое. Что это я говорю, дуреха. Разве может Богу что-то не удаться? Всё и все таковы, какими Ты их видеть хочешь.

Столько разных цветов Ты придумал. А среди них и цветы греха. Красная, благовонная красная роза – это цветок греха. Может, это не Ты розы создал, а сатана? Нет, быть такого не может. Неужто не станет у Тебя сил сделать так, чтоб увяли цветы греха? Бедный Ты мой, дедуля.

Иногда так хочется помочь Тебе, облегчить Тебе жизнь, немного развеселить. В самом деле, сколько можно печься о бедах, о добродетели, о сиротах. Вот я – терпеть не могу зубы лечить, но все-таки пошла к врачу – в здоровый зуб пломбу поставить. Помучиться захотелось, пострадать. А врач, осел такой, на смех меня поднял. За ним и я начала смеяться, хотя поначалу ужасно разозлилась. Наверное, врач потом об этом всем рассказывал. Трепачи все мужчины. Терпеть их не могу.

Знаю: Ты велишь прощать. Я и прощаю, но это еще хуже. Лгуны, неблагодарные – во сто, в тысячу раз хуже нас, женщин.

Ой, звонят... Это он... Извини... Не сердись... Ведь на все Твоя Господня воля... До встречи. И спасибо Тебе – хорошо поговорили.

 

МОЛИТВА ПЕЧАЛИ

Такая печаль, Господи Боже, такая печаль.

Невыразимая серая печаль, Господи Боже, печаль серая, невыразимая.

Нет красок, нет звуков, Господи, нет звуков, нет красок.

Печаль, Господи, печаль.

Вынул я сердце из груди, Господи Боже, бьется сердце тихо-тихо.

Господи, тихо-тихо сердце бьется, Господи, из груди я сердце вынул.

Печальное сердце, омытое слезами, сердце печальное, слезами омытое.

Птица черная, белокрылая, Господи, белокрылая черная птица.

Густой туман, белокрылая черная птица, Господи, белокрылая черная птица, Господи.

Печаль, Господи, печаль.

Было солнце, было – и нет его, Господи, нет его, нет, было солнце, было солнце, Господи.

Тихо, тоскливо, тоскливо, тихо.

Тихо, тоскливо, на черной волне гроб колышется. Черную росу из черных цветов пьют черные мотыльки. Никогда уже человек не запоет, ребенок не улыбнется, треснул последний колокол, все часы на свете остановились, последняя башня рухнула, вчера последняя звезда погасла – некому ей светить.

Пусто, Господи, пусто, нет ничего.

Гляжу, гляжу, все глаза проглядел, Господи, нет ничего, ничего не вижу, слушаю и ничего не слышу – ни шепота, ни вздоха.

Господи, Серый Властелин тихого мира, вокруг белые птицы с черными крыльями, черные мотыльки пьют черную росу из черных чашечек цветов.

Так грустно, Господи, гак грустно.

Ни красок, ни звуков, Господи Боже, ни звуков, ни красок – ни слез.

 

МОЛИТВА БЕССИЛИЯ

Сиятельный Господи Боже... Забавно.

Наивно, забавно, наивно, беспомощно, забавно, забавно.

Сиятельный Господи Боже... Да, забавно.

Простодушие в этих словах, но не бессилие, нет.

Нет, не бессилие.

Как Тебя назвать, Сиятельный, как?

Ну как Тебя назвать?

Обращаюсь наивно, беспомощно, по-детски. Я и есть ребенок, я и Ты. Ребенок, который еще не ходит и не говорит.

Обращаюсь к Тебе: Ты. Ну как еще к Тебе обратиться?

Просто – Господи? Бога назвал я Господом. Напишу это слово с большой буквы или придумаю особую большую букву Б только для Бога, дня Него.

Говорю Тебе: Ты, Боже. А мальчишкой не молился, потому что слышал: человек от обезьяны происходит. Не молился, потому что уже курил, и слышал, что человек от обезьяны происходит. Просто, по-детски.

Боже, нет у меня даже слова для моего бессилия, нет у меня слова для бессилия моего. Бессилие мое так огромно, что равно Твоему величию, Сиятельный Боже. Беспомощность, бессилие, ничтожность. Даже не червь я и не муравей. Даже не ничто. Не ничто! Ничто – огромно, а я даже не что-то бесконечно малое, ибо огромна бесконечность. Я же – просто нечто.

Боже, Боже, Боже – и больше ничего. Ни раскаяния, ни смирения. Только Ты, Сиятельный Господи Боже. Нечто согбенное, смиренное, раскаявшееся, преклоненное пред Твоим величием. Забавно. Забавно.

Не назову я Тебя Могущественным, Великим, Бессмертным – могут обидеться люди могущественные, великие и бессмертные. Не забывай, Господи, что люди тоже бывают великие и бессмертные. Погляди на Землю, Ты же должен ее знать! Впрочем, как Ты можешь не знать нашу Землю, ту, что вращается вокруг Солнца?

Мудра молитва на непонятном языке.

Оле тель сольт мин каюсо вит дарту, вак рубо, вак ристе. Кин браоле.

Оле тель сольт, оле дарту мин вак. Аль вит дарту, аль ма васте, оле вит кин.

Из всех наречий я бы выбрал самые странные слова, рассыпал их, размельчил, размешал и – сложил бы непонятную молитву для людей и для себя.

Оле тель сольт, оле вит, э дарту мин вак.

Это ничего не значит, но я не умею молиться по-другому. Не умею иначе, Сиятельный Господи Боже.

Не умею по-другому и не прошу прощения. Не умею и не прошу прощения. Не умею и не раскаиваюсь. Не умею, и Ты не погневаешься. Не умею – и не покараешь.

Прощают, гневаются и карают люди. А Ты не человек, Сиятельный Боже, хотя это люди Тебя Богом нарекли и каждый выдумывает для Тебя свои наивные забавы и свои благовония.

Оле дарту, вит тель дарту, оле сольт вак сирте бра оль.

Почему же я уже и не ребенок даже?

Уже, же, даже.

Не умею по-другому, Сиятельный Боже, не умею.

Аба, адда, аббб...

 

МОЛИТВА РЕБЕНКА

Боженька, Зося написала в штанишки. Плохая девочка Зося – сделала в штанишки. Мамочка сердится на Зосю. Плохая, плохая девочка. Мамочка Зосю шлеп-шлеп. Плохая мамочка. Не бей, не бей Зосю, мамочка, не бей. Ручка – бо-бо.

Зося боится, боится Зося. Боженька, ручка – бо-бо.

Зося боится. Плохая мамочка, плохая девчонка.

Зося любит мамочку и папочку.

Написала? Это животик написал. Мамочка, я больше не буду. Ну что ты натворила, что?

Ножки – мокрые, погляди. Ну погляди – что это? Фу, какая бяка! Трусики мокрые, чулочки мокрые, туфельки мокрые. Мамочка сердится на Зосю.

