«Комплекс Бенуа», или к проблеме оценки творчества Н.К. Рериха 1920–1940-х гг.

Н.В. Тютюгина,
кандидат искусствоведения,
ст. научный сотрудник Башкирского государственного
художественного музея им. М.В.Нестерова,
Уфа

«А вот Бенуа писал…» – эту фразу я впервые услышала на рубеже 80–90-х годов прошлого века, будучи студенткой Академии художеств в Санкт-Петербурге и защищая дипломную работу по творчеству Николая Константиновича Рериха. Имелась в виду негативная оценка зарубежного периода творчества Рериха критиком, историком искусства и художником А.Н.Бенуа, которая была высказана им публично в 1939 году [1]. При анализе литературы по проблемам русского искусства рубежа XIX–XX веков за два последних десятилетия мне также пришлось столкнуться с отголосками статьи Бенуа. Так, в каталоге «Художники русского театра. 1880–1930» (1994), авторами которого являются известный зарубежный исследователь русского искусства Джон Боулт и коллекционер Н.Д.Лобанов-Ростовский, можно прочитать следующее: «Рерих, несмотря на то уважение, которым он пользуется как живописец, театральный художник, антрополог и поэт, особенно среди современных советских ученых, занимает шаткое положение в истории развития русской культуры ХХ в.<…> искусство Рериха следует рассматривать скорее как проявление модных увлечений» своего времени [2, с. 225]. В книге о русском символизме (1995, 2003) крупный исследователь русского искусства рубежа веков А.А.Русакова относительно работ Рериха зарубежного периода также резюмирует: «…по своей конкретности и овеществленности (они. – Н.Т.) дальше от подлинного, “чистого” символизма, чем его ранние работы». При этом Рериху как художнику символистского направления исследовательница отводит более чем скромное место – лишь в общем ряду мирискусников [3, с. 13; 174–475]. Затем, при работе над диссертацией в Уральском университете (Екатеринбург) я вновь услышала безапелляционное «А вот Бенуа писал…» из уст одного из корифеев современного искусствознания уже в начале века XXI. Естественно, существуют и альтернативные точки зрения, высказанные в последнее десятилетие солидными авторами [4], но в данном случае нас интересует та сторона проблемы, в которой мнение Бенуа продолжает играть свою негативную роль и которую мы позволили себе определить как «комплекс Бенуа».

В советском искусствознании статья Бенуа 1939 года широко известной стала в 1968 году, когда увидела свет книга под названием «Александр Бенуа размышляет…»Заметим, что книга вышла уже после грандиозного успеха прошедших на родине выставок картин зарубежного творчества Н.К.Рериха, переданных в дар Советскому Союзу Ю.Н.Рерихом.. В ней впервые были опубликованы письма и работы критика, написанные им после 1917 года, в основном в Париже, и среди них статья «Книга о Н.К.Рерихе». Задуманная как рецензия на монографию 1939 года о Рерихе [5] статья вышла далеко за рамки собственно рецензии, ибо основное внимание Бенуа сосредоточено на характеристике личности художника, которого критик обвиняет в тщеславии, в гордыне, в «мессианстве», имея в виду, в том числе, его подвижническую деятельность по организации Пакта Культуры. «И мне сдается, что “мессианство” Рериха явилось, пожалуй, помехой заложенному в нем творческому началу, – писал тогда Бенуа. – Живет ли в нем еще и ныне опаснейший дух гордыни или нет, мне трудно судить. Может быть, в “умудренном жизнью старце” он и не живет, но когда складывалась творческая личность Рериха, этот дух в него вселился, и он же в дальнейшем сплелся с его более чистыми и простыми побуждениями. Это он его натолкнул на мировую проповедь, это благодаря ему получилось то метание, которое не дает сосредоточиться и которое так вредно для художественного созревания». И далее: «О, если бы вместо всех этих циклов, вместо этих тысяч картин Рериха, мы бы имели “нормальное” количество их, но при этом каждая такая картина была бы чем-то исчерпывающим, если бы в нее можно было “войти” и в ней “пожить”, – как иначе сложилась бы и самая миссия Рериха!» [1, с. 239]. По поводу возможности ­«войти» и «пожить» в картине можно лишь заметить, что это сугубо лично­стное, свойственное именно Бенуа восприятие искусства, которое не позволяло ему проникнуть в глубинную суть полотен Рериха.