Плохая мамочка, и куколка плохая, и песик плохой, красивый, но плохой. Эй, песик, послушай, вот горшочек – сейчас же пописай.

Зося – послушная девочка. Не бей Зосю, мамочка. Боженька, где животик? Зося боится... животик... доктор... Зося боится...

Не бойся. Зося, мамочка уже не сердится, мамочка не отшлепает, мамочка что-нибудь Зосе купит, потому что Зося – девочка послушная, самая послушная на свете.

Зося Боженьку любит.

 

МОЛИТВА ЖАЛОБЫ

Покинул Ты меня, Господи, в чем я провинился? Один я остался – и не знаю дороги.

Сбился с пути в сумерках, сбился с пути в мрачной чаше жизни.

Покинул Ты меня, Господи, чем досадил я Тебе?

Блуждаю во тьме, одинокий и безутешный.

Свет мерцает: может, хата, а может, коварный огонек на болоте?

Вижу родник: не мираж ли это?

Губы мои запеклись, хоть и темно вокруг – то ли тьма печет, как солнце, то ли леденит. А может, то пламя в душе моей противится тьме? Не знаю.

В чем я провинился пред Тобой, Господи, что нет тебя рядом сейчас, когда ноги мои ободраны терновником, а руки и сердце истекают кровью?

Я зову: «Люди». Не слышу ответа. Зову: «Мама». Молчание. Из последних сил призываю: «Господи». И что же? Нет ответа – один я.

Ниспошли мне ангела печали. Не радости у Тебя прошу, не о зеленых вершинах, не о голубых снах, не о крылатых снопах лучей молю. Пусть хоть печаль пребудет со мною – только б не остаться одному. Неужто один-одинешенек и дальше буду блуждать, продираясь сквозь терновник, истекая кровью во мраке?

Себе жалуюсь, своей собственной душе поверяю обиду на Тебя, Господи. Обиду, Господи. И не прошу я Тебя, а спрашиваю.

С Тобой я вышел в путь, но Ты бросил меня. И теперь я, изможденный, усталый, не ведающий дороги, должен шагать в одиночку?

Помнишь ли Ты, Господи, как веровал я в Тебя? Неужто забыл Ты мой наивный шепот, тихие признания, слезы жалоб моих?

Не обида, а удивление, не сомнение, а тревога, не гнев, а благоговение овладели мною, когда я понял, что Ты меня покидаешь, что уходишь, исчезаешь.

Не сказав ни единого слова.

Все думаю – в чем я провинился? Неужто грехи мои столь велики, что Ты не просто выбранил меня, не просто пригрозил, а взял да ушел. Как же теперь вернешься? И как я с Тобой заговорю? И что Ты мне скажешь?

Заблудился я в сумерках, а Бог меня покинул, оставил одного

Жалоба моя повисла меж четок слез на моей груди. Ты виною, Господи.

 

МОЛИТВА БУНТА

Не будешь Ты смеяться надо мною, Боже Всемогущий, ибо я сам над собой смеюсь. И над смертью своей насмехаюсь, ибо смерть лишь оболочку мою поразит.

Я – несколько ковшей грязной воды, помои в сосуде из кожи. Таким Ты меня сотворил, Боже, себе на потеху.

Но мысль мою Ты окрылил. Только вот жизнь эти крылья пообломала, а кровавые раны перемазала грязью. Эх, коснулся б я крыльями неба, да оно лишь для тех, кто Тебе поклоняется и прислуживает смиренно.

А во мне – ни смирения, ни поклонения. Только бунт. Не дерзкое честолюбие, но гордость.

Гордо расправил я плечи – не жажду я милости и кары не боюсь.

Я – сам себе мир, и в этом мире я – Господь, я – Бог. И лишь я сам себе – повеление, сам себе клич, сам воля: что творить и что разрушать. Свое у меня солнце и молнии свои.

Что пожелаю, то и сотворю.

Захочу – кровь добела раскалю, захочу – ударю в колокола всех страстей, единым громом прогремят грехи и грешки, мысли ядом напою – устрою пожарище на алтаре бунта моего против Тебя – и сам сгорю в пламени. Ибо я того хочу.

Не хочу я старости. Не хочу такого дара, чтоб врастать по частям в могилу, не хочу милости медленного умирания.

Я – взбунтовавшийся раб в последний, единственный миг свободы с единственным словом протеста на устах – нет!

Не хочу, не буду, не уступлю, не подчинюсь.

Дух мой – это часть Тебя. Значит, Ты сам против себя взбунтовался. Я – Бог, бросаю Тебе, Богу, вызов. Как равному Всемогущему Богу-насмешнику я противопоставляю Бога-мстителя: унижу, в клочья раздеру Тебя в себе.

Чтобы Ты от меня отрекся и покарал, и – о себе напомнил властно – и низвергнул в бездну ада.

Всемогущий Ты, а подлость, однако, побеждает, травит бездомное Добро.

Всемогущий Ты, а правда почему-то бессильна в борьбе с бескрайним океаном лжи.

А справедливость на все глаза закрыла.

Все – подлость и ложь в раздвоенном человеке, все – кроме копей и клыков.

И рычу я на Тебя, как пес хищный, готовый наброситься и загрызть. Ищу налитым кровью взглядом – и поражаю пустоту.

И потому верю, что Ты – Творец и Властелин, что могу богохульствовать.

 

МОЛИТВА РАЗДУМЬЯ

Отче наш, как же странен мир, сотворенный Тобой. Какую странную балладу играет этот мир на арфе моей души. Как странно все на земле, в глуби ее и в выси. Столько странностей... Будь их меньше, все было бы проще, скуднее. И вода – и огонь – и камень – и птица – и цветок – и гад ползучий – и звезда. Столько малых и больших существ. И человек. Так похож он на все другие Твои творения.

Странно, что можно так долго вглядываться в лес, в дерево в лесу, в ветку на дереве, в лист на ветке, в прожилки листа – и так странно час за часом пролетает в душе.

Можно долго-долго всматриваться в море или в каплю росы – и так странно проносятся в душе столетия.

Кажется, так много знает человек – ищет, наблюдает, разгадывает, познает тайны тайн Твоих.

Ну и пусть себе...

Знаю: в красках, в движении, в запахах, в щебетании птенца и в молитве звезд Ты сам сказываешь сердечную, простую сказку, которую всяк понимает по-своему – ведь не таишь Ты ничего, не скрываешь.

Я гляжу на неприметную крапиву. Странное растение, ее яркая зелень словно ядовитые стилеты. Зачем ей эта броня, в чем ее надежда, в чем справедливость, какое такое свое право она защищает – от меня, от земли и от солнца?

И что есть крапива, ландыш, малина, яблоня, дуб? Не в том вопрос, почему крапива жжет, ландыш красив, малина сладкая, а дуб – долгожитель, не в том, кто из них вреден, а кто пользу приносит. Нет. В том вопрос, почему мы, друг другу братья, друг друга не понимаем?

Все рождаемся: я, ландыш, дуб; дышим, едим, растем, любим – все мы: и я, и ландыш, и дуб. И все умираем.

Почему из одной и той же земли: крапива, жасмин, малина, дуб, птица и гад ползучий – и я? Почему лебедь и его пух белоснежный?

Почему пар, вода, лед и снежинки и соли кристалл?

Почему соловей в ночи? И жаворонок, зависший в небе, словно капля солнца?

Или вот еще – что-то странное, на длинных лапках, тащит в панцире тело свое и усами шевелит – зачем мне знать, как называется это малюсенькое смешное создание? Оно живет – и я живу. Братья. Оно живет сейчас, и я – сейчас. Современники. А если оно одну из своих шести лапок потеряет, то заплачет по-своему. Мы братья по боли. Умрем – братья по смерти. И самец ищет самку. Братья в пламени чувств, в вихре, в угаре страсти.

А вот ползет что-то совсем мельчайшее, зеленое – муравей для него великан. Ползет, спешит, от опасности удирает. Мы с ним – братья по ужасу, что вселяет в нас тайна.

А может, этот старый орех влюбился в березу и там, под землей, ищет ее девичьего прикосновения? Копной своих растрепанных ветвей береза соблазняет его, обольщает, а сама в земле от него уклоняется и изменяет ему, с другим деревом корни свои сплетает.

Многое знает человек. Ну и пусть себе.

Для меня, Отче, истинно то, что все эти странности Твоей сказки не только вокруг меня, но и во мне пребывают. Я сам себе свою сказку сказываю, вовсе на Твою не похожую.

Я потому всему противлюсь. Ничего без меня не существует.

Волен я вовсе не глядеть, а глядя – не видеть, видя – не замечать, видеть все так, как мне самому хочется. Для Тебя – капля, а мне она кажется океаном. Ты солнце тучей заслонил, а для меня оно ярко светит. Возьму и приделаю человеку крылья. Выпил бесконечность – до дна. А под травинкой раскинул шатер и отдыхаю в тени. Из песчинки слил в кубок столетнего вина. И греюсь себе на леднике.

Ты, Отче, свою сказку сказываешь, а я из Твоей для себя свою собственную слагаю.

Даже странно, что странности кругом такие странные. И что в миг можно прожить целые эпохи. Благодарю Тебя, Отче, что вечен я и вездесущ и что все оживляю дыханием своим. Благодарю Тебя, Отче, за волшебную тайну Твоей сказки.

 

МОЛИТВА ПРИМИРЕНИЯ

Я нашел Тебя, мой Боже, и радуюсь, как заблудившееся дитя, вдруг увидевшее родного человека. Я нашел Тебя, мой Боже, и радуюсь, как дитя, которое пробудилось от страшного сна и улыбнулось в ответ на нежную улыбку. Я нашел Тебя, мой Боже, и радуюсь, как дитя, которое убежало от злых попечителей, одолело множество трудностей и, наконец, прижалось к дорогой груди, слушает песнь бьющегося в ней сердца.

Разве виноват я, что залюбовался веселой игрой и отдалился от Тебя, мой Боже? Что увлекли меня, легкомысленного, ларец с безделушками, громкая музыка, обезьянка на цепи, пестрая ярмарочная толпа?

Разве виноват я, беспечный, что слишком далеко зашел в обманчивый лес в поисках лесной ягоды, веря, что вот сейчас, за этими деревьями, будет ее много, бесконечно много сладкой, ибо долгожданной, сладкой, ибо добытой своим трудом, своими руками?

Разве виноват я, наивный, что всматривался не в призрачные мерцания, а в быстрое движение жизни, вслушивался не в шепот далеких тайн, а в гул танца, и открывал для радости и соблазнов свои уста и сердце?

Но едва слеза тревоги упала из глаз моих – одинок я в толпе, как Ты уже рядом, Ты со мной, мой Боже.

Темная ночь. Во сне чего только не приснится: рой страшных комет, перекошенные лица, пожары, кровь, вихрь, утопленники; вот я плыву в мутных волнах, вот гонюсь, словно молния, за тучами, а крылья почему-то тяжеленные, вот рыжая девица кусает меня, вот огонек – за ним виднеется лицо друга – увлекает меня в трясину; хочу закричать, но горло перехватывает ледяная рука; один за другим раздаются удары – то ли часы бьют, то ли колокол.

Но едва издал я стон, едва взмолился о помощи – как Ты со мной, Ты рядом.

Разве виноват я, что в безумную минуту поселились во мне бредовые видения?

И самое ужасное: Боже, разве виноват я, что светлый Твой лик заслонили мне тени Твоих лживых толкователей?

Пришлось пробираться сквозь их темную толпу. Сквозь их ложные приказы: «прямо – лечь – трепетать – встать – направо». Тошнотворный запах кадил – прах – дым – свечи – чудеса – хула и грех – каменные стены – пепел – хвала и посулы – скрижали – поучения – дурманящий фимиам. Властные речения: «Приди ко мне, ибо только мой Бог настоящий». Отринув толпу Твоих прислужников, посредников, наместников и мучителей, которые отталкивали меня, оттесняли, заслоняли, не допускали, – к Тебе я стремился, мой Боже.

Потому так поздно – потому только теперь.

Сквозь соблазны жизни, шальные вихри и вьюги чувств, отринув ложных пророков, к Тебе.

И радуюсь, как дитя. И не называю Тебя ни Великим, ни Справедливым, ни Добрым, а говорю:

– Мой Боже.

Говорю «мой» – и верую.

 

МОЛИТВА СТАРИКА

Господи Боже, Судья Справедливый, жаль, но умирать мне пора. Мало осталось ровесников на земле – заселили они погосты. Первыми ушли мастера, учители, за ними старшие братья, а потом – друзья. Одних гром поразил, у других сон навеки усталые глаза сомкнул. Об одних говорят: «Такова воля Господня», о других: «Ну что ж, видно, время пришло». Понимаю и я: надо место уступить тем, кто рождается, взрослеет и жаждет дела. А наш стариковский удел – тишина. Но где бывает тише, чем в могиле? Я часто подолгу беседую с ними, ушедшими. Я, живой, с мертвыми говорю о прошлом. Каким оно было? Хорошим ли, плохим? Хотел бы я начать все сначала? Разве что из страха, да не мужское это чувство.

Господи Боже, Судья Справедливый, жаль мне жизни, угасающего тепла и радости. Шаги мои стали мелкие, жую медленно, говорю тихо, кровь еле-еле течет в моих жилах – может, так дольше проживу? А как прекрасно смотреть на зелень и солнце; такое все вокруг глубокое и полное, серьезное и мудрое.