В связи с данными высказываниями критика гораздо более печальным фактом представляется то, что на склоне лет Бенуа вдруг изменил своей активной позиции в отношении к проблеме защиты искусства и просвещения народа, которой придерживался еще в начале ХХ века. Напомним, что в свое время А.Н.Бенуа был вице-председателем «Общества защиты памятников искусства» (1912–1917), членом Коллегии по делам музеев при Народном Комиссариате (1918–1926), заведующим картинной галереей в Государственном Эрмитаже (1918–1926). Но в 1939 году он, видимо, уже считал иначе, утверждая, что «искусство совершает само по себе свою миссию, – и это тем сильнее, чем менее о нем заботятся» [1, с. 238].

Немалый вклад в утверждение оценки Бенуа в среде советского искусствознания внесли составители сборника «Александр Бенуа размышляет…». Одному из них, И.С.Зильбер­штейну, в 1958 году Бенуа, в возрасте 88 лет, писал: «С Вашей оценкой искусства Рериха я совершенно согласен: и я ценю только его период творчества, когда им двигало искреннее увлечение какими-то видениями древнего прошлого, когда ему удавалось это прошлое передавать с большой убедительностью. Эти же “Гималаи” последнего времени являются показателями все той же мании величия, которая толкает Рериха на роль какого-то пророка, чуть ли не Мессии, и которая его заставляет заниматься оккультизмом и, наконец, привела его к тому, что он поселился у подошвы “самых высоких гор” нашей планеты, откуда он взирал на них не без чувства известного равенства…» [1, с. 669]. Таким образом, спустя десятилетия, незадолго до своей кончины, Бенуа оставался при том же мнении, поддержанном и советскими искусствоведами.

Возвращаясь к статье 1939 года, опубликованной в Париже, необходимо сказать, что она явилась своеобразным результатом переписки Рериха и Бенуа, которая продолжалась с 1936 по 1939 год. В этой переписке наглядно проявилось то духовное омрачение, с которым Бенуа шаг за шагом разрушал свою веру в разумность Высших Начал (возможно, у критика она никогда и не была особенно искренней и глубокой), веру в будущее своей собственной Родины, в созидательную силу творчества, в необходимость реальных действий по защите духовных ценностей. Если статья Бенуа исследователям широко известна и уже более шестидесяти лет оказывает свое негативное влияние, то переписка 1930-х годов двух художников-современников остается пока достоянием архива. На ней мы и хотели бы остановиться, так как, на наш взгляд, она многое проясняет в личности Бенуа и Рериха, в различии их нравственной и жизненной позиции в период творчества за рубежом, которая и предопределила окончательное расхождение их путей в 1939 году.

После долгого, длившегося с 1918 года, перерыва в общении Рерих первым, в 1936 году, обратился с письмом к Бенуа. Деятельность Николая Константиновича по продвижению Пакта Культуры в пространстве надвигающейся Второй мировой войны требовала привлечения авторитетных сил за рубежом, среди которых Бенуа мог быть одной из значимых фигур и как художественный критик, и как историк искусства, и как художник, и как деятель по защите русской культуры в среде русской эмиграции в Европе. «И действительно на пашне искусства и просвещения все идущие в одном направлении уже не враги, – писал Рерих Бенуа. – А чем длиннее этот общий путь, тем дружественнее должны быть сердца путников. В каждом обиходе много всяких загромождений, но именно радость об искусстве всегда является тем общим языком, который взаимно открывает сердца» [6, л. 1]. Письмо Рериха явилось своеобразным зовом к сотрудничеству. Высоко оценивая культурную деятельность Бенуа и всей его семьи в прошлом, особо отмечая способность Александра Николаевича в своих исследованиях проявлять «настоящий синтез культур», Рерих в своих очерках, публиковавшихся в 1930-е годы за рубежом, всячески подчеркивал его роль в русском искусстве, приводя обширные цитаты из его трудов, отмечая его деятельность как театрального худож­ника [7].