Солнце и зелень – понимают ли это чудо молодые? Им кажется, что так должно быть и не может быть иначе. Не ведают они, что это значит – «смерть косит», не знают смирения, не знают, что значит – «конец». Уже не важны ни стремления, ни обиды, ни хлопоты, ни расчеты; не ведают, что значит – «смерть косит», что значит «конец».

Мы к Тебе ближе, Боже Справедливый. Им, молодым, некогда – торопятся, спешат. Впрочем, и мы, старики, не ведаем, пока Ты не откроешь нам последнюю тайну жизни в первый миг смерти; мы – словно дети пред малюсеньким гробом младенца. Не спешу я эту тайну узнать – сама придет, не долго уже ждать осталось.

И не боюсь, да только жаль: так хотелось бы еще на мир посмотреть, почитать, увидеть, дождаться, так все интересно и ново. И, может, в последний раз. Спасибо Тебе, Судья Справедливый, за мой почтенный век. Познал я прощальные лучи солнца, щебетание птиц, любовь старца и надежду. Да и все былое как-то иначе, по-новому видится. И Ты, Боже, – другой, другое благовестие Твое.

Боже, Судья Справедливый, пора мне. Знаю. Только хотелось бы немного продлить прощальные сердечные объятия перед дальней дорогой в неведомое.

 

МОЛИТВА ДЕВОЧКИ

Боже Всемогущий, обещала я маме, что больше не буду вредничать, обещала, что буду послушной. Обещать легко, но как сдержать слово. Боязно. Буду стараться – очень хочу. Но разве всегда получается так, как хочешь? Столько раз я давала себе слово: с завтрашнего дня все будет по-новому. Может, в этот раз так и будет. Сдержу слово – очень хочу сдержать. А Ты, Боже Всемогущий, помоги мне.

Ты сотворил Землю, что вращается вокруг своей оси и вокруг Солнца. Ты создал параллели, меридианы, полюса. Полуострова, мысы, заливы, проливы, горы, плоскогорья и низины. Множество животных, растений, граниты и кварц. По Твоему велению леса заполнились зверьем. Стоит Тебе только кивнуть – и прольются реки, короли соберут дань или сложат оружие. Ничто не происходит без Тебя, на все Твоя воля.

Знаю, трудно Бога объять, скуден ум человеческий – что капля в море. Но для Тебя нет ничего невозможного. Все к Тебе обращаются, а Ты – соглашаешься или нет.

Сердцем верю я в Твой ум и доброту, и если не все мне понятно, так это потому, что я еще маленькая и глупая. Прости мне, Боже, мои сомнения, но я хочу быть с Тобой откровенной – ведь нет тайн от Бога, и Ты все равно знаешь мои мысли. Так вот, Боже Всемогущий, если Ты хочешь, чтобы люди были добрыми и справедливыми, почему бы Тебе не создавать только добрых и справедливых? Почему позволяешь им грешить? Дал бы лучше людям волю посильнее – чтоб они слово держали. Я вот стараюсь, очень стараюсь, а не получается. И маме неприятности, и мне. Иногда и дело-то пустячное, а я не уступаю. Может быть, потому, что и дома, и в школе не все добры и справедливы. Много я видела зла, и не моя в том вина, видела фальшь и грязь, которыми полнится мир. Верно, я только за себя отвечаю, но эта ложь, сплетни, неискренность делают жизнь ужасной.

Боже Всемогущий, не хочу я вредничать, хочу быть послушной – помоги мне, дай волю выдержать, поделись хоть каплей Твоего могущества.

Всего за один день сотворил Ты мир! Что Тебе стоит повелеть, чтобы дети были послушными. И да будет так.

 

РАДОСТНАЯ МОЛИТВА

Боже Лучезарный!

Расправил я плечи, глаза распахнул, грудь выпятил, улыбаюсь, голову высоко поднял. Смотрю, жду, слушаю. В жилах не кровь бьет. А что? Радость!

Чего Ты хочешь, Боже Лучезарный, за Твои щедрые дары?

Что до меня, то крылья мне не нужны: земля мне в радость. И пусть облака надо мной, а вокруг зелень молодая, чистая, и ручеек пусть журчит.

Пью я воздух: «Твое здоровье, Боже».

Стою пред Тобой в праздничном одеянии, в шелке солнечных нитей, радугой подпоясался – все во мне поет.

Но петь я не буду, ибо не знаю песни, которая была бы Тебя достойна.

Безмятежное настроение – я знаю; покой на душе – я владею; блаженное состояние – я чувствую. Сильный я – без колебаний и сомнений – добрый.

Таким и пребуду...

А ты, мой друг, не нашел своего счастья? Ты еще молод, ныряльщик неопытный, не умеешь из глубин выловить свое Солнце – то, что выходит Солнцу Божьему навстречу. Юный рыцарь, ты не слышишь гула битвы Бога, в тебе, за тебя? Услышишь!..

Ты, Боже, брат мне, а не отец.

Вглядываюсь, вслушиваюсь в радостную сказку Твоей жизни. Много путей, всяк волен свой выбирать.

Верую!

Столько новых истин рождается во мне.

Истина, что я вижу. Истина, что есть у меня сердце. Истина, что мыслю и что вишня в цвету. Истина, что запою вполголоса или крикну во всю мощь.

Влюбленным шепотом очей целую рой радостных истин.

Твое здоровье, истина!

Чего Ты хочешь, Боже, за Твои щедрые дары? За снежинки и мыльные пузыри, за бездну вечности и бездну неба?

Тук-тук – бьется сердце. В глубине души, куда нет хода мысли, рождается новое чувство.

Радуюсь и рождению, и смерти.

Шаг за шагом восхожу я к Тебе, утомленный и счастливый. А рядом тихая сестра сна, белая смерть, как царевна-девица.

В руки Твои отдаюсь.

Рой колибри и бабочек, цветы обступили меня. Я, озорник, отгоняю их, в ладоши хлопаю, хочу спугнуть, ловлю и подбрасываю, но крыльев не повреждаю, перышек не гну, лепестков не мну, не стряхиваю цветную пыльцу. Колокольчики и чашечки взлетают, опадают, тут же срастаются с землей, дышат новым пламенем полета.

Расправил плечи, улыбаюсь.

Господи, чего Ты хочешь от нас за Твои щедрые дары?

 

МОЛИТВА ОЗОРСТВА

Поверь мне, Боже, я хочу быть серьезной, спокойной, внимательной. Может, со временем это и придет, но пока не получается. Не верю я в серьезное, не доверяю – смешит меня оно. Торжественные речи, клятвы, проповеди, даже похороны – Боже, какие мины при этом! Ты только посмотри на них, на эти надутые, фальшивые и глупые рожи. (Прости, что я так выражаюсь.)

То, что я молюсь так редко, – их вина. Бубнят бессмысленно молитву, хитростью хотят подойти к Тебе, провести Тебя хотят, выпросить что-нибудь вздохами да слезами, от которых краснеют носы.

Неискренность – не по мне. Поэтому признаюсь: Господи Боже, я Тебя не знаю. И кажется мне, что прежде Тебя человек сам себя познать и найти должен. А я блуждаю, не понимаю себя, пытаюсь разгадать себя, как шараду, решить, как трудную задачу по алгебре. То, что я не такая, какой меня считают взрослые и сверстники, это само собой. Но я и не такая, какой сама себе кажусь.

Я веселая и в то же время... Капризная, но тем не менее... Неопытная, наивная – гм, это как сказать. Знаю не много, зато о многом и о многих догадываюсь. И тех, чванливых, прекрасно знаю! Если бы они хоть на малую долю так меня знали, как я их, нам было бы лучше. А может, и хуже?

Хорошая я или плохая? И да, и нет. В чем-то добрая, а в чем-то злая. И добрая, и злая, но по-своему, не так, как они думают. И, наверное, даже не так, как я сама думаю.

Мне кажется, что всю эту любовь: и родительскую, и любовь к Родине, и к ближним, и к Тебе, Господи, – все это почтение и уважение взрослые выдумали для себя. А ведь и мы имеем право на собственные чувства и на собственную любовь. В молитве молодых должны быть смех, танец, шутка, каприз, неожиданность, как в дикие языческие времена. Ведь Ты, Боже, не только в слезе человека, но и в аромате сирени, не только в небесах, но и в поцелуе. Но каждое озорство сменяется грустью, тоской. А в тоске – как во мгле – и лицо матери, и шепот Родины, и беды ближних, и Величие Тайны Твоей.

Подумать только: хочу быть с Тобой искренней, но ясно мне, что всего не скажу, не сумею сказать.

Смотрю на звезды и говорю: миллиарды звезд, миллиарды миль. Что с того, если я этого не чувствую. Знаю, что Ты Великий, Могущественный, Бессмертный и так далее. Знаю – и больше ничего. А я так люблю звезды, как они любить не умеют, даже как бы ни старались, ни дулись, как бы ни пыжились и носом ни сопели. А за что я их люблю, не скажу, да если бы и хотела сказать – не сумею.

Вот моя молитва...Умная ли, глупая ли – какая есть.

Сумбурная она, потому что и я сумбурная. Боже, трудно Тебе со мной. А представь себе, как мне с собой тяжело.

Вот что я Тебе предложу.

Пока оставь меня такой, какая я есть. Не спеши меня переделывать. Ты сам по себе, и я сама по себе, будто мы друг друга и не знаем вовсе. Я постараюсь никого не раздражать, не высмеивать, не подшучивать. Даже стану читать молитвы, только не буду возводить очи к небу и голову склонять, вздыхать и скорбные мины строить, как те, степенные. И не знаю, как скоро снизойдет на меня эта «степенность». И даже не обещаю, что захочу этот миг ускорить. Да и зачем спешить? Сам наступит.

И в один прекрасный день, совершенно неожиданно, мы встретимся. Не знаю, где, как, когда, но знаю: увижу Тебя, кровь потечет быстрее, сердце сильнее застучит и уверую. Уверую, что Ты – другой. Что Ты с ними не якшаешься, что они и на Тебя тоску нагоняют. Что Тебе они не интересны, а меня Ты понимаешь и хочешь со мной серьезно и откровенно беседовать. Скажешь мне: «Я знал, это они Тебя от меня отвратили. Не хотела ты верить в то, во что они веруют». Скажешь: «Знаю, они Меня обманывают, лгут Мне». Скажешь о себе: «Я одинок, покинут, обижен и полон тоски, но свободен, свободен, как сокол».

И заключим мы союз: Ты и я. И рассмеемся им в лицо. Возьмемся за руки и пустимся наутек. Они рассердятся, будут нас стыдить, что ведем себя неприлично. А мы остановимся, повернемся – и язык им покажем: я и Ты. И с хохотом убежим. И будем снег пригоршнями есть.

Любимый, любимый мой Боже. Ты ведь можешь Себе такое позволить, ну хотя бы один-единственный раз. Ух, ну и нудные они, ну и лживые. И покарает их Господь за грехи их.

 

МОЛИТВА ПРОСТОЛЮДИНА

О Господи Боже, я делаю все, что могу. Не много могу, ну и не много делаю. Ты ведь знаешь, Боже, все разделено по совести. Не могут все быть умными. Каждому по его силам отпущено, ну и мне тоже, Господи. Думаю, самое главное – совесть и порядочность. Приносить пользу, никого не обижать. Я думаю, если свой долг честно выполнять, Ты будешь доволен, Господи Боже. Знаю я, что не так уж много даю, но и для себя многого не требую. Порой зависть берет, но ненадолго. Тут же мысль ко мне приходит: а Ты хотел бы поменяться? Ты знаешь, что у людей на душе? И, наверное, нет человека, который хотел бы с другим поменяться. Каждый к себе привык. Иногда рассержусь, если мне в чем-то не повезет. Что ж такого? Прощаешь Ты, Боже, большим грешникам, ну и мне, наверное, простишь.

Невелики мои грехи, невелики и добрые дела. Ну, иногда подумаю о чем-то не так, как надо. Но ведь главное: не причинить никому вреда, никого не обидеть. Имей человек больше радостей и меньше тревог, может, и был бы он лучше. Хотя кто знает? Если уж такова на то священная воля Твоя, наверное, так людям и лучше.

Не знаю, хорошо ли молюсь, но ведь не важно, какие слова человек говорит, когда молится, лишь бы говорил, что думает, искренне, правдиво.

Если честно, мне особенно и нечего Тебе сказать. Ну что сказать? Рассказывать о своих трудностях – неприлично. Подумаешь еще, что жалуюсь. Опять же, если попрошу, подумаешь, будто я что-то от Тебя требую. Да и что может сказать Тебе человек, чего бы Ты не знал, Господи Боже!

Вот так и болтаю, чтобы только с кем-то словом перемолвиться. Говорят, гора с горой не сходится, а человек с человеком встречается. Но с каким человеком? Ведь не с каждым стоит говорить, не с каждым можно говорить. То надо следить, чтобы лишнего не сказать, а бывает, что скажешь одно, а припишут совсем другое, такого напридумывают – с людьми это случается. А с Тобой, Господи Боже, можно говорить прямо и просто. Я даже думаю...

Да может хватит? Сколько можно в уши Тебе жужжать. Верно, надоела Тебе моя болтовня. Да и времени у Тебя нет...

Но как хорошо, о Боже, все Тебе рассказать, все доверить...

 

МОЛИТВА УЧЕНОГО

Идем мы дорогой истории, несем светильники знаний и свитки законов. Путь держим – вперед. Наш девиз – «Почему?». Волею, мыслью тайну постичь. Ты, Господи, Тайна Тайн.

Мы все – добровольцы!