Без малого в течение трех лет Николай Константинович пытался возобновить отношения сотрудничества с бывшим своим соотечественником и соратником по объединению «Мир искусства»Имеется в виду второе творческое объединение художников «Мир искусства», существовавшее с 1910 по 1917 год, в котором Н.К.Рерих был председателем с 1910 по 1913 гг.. «Скорбно звучат слова Твои о том, что часто приходится говорить “как в подушку”, – отвечал он Бенуа. – Родной мой Александр Николаевич, эти же слова могут быть повторены всюду. Не забуду, как Леонид Андреев писал мне: “Говорят, есть у меня где-то читатели, но ведь я-то их не вижу и не знаю”. Против такой сердечной скорби может быть лишь одна панацея – единение» [8, л. 2–2об.]. Рерих отправлял Бенуа свои памятные статьи об ушедших в иной мир художниках, с которыми Бенуа был непосредственно связан в Париже, свои книги, всячески стараясь удержать его от той грани сначала отчаяния, а затем раздражения и неверия в будущее, переступив которую Бенуа оказался во власти жгучей зависти. Отметим, что в противовес восьми письмам Бенуа Рерих написал ему за три года семнадцать.

Тот результат, к которому привела переписка Бенуа с Рерихом, во многом был предсказуем. Надо отдать должное Бенуа – до определенного момента он был искренен с Рерихом, не скрывая своего упаднического состояния души, в которое все более погружался. «Я уже, кажется, писал, что завидую Тебе, но, прочтя “Врата в будущее”, я еще больше преисполнился зависти – ибо вот ТебеЗдесь и далее подчёркнуто А.Н.Бенуа. дано творить там в необычайно крупных размерах, руководя же развитием этого дела. Ты сам живешь вроде как бы ­отшельником, ­вдали от всякой несносной изматывающей шумихи… Что ж касается меня, то Ты себе представить не можешь, до чего я устал от всякой суе­ты, от какого-то бессмысленного топтания на месте, ставшего окончательно бессмысленным в условиях эмигрантского существования! Я должен делать непрестанные усилия не поддаваться отчаянию, чтобы не отказаться от веры в какую-то осмысленность нашего бытия, не почувствовать за “вратами в будущее” темную пустую дыру!..» – писал Бенуа в том же 1936 году [17 9, л. 6 об.]. И если еще в начале переписки Бенуа мог сказать, что он «всей душой сочувствует»«благороднейшим начинаниям» Рериха, имея в виду его учреждения культуры в Америке, то уже в 1938 году он откровенно писал: «Не буду, однако, хитрить и вилять, а отвечу совершенно откровенно. Ты же не должен на меня обидеться и этим огорчиться. Я ведь такой, т.е. принадлежу к категории людей, которые должны были бы избрать своим патроном св. Фому “Неверую­щего”. И ужасно хочется поверить, да вот не верится. И тут уж ничего не поделаешь. Я не верю в реальную пользу каких-либо пактов, а, впрочем, и вообще в осмысленность всего того, что сейчас происходит на свете. И менее всего верится в то, что эти какие-либо самые благонамеренные и благородные соединения, конгрессы, лиги и обращения могут что-либо сделать, когда действует вся эта страшная машина, что рубит, крошит, толчет в порошок те крупицы красоты и истины (истины ибо красоты), что дано было создать людям и что чудом сохранилось, несмотря на общее легкомыслие или на откровенно сюрреальную злобу. <…> Надолго теперь не удастся обуздать “Князя Мира Сего” и эту свистопляску, которой он хороводит!» [10, л. 11–13об.]. В той обстановке разрушений художественных ценностей, нравственных идеалов, материальных бедствий, в которой находился Бенуа в Париже, естественно, было легче поверить во всесильность «Князя Мира Сего», нежели в могущество сил Высшего порядка. Балансируя между верой и неверием, определяя свою веру как сознание «в глубине глубин своей души, что все-таки какая-то осмысленность над всем этим безобразием и беспорядком в мировых делах имеется» [11, л. 11об.], Бенуа все более и более в письмах своих обрушивался на Россию. «Все чаще я себя спрашиваю, хорошо ли я сделал, что выбрался из России – из той темницы, в которую нас заключила трагическая общероссийская судьба, воображая, что найду вторую родину там, где жили мои предки. Пожалуй, оставайся я в темнице, я бы все же лучше работал на той ниве, о которой Ты говоришь. Может быть, способствовал бы по мере своих сил и общему (духовному) освобождению из той темницы (что может идти в сравнение в смысле “средств к освобождению”, нежели именно искусство?)», – вопрошал Бенуа еще в 1936 году [12, л. 3–3об.]. Но далее в письмах он уже называет Россию «рассадником предельного ужаса», утверждая, что она «в генеральном развращении человечества все еще играет первенствующую роль», и в ней «с истинно дьявольской последовательностью подтачиваются все устои, державшие нашу культуру, нашу милую “наивную”», как называет ее Бенуа, «культуру XIX века» [13, л. 19об–20.]. «Тускло, жалко, хвастливо, доктринально…», – отзывается Бенуа о советском Павильоне на всемирной выставке в Париже 1937 года [14, л. 8об.]. В свою очередь Рерих, пытаясь предостеречь Бенуа от такого одностороннего взгляда, взывая к его ответственности перед молодым поколением, писал: «Вся Твоя работа, все Твои писания, все то, что младшие поколения от Тебя получают, все это так ценно, как истинные вехи по пути правильному. Должны же люди когда-то понимать, в чем заключается истинная ценность, и научиться беречь то, что непо­вторяемо. При этом поразительно наблюдать, насколько сплочены полчища вандалов-разрушителей и насколько разрознены культурные силы, которые в каких-то даже неуловимых для сознания междуусобиях обессиливают себя. Ты пишешь, что, может быть, оставаясь в России, можно бы больше сделать. Но ведь скоро мы там встретимся. И поверх всего принесем молодым поколениям все опытом накопленное. <…> Все мы твердо верим, что близки сроки, когда каждый в своей области принесет пользу в России. Нельзя заниматься лишь бывшим. Нужно помочь будущему» [15, л. 2об–3об.].