Впереди юноши поступью твердой идут – знаменосцы. Имя им – поэты. Прекрасные наши жрецы. Своенравны они, своевольны. Скажешь: что с них толку? – первопроходцы они. Жизни кладут на алтарь, неопытные. Смерти в лицо смеются, песнью смерть целуют – призывом: «Ввысь!» Клятвой: «До гроба!»

Мы любим этих юнцов безрассудных. Стихаем, завидя, как они, словно спугнутые птицы, взметнутся и унесутся вдаль. «Что вы там высмотрели?» – «Мало ли что: солнце!» Всяк свое болтает, чудеса рассказывает, соблазняет. «Тихо... Дойдем – увидим». «Скорее, за нами...»

К Тебе, Господи.

Идут математики. Числом мир сковали. Человека опутали. Солнце для них – одно, и песчинка – одна, и любовь – одна, и хлеб – один. Измерили бесконечность пространства и времени, взвесили и атом и Землю. Астроном, неотрывно глядящий в звездное небо, звезду не видит. Ее из бездны извлек он числом: «Бери и читай». И в каббале цифр читает звезду, никогда не виденную, и точкой отмечает на карте.

Химик чувствует дыхание Вселенной, и ароматы роз, и запахи гниения. Физик вслушивается в колебания созвездий и скрещивает гром своей мысли с громом небесным в смертельной борьбе за Тебя, Господи.

Идут, вооружившись заступами, саперы гор и морей. Роются в дымящихся чревах вулканов, режут холодные, как скелеты, камни, терзают плоть застывшей планеты, выискивают истоки жизни в миллионах ее сердец. Отгадывают прошлое, прорицают грядущее, по крохам вызнают, как прорастала из жизни смерть и из смерти жизнь – в насекомом, застывшем в янтаре, в алмазах, блеснувших в пепле, на коралловых грядах в море, в соленой крови земного великана. В пещерах и на болотах, на затопленных кладбищах, по черепам и костям изучают санскрит исчезнувших цивилизаций...

А за ними отряд за отрядом идут другие ученые. С головы до пят закованы в сталь мысли. И так их много, и такие разные. А все вместе – братья.

Вот тихий монах Грегор. Из долгих своих наблюдений над зеленым горохом он вывел грозный закон наследственности. Вот странник, чей возглас: «Земля!» – приветствовал новые континенты. А этот победил бытие заклинанием гордым и смелым: «Я мыслю, следовательно, я существую». Другой извлек из земли древнейший закон Хаммурапи. Вот учитель в деревне глухой – на зависть фее – властвует над пестрым царством насекомых. А этот взлететь сотни раз пытался – весь изранен, но своего добился: взял у птиц мощь их крыльев и парит в воздухе. Другой – властелин морского дна. А рядом пивовар, что вывел женщин и детей из охваченных болезнью городов и поразил противника – заразу. И тут же еще один: обрушился на хаос разноязыких слов и взял их в плен единства. А за ним – тот, кто установил иерархию растений, покорил зеленый мир. Другой открыл законы животного мира, сорвал корону с головы Создателя. Вот идет ученый, указавший в мироздании место Солнцу. За ним – его собрат, взявший в плен геометрической формулы божество. Этот вырвал у ведьмы отравленное жало нищеты. А тот триумфально возгласил: «Omnis е cellula cellula».

Во славу Твою, Господи.

А за отрядами бойцов тащатся обозы и мародеры. Юристы-буквоеды, эскулапы, разные инженеры да агрономы, политики-крикуны, всякий сброд, мошенники, торгаши.. Из осколков наших побед создают они для людского муравейника богатство, комфорт и силу. Продают за гроши, фейерверками чернь забавляют, девиц соблазняют.

Мы, рыцари Красоты и Истины, и не смотрим на них. А если и взглянет самый печальный из нас, лоцман души человеческой – улыбнется снисходительно.

Идем, избравшие Тебя, священная Тайна Тайн, своим Учителем, а наивный зевака вздохнет: «Бедные солдатики». Видит наши потемневшие лица и согбенные спины, рад бы попотчевать бедных-одиноких, в светлую горницу пригласить – пусть отдохнут.

Это мы – бедные? Это нам нужен отдых? Да мы – самые счастливые! В вихре борьбы, в свободном полете, устремленные в неведомые края, лицом к лицу с враждебной тьмой – наедине с Господом Богом. Ты, Господи, наша отчизна, дом, семья. Ты – награда и радость. Ты – союзник посвященных. На наших глазах восходят и крепнут зори истины и все новые тайны тех истин. Для нас и наследников наших, сынов нашего Завтра.

Примечание: В этой Молитве Корчак перечисляет величайшие открытия Менделя, Колумба, Декарта, Шейля, Фабра, Пастера, Заменхофа, Линнея, Дарвина, Коперника, Вирхова и других.

 

МОЛИТВА МАТЕРИ

Прости меня, Боже, что жаловалась.

Говорила: сын мой убит, Отчизна отняла у меня сына, принес он ей в жертву свою жизнь.

Не понимала я. Благодарю Тебя, Боже, что просветил меня.

Теперь говорю: призвал Ты сына моего к Себе, Отчизна усыновила мое любимое дитя, не жизнь у него взяла, а дала, дала ему прекрасную смерть.

Плачу слезами радости и гордости при одной только мысли, что встал пред Тобой мой сын-солдат и сказал:

– Приказывай, Господи Боже.

Смерть прекрасную дала ему Отчизна.

Благодарю Тебя, Боже, что просветил меня.

 

МОЛИТВА ХУДОЖНИКА

Спасибо Тебе, Создатель, что задумал и сотворил такое странное существо, каков я есмь. Сложный, путанный, противоречивый – и все-таки такой, как надо. Видно, я нужен Тебе, коли сотворил. И чем меньше во мне здравого смысла, тем больше я Тебе благодарен. Я – протест, дерзость, бесстыдство, сам по себе среди Твоей покорной паствы. Я – шалость, Prima Aprilis и древо Аршваттха.

И молитва моя, Создатель, не та, что у всех во все времена. Она – только моя, на сей только день, на тот единственный миг, и он не повторится никогда. Пойми: я Твой шут, и пророк, и брат! Но разве я знаю, каков я? Не знаю. Вздорный – степенный, степенный и вновь вздорный, гордый, смиренный, нежный, грозный... То всех презираю, то льну, как кот. Скрытный, а все выбалтываю, слезы мои – на продажу, рассеянный – трости и перочинные ножики без конца теряю... Но едва след рабства замечу – путы не просто срываю – жгу. И лишь в тишайшем шепоте обретаю Тебя, о Создатель. И за это безмерно Тебе благодарен. Не веришь, что буду молиться? Буду! Ты – Бог. Я знаю, что это значит. Наперекор Твоим прислужникам, знаю.

Спасибо Тебе, Создатель, что сотворил Ты свинью, слона с длинным хоботом, что скроил Ты листья и сердца, что негры у Тебя черные, а свекла – сахарная. Спасибо за соловья и клопа, за то, что есть у девушек груди, что рыба на воздухе задыхается, что есть молния и вишня, что Ты повелел нам так странно рождаться на свет, что человека таким глупеньким сделал, и он думает, что иначе и быть не может, и за то спасибо, что одарил мыслью камни, моря и людей.

Мысль вокруг всякий вздор мелет, а себя тщеславными байками тешит. Не у неба, а у мысли самые багровые восходы и закаты. Мысль – орлица, бездельница, лгунья. Как же я люблю ее!

Пойдет шататься и – гадай, где она, пока не вернется. Чумазая, на человека не похожа, но, дрянь, так хитро умеет каяться и с такой готовностью исправиться обещает. Да кто ей поверит! А все равно знает, негодница, что простят ее.

Все чувствую – и ничего не знаю. Глупыми кажутся мне истины, вычитанные из книг. И только те интересны, которые в щелку подсмотрены. Но видно-то плохо – вот и ошибаюсь. Ну и пусть – значит, я существую!

Ничего не знаю – все угадываю. А Ты, Создатель, знаешь, что значит – все!

Нет от меня никакого толку, а ведь должен я, должен быть первым. Надежду теряю лишь на миг, новую жизнь начинаю с понедельника, улягусь на песок животом кверху – греюсь, а то заплачу над высохшей грушей, что стоит, одинокая, в поле, или старца в плечо поцелую. Плюю в небо, кувыркаюсь беззаботно, и мне всегда будет только шестнадцать, буду раздавать тумаки, свистеть, засунув пальцы в рот, и проиграю сверстникам все пуговицы от порток. Вроде бы нет от меня никакого толку, но насколько беднее было бы без меня человечество. Научу людей любить грехи и пожары. И дышать полной грудью, полной грудью.

Над одним моим вопросом сто профессоров всю жизнь головы ломают. Маленьким миленьким девочкам и мальчикам я шепчу на ушко: спокойной ночи. Бальзамом исцеляю всех запаршивевших псов. Прошлое за шкирку вытаскиваю на свет Божий. И из пистолета в будущее стреляю – как в туза. И солнце пью, глаз не щуря, и сдается мне, что Ты нас вместе создал. И земной шар при этом наклонил, озорник. Видно, выпивши был – художника на трезвую голову не создашь. А все прочие один сон видят: о хлебе насущном – да и то по праздникам.

Если я кого и не люблю, так только трезвых. Если кого и боюсь, так только тех, кто знает, чего хочет.

Мгновения моей жизни – все до единого – подкидыши или незаконнорожденные, беспризорные, чудаки, танцуют на проволоке, горящие факелы глотают.

Стащу грушу из чужого сада – не велика провинность – и не убегу, а упорхну. А если когда и выпью, то просплюсь – и снова полный порядок. И Бог на меня не гневается – прощает.

А если и люблю – то радостно, своенравно, безоглядно.

Вроде тертый я калач, а наивный, ровно девица. То умиляюсь, на себя глядя, а то рассержусь и всыплю как следует. То мельчайшие бусинки нанизываю – все глаза проглядел, а то луне в любви признаюсь: «Ты одна умна и прекрасна». Каждый день в привычных вещах что-то новое замечаю – вдруг удивлюсь, что у собаки хвост, что трамвай едет, а у березы кора белая.

Бедненькая божья коровка, глазик у тебя болит – бедная всякая, всякая, всякая земная тварь.

Я родился, Создатель, с опозданием на пять столетий и на пять столетий до срока. Потому я так весел и так печален, что живу, что уже кончил жить и что еще не начал. Ты и Я, Создатель, и больше никто. А я – это Мы. Мы все. Мы – богохульствующие и Мы у Трона Твоего, Domine, canes.

Мы – радуга в осеннем ненастье, безумные сыны Твои. Мы – июльский снег и красные маки среди ледников. Мы – надутые ветром паруса. Ну и что, если играем клубком бабушкиной пряжи с котенком – мы и деспотов свергаем, одинокие башни возводим. Мы из безумной души извлекаем разумнейшие дела. Мы танцуем под незатейливый вальс шарманки, но мы же пронзаем настоящее гимном будущего, умираем и воскресаем по собственной воле. И на кладбище всего несовершенного мы швыряем наши творения, что становятся памятником всеобщего бессилия.

За это, о Создатель, я славлю Тебя. И с трепетом бросаю карту – Великое Блаженство Жизни.

– Va banque. Жизнь за Творчество.

Примечание: Согласно индуистской мифологии, Аршваттха – священное фиговое дерево, смоковница, олицетворяющая незнание; древо неведения.

 

МОЛИТВА ВОСПИТАТЕЛЯ

Я не возношу Тебе длинных молитв, о Господи. Не посылаю бесчисленных вздохов. Не бью низкие поклоны. Не приношу богатые жертвы во славу Твою и хвалу. Не стремлюсь вкрасться к Тебе в милость. Не прошу почестей.

Нет у моих мыслей крыльев, которые вознесли бы песнь мою в небеса.

Слова мои не красочны и не благовонны – не цветисты. Устал я, измучен.

Глаза мои потускнели, спина согнулась под грузом забот.

И все-таки обращаюсь к Тебе, Господи, с сердечной просьбой. Ибо есть у меня драгоценность, которую не хочу доверить брату – человеку. Боюсь – не поймет, не проникнется, пренебрежет, высмеет.

Всегда пред Тобой я – смиреннейший из смиренных, но в этой просьбе моей буду неуступчив.

Всегда говорю с Тобой тишайшим шепотом, но эту просьбу мою выскажу непреклонно.

Повелительный взор свой устремляю в высь небесную.

Распрямляю спину и требую – ибо не для себя требую.

Ниспошли детям счастливую долю, помоги, благослови их усилия.

Не легким путем их направи, но прекрасным.

А в залог этой просьбы прими мое единственное сокровище: печаль.

Печаль и труд.

 

ПОСВЯЩЕНИЕ

Матушка, батюшка, вы мне эти молитвы быстро диктовали. Приходилось с трудом, по памяти, слово к слову, буква к букве складывать их и записывать. Порой я недослышал, порой не понимал, ошибки делал, память подводила, многое пропустил. Вы изредка поправляли, немного – чтобы только было понятней и мне, и другим.

Не знаю, можно ли ваши давние слова, обращенные ко мне, считать моей эпитафией вам. Спасибо вам за жизнь и смерть вашу, и за мою жизнь и смерть. Наши пути разошлись ненадолго – встретимся вновь.

Матушка, батюшка, из окаменелой тоски и боли предков ваших и моих хочу я возвести высокую, стрельчатую, одинокую башню. Число погребенных в земле, гласу которых я вторю под вашу диктовку, – лишь за последние триста лет – целая тысяча, и двадцать, и еще четыре. Разные были у них имена.