Но при всей своей самокритичности, называя свою позицию «духовным мещанством» и видя причину ее в своей страсти «ко всяким “бирюлькам”», ко всяким «потехам», «к самому даже плетению вещей святых и греховных», Александр Бенуа настаивал: «Эта “арлекинада чувств” есть самое для меня сладкое, то, от чего я, при всем сознании греховности такой плетушки, отказаться не могу» [16, л. 21об.]. Маститый художественный критик, историк искусства, театральный живописец и иллюстратор сделал свой выбор.

Рерих на статью Бенуа в переписке с друзьями отозвался лаконично: «Конечно, мы-то знаем, что он обуян ужасною завистью, и имеем к тому немало примеров. Но жаль, что он пытается вводить в заблуждение молодое поколение. Этот соблазн не прощается» [17, с. 348]. И через пару дней еще: «Да, много переходящих в Тонкий Мир. А в это время болотный дед Бенуа безумствует, клевещет и неприличествует» [17, с. 354].

Получив в начале мая 1939 г. от своих рижских сотрудников вырезку с клеветнической статьей Бенуа, опубликованной в парижской газете, Рерих отправил им собственный отзыв с пометкой «для общего внутреннего сведения, не для печати» [17, с. 354]. Статья Николая Константиновича под названием «Бенуа» была опубликована, спустя почти шестьдесят лет, в 1995 году [7]. «Вылез из парижской тины дед Бенуа. Брызжа слюною, обвинил меня в гордости, в честолюбии, в тщеславии, невесть в чем… – писал Рерих. – В припадке злобности с действительностью не считался. Выходит, что Тибет мы прошли из гордости. На горы всходили из тщеславия. В Монголии, в Китае были из честолюбия. Никаких познаваний не было. Ничего не любили. Ни к чему не стремились. Ничему не учились. <…> Несчастливые заклинания произнес Бенуа», – заключил Николай Константинович [18, с. 199–200].

Но эти «заклинания» оказываются несчастливыми не только в плане действующего по сей день авторитета, каковым продолжает оставаться мнение позднего Бенуа, и поныне разделяющее исследователей на два лагеря по отношению к зарубежному творчеству Рериха. «Комплекс Бенуа» ставит перед исследователем в том числе проблему нравственного здоровья. Блестящая образованность, десятилетия творчества на ниве высокого искусства оказались неспособными защитить выдающегося критика, одного из ярких художников начала ХХ века от нравственной деградации, от малодушия и зависти, когда он оказался в эпицентре Второй мировой войны, «истинной “мерзости запустения”», когда за «вратами в будущее» ему виделась только «темная пустая дыра» и слышался «вой и свист каких-то разнуздавшихся сил» [9, л. 6об.]. Рерих всеми силами пытался помочь сохранить Бенуа внутреннее равновесие, обращая его взор к законам Высшего Начала, к вере в духовные, божественные, идеалы. Но разум Бенуа не выдержал: протянутая рука помощи была не только отринута, но и ­оклеветана.

В этой связи переписка Николая Рериха с Александром Бенуа 1930-х годов несомненно должна увидеть свет, позволяя расставить многие точки над «i» и восстановить историческую справедливость.

 

Литература и примечания

 

Печать E-mail

• Назад
• Вперёд