И потому в этой маленькой эпитафии я не называю никаких имен. Спасибо, что вы научили меня слышать шепот умерших и живых. Спасибо, что познаю тайну жизни в благословенный час смерти.

Ваш сын.

 

ПОЧЕМУ ОНИ МОЛЯТСЯ?

Когда собрались все мальчики, которые записались на ежедневную молитву, я спросил, почему они молятся, почему приходят на молитву. Это было давно, и я точно не помню, куда подевалась тетрадь, в которой я записывал их ответы. Но ответы были примерно такие.

Первый сказал:

– Почему бы мне не молиться. Ведь я еврей.

Второй сказал:

– До завтрака мне в комнате делать нечего, а в классе тепло и светло.

Третий сказал

– Я хочу получить открытку в память о 280 совместных молитвах. Мне осталось всего сорок.

Четвертый сказал так:

– Мой товарищ во дворе сказал, что кто не молится, к тому ночью явится дух, посадит в мешок, завяжет и задушит. И мне страшно – вдруг так на самом деле бывает.

– А меня мама попросила, – сказал пятый.

А шестой так сказал:

– Когда я прихожу по субботам к родителям, дед всегда меня спрашивает, набожны ли дети в Доме сирот и молятся ли они. Если б сказал, что нет, ему было бы обидно. А врать – нехорошо.

Седьмой так сказал:

– Когда зимой умер мой отец, мне не хотелось по утрам рано вставать и идти в синагогу. Но однажды отец мне приснился и начал меня корить: «Когда я был жив, я работал ради тебя невзирая на непогоду: в дождь и в мороз, часто ночами, и тогда, когда уже был болен, все равно вставал с постели, если знал, что можно заработать. А тебе лень за меня прочитать кадиш». Проснувшись, я пообещал себе, что буду молиться.

Пан Хойна много лет изо дня в день приходил на молитву. У него был набожный опекун; вначале тот заставлял его приходить, а потом он просто привык.

Помню, как они стояли рядом: маленький Хойна и его большой опекун и молились вместе по одному молитвеннику.

Девятый сказал так:

– Каждый день утром я одеваюсь, умываюсь, завтракаю, иду в школу, играю с друзьями. Почему бы еще и не помолиться? Есть люди, которые говорят, что Бога нет; но откуда они знают, что они такие умные? Кто-то ведь должен был все это сотворить. Вот это и был Бог.

Десятый сказал коротко:

– Поляки молятся и ходят в свои костелы, ну и евреи должны быть не хуже.

Одиннадцатый сказал:

– Если еврей не молится, за этот грех расплачиваются все евреи. Потому мы болеем заразными болезнями, потому мы бедны и столько разных бед кругом, что евреи не молятся А я не хочу, чтобы из-за меня другие страдали.

Двенадцатый вспомнил, что было в хедере.

– Ребе учил нас в хедере, что евреи много страдали за свои молитвы. Их убивали, сжигали синагоги, отбирали молитвенники и бросали в грязь или в огонь, и мучили евреев, не давали работу и не позволяли ходить по городу. Каждый еврей хотел поспеть в пятницу вечером на молитву, иногда он должен был идти через леса, где было полно разбойников и волков. Ребе говорил, что молились все мои деды и бабки, и стыдно, что я лентяй, не хочу просто войти в класс, который рядом, и ничто не мешает молиться, и никто не угрожает.

Тринадцатый так объяснял:

– Когда у меня беда или я поссорился с товарищем, тогда я молюсь. Хорошо рассказать Богу, как все было на самом деле и что товарищ не прав. Когда я так думаю во время молитвы, меня не так пугает несправедливость и наказание.

Четырнадцатый сказал:

– Я заметил, что когда прихожу на молитву, мне легче быть старательным. Тогда я меньше совершаю плохих поступков, и на меня меньше сердятся. И я ничего плохого не делаю ни дома, ни в школе. Молитва очень помогает.

Пятнадцатый сказал:

– Когда я заболею или в доме какая-то беда – мама или брат заболеет, или денег нет, или хозяин донимает, или сосед – мне обидно. А вот помолюсь, попрошу – и сразу успокоюсь, и легче на душе станет.

Шестнадцатый сказал:

– Я сам не знаю, почему прихожу на молитву. Молюсь, потому что молюсь. Я вовсе не задумываюсь, почему. Когда пойму, я вам напишу и ответ в ящик положу.

Семнадцатый сказал:

– Когда я молюсь, я вспоминаю дом, как раньше все было. По субботам я всегда ходил с отцом в синагогу. Здесь, в Доме сирот, тоже субботний ужин устраивают, но по-другому. Мне здесь не плохо, но когда я был дома, я больше любил и меня любили больше. Никто меня не обзывал лизуном или неженкой. В Доме сирот тоже дают конфеты. Но дома их приносил папа и дразнил меня, что не даст, что отдаст маме и сам съест. Это было смешно, потому что я знал, что это шутка. В субботу дома был чолнт. Дома все по-другому.

Пока он это говорил, предыдущий мальчик подумал и сказал:

– Вот, я вспомнил. У меня так же было. Молитва – это словно я в будни пришел домой. Молюсь и вспоминаю то одно, то другое, то третье – как было дома.

Тогда много девочек приходили на молитву. Одну даже прозвали ребецин. Ее любили и поэтому не донимали, да она и не сердилась. Она была старше и работала: училась шить – то ли перчатки, то ли зонтики, что-то в этом роде. Она не могла прийти на молитву на следующий день и пришла в класс вместе с мальчиками. (А я сказал, что все вместе – это, пожалуй, многовато, и мальчики будут молиться сегодня, а девочки – завтра.)

А она так сказала:

– Рядом с нами живет польская семья. Они к евреям хорошо относятся: всегда маме в долг дают, когда ей нужно. Так вот она сказала, что у евреев плохо, так это то, что девочки могут не молиться. Как раз им молитва больше всего нужна, потому что они больше дома сидят и больше времени с детьми проводят.

Регинка сказала в заключение:

– Господь Бог не говорил, что молитва мальчиков важнее. Это выдумали сами раввины, потому что они сами мальчики. У поляков все молятся вместе, а у евреев нет, будто мы для Бога второй сорт.

Когда Регинка закончила свою речь, мальчики ничего не сказали.

И девочки продолжали приходить на молитву с ними.

Кажется, именно Регина сказала:

– Когда у тебя нет отца, хорошо знать, что Бог – для всех отец, а это значит, что и для меня. Молитву понимать не надо, ее только чувствуют.

Я хотел еще спросить, почему другие не молятся, но началась школа, политика – и все переменилось.


[1] Впервые книга издана в Варшаве в 1922 г. В России она переиздана в 1995 г. Российским обществом Я.Корчака. Текст этого издания приводится в Антологии.

 

Печать E-mail

Если заметили ошибку, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter
Просмотров: 362